— Вот почему вы не боялись посещать ее?

У него была обескураживающая манера смотреть на собеседника, он как бы пожирал его. Невозможно было отвести свои глаза от него.

— У меня не было выбора. Знаете ли вы, что каждый видный, занимающий положение человек в этой колонии хочет, чтобы его дочь вышла замуж за мужчину, который с ней никогда не встречался?

— Я была несправедлива к вам, мистер Адамс, — ответила она. — Я подумала, что Ханна обидела вас.

— Я был также несправедлив к вам, мисс Смит. Помнится, два года назад мне казалось: Ханна милая и любящая, а дочери пастора Смита не столь влюбчивы и нежны.

— Но это было в самом начале…

— Я спрашивал себя: дочери Смита остры умом, но откровенны ли, нежны и искренни? Нет, ответил я себе, не нежны, не откровенны и не искренни.

— Поистине вы меня удивляете!

— Преднамеренно. Чтобы вы видели, каким дураком может быть молодой человек.

Он неожиданно сел подле нее, своим плечом неловко соприкоснувшись с ее. Для мужчины, казавшегося полным, его плечо было слишком твердым. Она посмотрела на море и, увидев надвигавшуюся пелену тумана, вздрогнула. Джон Адамс спросил:

— Вы не сердитесь на меня за такие слова?

Перед ее мысленным взором возникла ее собственная фигура, когда ей было пятнадцать лет, — тощая, плоскогрудая девочка-подросток.

— Я удивлена тем, что вы вообще серьезно обо мне подумали.

— В графстве Суффолк мало населения, — презрительно усмехнулся он. — Наши предки пуритане говорили, что мы должны жениться, чтобы давать миру святых. Поскольку в этих вопросах я намерен оставаться ортодоксом, то придерживаюсь позиции наблюдателя.

Подражая его резкому голосу, она сказала:

— Сыновья Адамсов обладают острым умом, но откровенны ли они, влюбчивы и искренни?

— Я слишком искренен в ущерб самому себе, мисс Абигейл, искренность создает мне врагов. Уверен, что могу быть любящим. Но у меня было так мало возможностей.

Абигейл не заметила, как сзади к ним подошли Мэри и Ричард. Она вздрогнула, когда Мэри сказала:

— Лучше вернуться до наступления прохлады.

Она поднялась. Настроение было испорчено.

Порыв ветра с юга взбаламутил воды залива. Ричард Кранч оказался настолько подвержен морской болезни, что Джон Адамс направил плоскодонку к острову Хэнгмен, на две мили ближе к берегу материка. Кранч свернулся клубком на прибрежной траве и быстро заснул. Адамс отыскал место, не столь продуваемое ветром, снял пальто и закутал в него Абигейл, пытаясь обернуть им ее плечи и не подавая вида, что держит ее в своих руках. Солнце уже спускалось за горизонт, но ей было тепло и удобно.

— Я знаю, что Ричарду неприятно, — сказала Мэри спустя некоторое время, — но мама беспокоится. Возможно, она боится, что мы утонули около Хьюс-Нека.

Джон заставил Ричарда подняться, уложил его в лодку так, что голова лежала на коленях Мэри. Абигейл, укутанная в пальто Джона, сидела по другую сторону, наблюдая игру его мускулов, плеч и спины, когда он, работая веслами, вел лодку сквозь белое молоко тумана. Она не считала его очень сильным мужчиной, а до прошлой недели даже не думала о нем. И тем не менее ее восхищала мощь, с какой он вел тяжелую лодку наперекор ветру и водяной стихии. Эта картина стояла перед ее глазами и после того, как она улеглась в свою постель под теплое пуховое одеяло, выпив приготовленный отцом горячий чай и выслушав страстные упреки матери, что глупо рисковать своим здоровьем, пускаясь на безрассудные авантюры.

— Ты права, мама, не следовало на исходе осени выходить на лодке в залив.

Она почувствовала угрызения совести в следующий вечер, узнав от Ричарда Кранча, что Джон Адамс простудился. Она вновь ощутила бархатистость его пальто, которым он заботливо укутывал ее.

— Надеюсь, он не сильно заболел?

— Всего лишь приступ ревматизма. Он жалуется также на расстройство желудка и болезненные колики. Вы знаете, ведь он склонен к ипохондрии.

— Не ожидала.

— Это результат чтения книг. И письменных занятий. Кажется, он считает своим долгом написать две страницы, прочитав одну. Слишком усиленная учеба вредит пищеварению и ведет человека к краю гибели.

Озадаченная Абигейл сказала:

— Я попрошу дядюшку Тафтса сварить кувшин снадобья против простуды, если вы согласитесь отвезти его в Брейнтри по пути домой.

Она пригласила брата Билли и, выйдя через парадную дверь и пройдя через отцовский, в это время года не засаженный огород, обнесенный штакетником, оказалась в поле. Через открытые ворота скотного двора были видны две коровы из числа принадлежавших семье Смит, склонившиеся над кормушкой. Абигейл и Билли прошли по утоптанной дороге Норт-стрит, между Беринг-Хиллом и Грейт Оук-Хиллом, мимо дома Уитманов и Митинг-Хауз, где Чёрч-стрит поворачивала на север. Здесь ее двоюродный дядюшка доктор Коттон Тафтс держал свою контору и лавку.

Она постояла некоторое время, затем откинула капюшон назад, посмотрела на светлое небо Массачусетса, прозрачно-чистое и яркое, омытое предзакатным дождем, и почувствовала, как по ее жилам струится животворный поток крови. Она вдыхала сладкий аромат затянувшегося дождя, могучих дубов на холмах, острый запах свежескошенного сена на соседних фермах: Баррела — на ближайшей дороге к Милл-лейну; старого дома Элиша Джонса с необычно высокой крышей совсем близко — наискосок; Джемса Хэмфри — чуть поодаль, на тропе Дуксбери. Она уловила запах обгоревшей древесины и кованого железа, доносившийся из кузни лейтенанта Ярдли Ловелла за двором Баррела, у поворота на Милл-Лейн.

Она испытывала глубокую привязанность к Уэймауту. Ее домом была вся деревня, а не только приход священника. Она побывала во всех хижинах много раз, когда приглашали священника по случаю рождения, смерти или когда ее дядюшке Тафтсу предстоял визит к больному и он хотел, чтобы его кто-нибудь сопровождал. Она остановилась, зажмурив глаза.

— Почему ты закрыла глаза? — спросил Билли.

— Это особый способ созерцать, Билли. Я как бы рисую себе карту Уэймаута: прямо к югу от нас холм Холлоу, за ним пруды Уитмана и Уортлбери, на дороге в Плимут в направлении реки Манатикьот дом Джона Уайта, следующий за ним Томаса Уайта, потом таверна Арнольда и через дорогу…

— Зачем тебе нужно помнить все эти дома?

Она открыла глаза:

— Они — часть нашей семьи.

— Не моей семьи, — сказал задиристо пятнадцатилетний парень. — У меня и так слишком большая семья. Я намерен уехать из Уэймаута.

— Ты уедешь в Гарвард. Разве ты можешь стать священником, не поучившись в колледже?

— Лучше умереть!

Она заметила слезы в глазах Билли и хотела обнять его, но он вырвался и уставился на нее ненавистным взглядом.

— Я-то думал, что ты на моей стороне, что поможешь мне против него.

— Но, Билли, отец лишь хочет помочь тебе добиться большего.

— Нет, не хочет. Он желает, чтобы я стал таким же, как он. Но я не намерен походить на него. Я не собираюсь читать проповеди. Мне не нравится, когда мне приказывают: делай то-то, и я не собираюсь навязываться кому-либо.

— Даже когда нужна помощь?

— Да!

— Но ты помогаешь животным, когда они нуждаются в этом.

— Мы друзья. Никогда не причиняем друг другу горе.

— Разве отец не желает тебе счастья? Предположим, ты не станешь священником. Предположим, я уговорю его позволить тебе уехать в Гарвард и стать тем, кем ты хочешь быть.

Билли скривил рот:

— Спасибо, Нэбби, но я вообще туда не собираюсь. Убеди-ка папу согласиться с этим, хорошо? Если не убедишь, я сбегу… в долину Огайо.

— Не будь так жесток с ним, Билли. Он не виноват, что ты единственный сын.

— Ну и что? Не моя вина, что вы все родились девочками. Скажи ему, чтобы он оставил меня в покое.

Билли повернулся и побежал по Норт-стрит. Абигейл, огорченная, побрела к дому доктора Тафтса. Удар будет болезненным для ее матери, поскольку все мужчины семейства Куинси учились в Гарварде. Но еще тяжелее будет отцу, ведь он надеялся, что его единственный сын примет в свое время по наследству приход в Уэймауте и старательно подобранное им собрание английских и американских проповедей, прочитанных Джоном Донном и другими вплоть до Джеремии Тейлора.