Джошиа стоял рядом с Джоном. Ни Джон, ни Абигейл не считали его столь блестящим адвокатом, каким он был в глазах Бостона. По тем же причинам они не верили в посредственность Сэмюела, которую приписывали ему «Сыны Свободы».

— Дай время Сэму Куинси, и он найдет нужный закон, — говорил Джон. — Он не поразит вас своими знаниями, но никто не сможет расторгнуть составленный им контракт или завещание.

Сэмюел изложил свое первое заявление. Оценка Джона оказалась справедливой. Сэмюел проделал кропотливую работу, добрался до сути дела, предъявленного прокуратурой, и собрал относящиеся к делу показания свидетелей.

Целую неделю стороны воздерживались от риторики, стараясь опираться на достоверные факты. Каждый вечер, после того как закрывалось в пять часов заседание суда, к Джону приходил Джошиа, и они работали вместе до полуночи. Уложив детей спать, Абигейл спускалась в кабинет и сидела там, занимаясь вязанием или шитьем, а мужчины обсуждали заявления, сделанные в течение дня, отыскивали прецеденты и разрабатывали схему опроса собственных свидетелей.

Сэмюел Куинси составлял резюме для короны. Брат — против брата.

Сэмюел начал с доказательства, что свидетели прокуратуры — люди порядочные и их показания достоверны. Затем он подтвердил опознание заключенных и их непосредственное участие в стрельбе, после этого заявил:

— После доказательства факта убийства закон требует, господа, чтобы заключенные представили все обстоятельства, смягчающие, извиняющие или оправдывающие их поведение, ибо закон признает случившееся преступным, пока не доказано обратное. Я должен также напомнить и о другом правиле — там, где речь идет о нескольких лицах, не имеет значения, кто нанес смертельный удар, все присутствовавшие при этом в глазах закона являются виновными. Это правило установлено после глубокого обсуждения судьями Англии… Общественные законы, господа, ограничивают людские страсти, и никто ни в какое время не может быть мстителем в собственном деле, ведь только право обеспечивает при абсолютной необходимости наказание неправого. Если бы человек мог в любое время мстить, тогда наступил бы конец праву… Поэтому оставляю дело таким, как оно есть, и не сомневаюсь, что, согласно имеющимся свидетельствам, факты, обвиняющие заключенных, полностью доказаны… В силу этих свидетельств вы должны вынести заключение — «виновны».

После этого начался перекрестный допрос со стороны защиты. К концу недели дали показания восемьдесят два свидетеля. Каждая сторона описывала по-своему стрельбу. На столе Джона росла гора заметок и записок, то же самое должно было бы быть и у Сэмюела и Роберта Трита Пейна. Джон и Джошиа знали каждую строчку в показаниях прокуратуры, содержавшую хотя бы малейшие противоречия.

Свидетель Бриджгэм сказал, что видел одного из обвиняемых, высокого мужчину, Уоррена; затем признал, что видел другого из того же полка, настолько похожего на Уоррена, что теперь сомневается, видел ли он вообще Уоррена. Один свидетель сказал, что именно солдаты расталкивали толпу. Вслед за ним другой сообщил, что пятьдесят человек задирались с солдатами, там же группа моряков с дубинками призывала к насилию, люди шумели, свистели, кричали: «Проклятые, стреляйте! Почему не стреляете?»

Свидетель защиты мистер Дэвис клялся, что слышал, как погибший Грей кричал: «Я пойду и дам им в морду, пусть убьют!»

Другой свидетель клялся, что Грей был пьян, ударяя людей по спине, бегая с криком: «Не убегайте, они не осмелятся выстрелить!»

Свидетель прокурора Джеймс Бейли признал при перекрестном допросе, что из толпы в часового бросали куски льда величиной с кулак, а этого достаточно, чтобы ранить человека. Под нажимом Джона он признал также, что за семь-восемь минут до стрельбы он видел мулата во главе двадцати — тридцати моряков, и этот мулат держал в руках дубинку; что убитый Аттукс хотел выглядеть героем дня: он сколотил отряд на площади перед доками и провел его с флагами по Кинг-стрит.

Джон воскликнул:

— Если это не является незаконным сборищем, тогда таковых вообще не бывает!

Заседание суда прервалось в субботу в пять часов. Присяжные заседатели не покидали здания суда. В понедельник утром Джон и Джошиа обратились к присяжным со своими последними ходатайствами. Они договорились работать порознь, составляя свои резюме. В конце недели Абигейл получила возможность побеседовать с мужем. Он сказал ей доверительно, что не станет писать речь и больше полагается на импровизацию. В субботу он работал до воскресного утра, уговорив ее в полночь лечь спать. Он разбудил ее в семь часов утра, чтобы пойти в церковь. После церковной службы Джон снова сел за рабочий стол. Ей нравилось видеть его работающим с максимальной отдачей: он глазами пробегал страницы, энергично листал книги.

В понедельник 3 декабря 1770 года в девять часов утра Бостон напряженно ждал приговора. В зал совета набилось вдвое больше людей, чем до этого, был заполнен каждый кусочек пространства. Люди стояли тихо, почти неподвижно на лестницах, в комнатах клерков и других помещениях ратуши. Снаружи на Кинг-стрит на протяжении двух кварталов от ратуши к таможне, где была стрельба, люди собирались группками, некоторые беседовали, но большинство молчало, ожидая результатов.

Первым от защиты выступил Джошиа Куинси-младший с последним ходатайством. Его аргументация соответствовала его таланту и темпераменту: он обращался непосредственно к симпатиям, к сердцам и чувствам Бостона и Массачусетса, моля о помиловании. В его задачу не входило проанализировать свидетельства и противоречия между ними. Это входило в задачу Джона. Абигейл обратила внимание на красноречие Джошиа. В зале царила мертвая тишина, его красивый голос завораживал.

— Позвольте мне, господа, напомнить вам о значении процесса с точки зрения заключенных. Речь идет об их жизнях! Если мы примем во внимание число проходящих по процессу и учтем иные обстоятельства, то этот процесс — наиболее важный из всех, какие видела когда-либо страна, Все взоры обращены к вам. Терпение в слушании этого дела крайне существенно; искренность и осмотрительность не менее важны… Нет, для нашей страны представляет высшее значение, чтобы на этом процессе не было ничего, что ущемит нашу справедливость или запятнает наш гуманизм…

Абигейл видела, как зашевелились присяжные, стараясь усесться поудобнее на твердых скамьях. Но не только это побуждало их двигаться, им нужно было обрести и душевный покой. Она помнила, как двое, ее муж и Джошиа, шарили по юридическим книгам в поисках заключительного пассажа:

— Вместо гостеприимства, на которое рассчитывал солдат, он встретился с пренебрежением, презрением, недовольным ворчанием. Почти каждое выражение лица выдавало подавленное настроение и желание скрыть искру возмущения в глазах… У солдата есть свои чувства, свои ощущения и свои особые страсти… Закон научил его думать о себе уважительно. Научил рассматривать себя как специально назначенного охранять и защищать страну. И как болезненно получить стигму инструмента тирании и угнетения!

Зал загудел — это была естественная реакция: Бостон был недоволен и ненавидел британских солдат с первого момента их высадки на Док-стрит.

— Может кто-либо считать своим долгом присоединиться к действиям тех, кто собрался на Кинг-стрит? Не думаю, но пусть мое мнение невесомо, позвольте мне напомнить вам автора, сочинения которого хотелось бы видеть в руках каждого из вас… Я имею в виду третье письмо «Фермера Пенсильвании» своим соотечественникам. «Дело свободы… есть дело слишком большого достоинства, чтобы быть уничиженным волнением и смутой. Оно должно поддерживаться соответствующим его природе образом. Участвующие в нем должны вдохновляться уравновешенным и страстным духом, побуждающим их к действиям осмотрительным, справедливым, скромным, отважным, гуманным и великодушным!»

Абигейл понимала этот хитроумный ход: использовать воздействие на присяжных их любимого автора.

Джошиа подошел так близко к членам жюри, как позволил барьер, и взволнованным голосом процитировал: