Правда, находились и стоявшие в стороне. Когда Джон призвал провести 9 мая национальный пост в знак «торжественной скромности, стойкости и молитвы», поступили анонимные письма с угрозами сжечь дотла Филадельфию. Всю ночь отряды легкой кавалерии патрулировали улицы города.

Газета «Бостон кроникл» обвинила президента и его сына в том, что, дескать, они выколотили за два года восемьдесят тысяч долларов из федерального правительства, утверждалось, будто Джон поручил Джону Куинси провести переговоры со Швецией о новом договоре исключительно для того, чтобы предоставить Джону Куинси деньги на новое оборудование и повысить его оклад.

Не молчал и Бен Бах. Он называл президента «слепым, лысым, беззубым, брюзгливым Адамсом».

Волосы Джона на висках поседели. Он носил их длинными, что интересно контрастировало с его густыми, все еще темными бровями над большими уставшими, но по-прежнему внимательными глазами. На его лице почти не было морщин, его нос, рот и подбородок сохраняли прежние четкие очертания; но с возрастом он похудел и у него обозначился второй подбородок. Его фигура изменилась мало: он оставался коренастым, крепко сколоченным мужчиной, от которого исходила огромная внутренняя мощь и физическая сила, он принадлежал к типу не подвластных времени.

Когда спикер палаты представителей объявил, что внушительная непобедимая французская армия, готовившаяся вторгнуться в Англию, направляет свое острие против Америки, особняк президента стал нервным центром страны. Официальные лица правительства появлялись уже в шесть часов утра и продолжали приходить даже после полуночи. Кто работал с Джоном во время завтрака, обеда и чая, получали пищу и напитки. В какую бы комнату ни заходила Абигейл, она видела совещания озабоченных мужчин, собравшихся вокруг стола и изучавших груды бумаг.

Она поняла, почему Марте Вашингтон пришлось три раза заменять мебель за время ее пребывания в доме. Хотя каждый департамент имел свою собственную контору в городе, их руководители собирались теперь здесь. Лидеры сената и палаты представителей приезжали для консультаций до начала заседаний в десять часов и возвращались в четыре часа, чтобы доложить о положении дел с законопроектами, которые Джон считал безотлагательно нужными; они совместно искали пути возвращения из Парижа трех американских посланников, назначения командующих новой создаваемой армии. Генерал Вашингтон, естественно, был первым; шел спор, кто должен быть вторым: Александр Гамильтон, Генри Нокс, Чарлз Котсуорт Пинкни, один из трех комиссаров, связанных с «делом Икс, Игрек, Зет».

Абигейл заметила в одном из списков, составленных рукой Джона, имя полковника Уильяма Смита в качестве помощника генерала. Произошло это поздно ночью, и Джон потирал покрасневшие глаза. Он целыми днями не выходил из дома, даже на прогулку. Он упрямо твердил: «Он хорош для такого поста. Генерал Вашингтон уважает его».

В ту напряженную пору было ощущение некоей схожести с началом революции, когда тори осаждали патриотов. Ныне же тори были чужаками, французами или же профранцузами, направившими свои усилия на подрыв администрации Адамса. В их число входили газеты, возглавлявшиеся «Авророй» Баха и получившие кличку «Галльской фракции». Не было такого преступления, в каком они не обвиняли бы президента Адамса: его объявляли поджигателем войны, ему ставили в вину преступный непотизм, разграбление общественных фондов, создание армии для подавления народа и превращения Соединенных Штатов в монархию, в которой он сам станет королем Джоном I, а супруга — королевой Абигейл.

Члены семьи Адамс жили в отравленной атмосфере заговора и интриг, сопровождавшейся распространением подрывной литературы, проведением тайных собраний, укрывательством, по словам бывшего сенатора от Массачусетса Фишера Амеса, это было подобно тому, как действуют змеи зимой, чтобы заготовить яд.

— Я вроде Чарли, — признался Джон, — тонкокожий.

Если чужестранцы служили каналами, через которые по всей стране распространялся «поток якобинской грязи», то в доме президента не сомневались, кто подстрекал к гибельному заговору с целью разрушить Союз. Это были возглавлявшиеся Томасом Джефферсоном республиканцы. Они вновь восстали против всех мер, способствующих укреплению национальной безопасности; законопроекты по армии, военно-морскому флоту, фортификациям проходили лишь благодаря тому, что федералисты составляли большинство. Президент Адамс утверждал, что без таких мер Соединенные Штаты были бы беззащитны перед лицом вторгающейся французской армии. Стефан Хиггинсон от Массачусетса, исполнявший обязанности министра военно-морского флота, воскликнул:

— В Конгрессе существует злобный и коварный дух, выступающий против всего энергичного и достойного, его требуется подавить или изгнать!

Джон опасался, что многие республиканцы, питающие большую приверженность к Франции, чем к Америке, присоединятся к вторгающейся французской армии, подобно тому как во время борьбы за независимость тори сражались на стороне британцев против патриотов.

В жаркую душную ночь начала июня Джон и Абигейл прогуливались в предрассветном полумраке в заднем садике, шепотом обмениваясь сокровенными мыслями.

— Мы ничего не можем сделать с республиканцами, — сказал Джон, — они — законно избранные представители народа. Мы должны обойти их в идеях и забаллотировать. Но представитель Массачусетса Гаррисон Грей Отис и Роберт Гудлоу Харпер от Южной Каролины правы; мы можем предпринять кое-что в отношении французов и других чужеземцев, которые ведут деятельность по подрыву нашего правительства.

— Предложить им вернуться домой?

— Законопроекты, которые обсуждаются сейчас в Конгрессе и вне его, имеют четыре аспекта. Во-первых, затруднить длительное пребывание в стране, с тем чтобы чужеземцы не стали американскими гражданами. Во-вторых, обеспечить себе право преследовать, подвергать суду и высылать людей, активно ведущих подрывную деятельность. В-третьих, во время войны представить президенту право депортировать иностранных граждан вражеских стран. В-четвертых, предоставить президенту полномочия высылать любого чужеземца, которого он считает опасным для мира и безопасности страны.

— Можно ли добиться принятия такого постановления?

— Да. В Соединенных Штатах существует профранцузская и проанглийская партии; но, как информировал правительство в Париже один французский наблюдатель в Филадельфии, есть также партия, «состоящая из наиболее уважаемых людей. Эта партия, о существовании которой мы даже не подозревали, есть американская партия, любящая свою страну превыше всего, для которой предпочтение либо Франции, либо Англии — явление временное и малозначительное».

— Слава богу! Если французская Директория действительно верит этому, то никогда не будет и попытки вторгнуться в нашу страну. — Абигейл прижалась к Джону, в ночи повеяло первым холодком. — Джон, будет ли война? Не совершат ли наши бывшие союзники то, чего не смогли сделать британцы?

Кризисных ситуаций хватало; опасности для государства переплетались с их личными проблемами. Их давнишний друг в Бостоне доктор Томас Уэлш обанкротился. Семья Уэлш потеряла все до последнего пенса. Мэри Кранч написала в своем письме о ее бедственном положении. Перед выездом из страны Джон Куинси передал доктору Уэлшу свои сбережения с просьбой пустить их в дело. Бедный Джонни! Он жил бережливо, шел на жертвы, самоотверженно экономил; ныне же результаты сурового ведения им домашних дел испарились. К этому надо добавить заработанное в последнее время и потерянное Чарли… Джонни так старался набрать средства, чтобы, вернувшись домой, начать с нуля адвокатскую практику.

Абигейл положила на письменный стол рядом два письма. Первое — от Томми, вызывавшее сочувствие своим трогательным желанием вернуться домой. Не могла бы Абигейл найти ему замену для Берлина? Во втором письме сообщалось ей, что сын доктора Уэлша Томас вот-вот закончит учебу в Гарварде и должен немедленно отыскать работу. Она написала кузену Уильяму Смиту в Бостон и поинтересовалась его мнением относительно возможности направить молодого Уэлша в Берлин. Кузен Уильям одобрил такую мысль. Джон отдал соответствующие указания: Томас Уэлш должен поехать в Берлин, а Томас Адамс — вернуться в дом родителей в Филадельфии.