— В кого?

— В монстров.

Сиуолл возвысил голос, затем наступила болезненная тишина. Посмотрев на Абигейл, он продолжал более спокойным тоном:

— Я знаю, что мне не удастся убедить Массачусетс в этом, братец Адамс, в условиях, когда твой друг Джеймс Отис и кузен Сэмюел внушают нашим людям ненависть и стремление к бунту.

— Ну, Джонатан, не станем клеить ярлыки. Подобно тебе, Отис и Сэмюел делают то, что, по их мнению, они должны делать.

— Ты один из самых дорогих мне друзей. Ты знаешь, что я люблю тебя, братец Джон.

— Да, братец Джонатан.

— Тогда позволь мне со всей страстью и красноречием, на какие я способен, попросить тебя не присоединиться к недовольным. Англия вправе получить от тебя лучшее. Поскольку ты любишь Англию, как я люблю ее, будь послушным, будь верным ей в тяжелые времена, с тем чтобы ее силы приумножились. Докажи, что Бостон и Лондон один и тот же город, населенный подлинными братьями-англичанами.

Джон также изучал выражение лица Абигейл. Она кивнула, что можно продолжать.

— Я готов на любые жертвы, чтобы доказать это, Джонатан, но не согласен с тем, что не имеет смысла. Мы не поможем Англии, позволив ей уничтожить наши права. Если мы откажемся от законных прав самим улаживать наши внутренние дела, собирать наши собственные налоги, мы потеряем для Англии и для самих себя всякую ценность как народ и колонии. Мы можем быть хорошими англичанами, сражаясь за наши политические права с той же решительностью, с какой бароны отстаивали в тысяча двести пятнадцатом году Магна Карту,[15] а впоследствии Долгий парламент[16] свою независимость с тысяча шестьсот сорокового по тысяча шестьсот шестидесятый год. Мы лучше послужим Англии, оставаясь сильными. Мы останемся сильными, если никому не позволим ослабить или перечеркнуть наши конституционные и уставные гарантии. От этого я не отступлю.

Джонатан вздохнул:

— Должен сказать тебе еще одну вещь, Джон. Молю Бога, чтобы ты прислушался. Это опасный курс. Отказываться выполнять законы Англии — это предательство.

— Послушай, Джонатан, — вмешалась Абигейл, — Джон отказывается признавать антиконституционный акт. Это нельзя считать предательством.

— Возможно, начало не в этом. Но этим закончится. И какие будут для тебя последствия? Потеря юридической практики. Осуждение…

— Боже Всевышний! Джонатан, невозможно заточить в тюрьму четверть миллиона жителей Массачусетса.

— Весь наш народ? Нет. Но лидеров? Да Отиса, Сэмюела Адамса, «Верную девятку», их всех можно арестовать…

Абигейл мимикой дала мужу понять, что она узнала все то, что хотела.

— Спасибо, дорогой друг, — сказал Джон, поднимаясь быстро из кресла. — Я понимаю, ты хочешь защитить меня. Но как можно защитить человека от самого себя? Я не буду участвовать в судах, где требуется гербовый сбор, и не стану наклеивать на юридические документы марки, присланные из Англии. Не станут делать этого и многие другие. Мы просто закроем суды. Это вызов, согласен, но не предательство. Если я не могу вести честный спор с родной страной, то, по мне, лучше участь сироты. Арест, суд, тюремное заключение… этого не будет.

К удивлению Абигейл, глаза Джонатана наполнились слезами.

— Ох, мои дорогие друзья! — скорбно воскликнул он. — Надеюсь, горячо надеюсь.

Ее ребенок родился на следующий день, четырнадцатого июля. При первых признаках близких родов Джон убрал из комнаты письменный стол и кресло, заменив их жесткой койкой, какую предпочитали повитухи. Иногда женщинам приходилось проводить дни, даже недели в комнате для родов, но Абигейл сильно тянула за кожаные ремни, которые повитуха прикрепила снизу койки. Казалось, что и сам ребенок торопился выйти на свет божий, и вскоре после нескольких схваток Абигейл разрешилась девочкой с красным лицом, редкими влажными волосами на голове, но прекрасно сложенной. Убедившись в этом, Абигейл мирно заснула и спала чуть ли не сутки. Проснувшись, она позвала Джона и спросила его:

— Ты не разочарован, что не мальчик?

— Мне всегда хотелось иметь дочь. У нас еще много лет впереди, будут и сыновья.

— Как назовем малышку?

— Почему бы не Абигейл? Я неравнодушен к этому имени. Очевидно, и в вашей семье каждое поколение имело свою Абигейл.

— Кто же побежит тебе навстречу, когда позовешь?

— Обе. Хозяин дома вправе ожидать этого.

Волнение Абигейл улеглось; ребенок в люльке не производил того впечатления, что ребенок в ее собственном теле. Затем девочка взяла грудь. Абигейл проводила чудесные часы, кормя дочку, ей казалось, что прошлое и будущее слились воедино в хрупком тельце на ее руках. Она радовалась, делясь с дочерью жизненным эликсиром, вскормившим бесчисленные поколения. Она изумлялась, есть ли что-либо другое, сравнимое с чудом создания человеческого существа из собственной крови, костей, мышц. Может ли человек познать иное, столь же полное чувство свершения? Она смотрела на сонное лицо Джона, жалея, что ему неведомо такое ощущение.

Подошло время визитов друзей и родственников из Уэймаута, Бостона, Чарлзтауна; родственников из кланов Смитов, Бойлстонов, Куинси и Адамсов, церковных старост из Уэймаута, которые присутствовали при ее крещении двадцать один год назад. Крошку Абигейл, одетую в белое с накидкой платье для крещения и завернутую в мягкое шерстяное одеяло, отец принес на руках на первую для нее службу с участием нескольких десятков родственников. Абигейл стояла поодаль в светло-зеленом платье, которое она сшила сама за время отсутствия Джона. Поцеловав ее, Джон прошептал:

— Ты краше, чем когда-либо.

Она сама чувствовала, что ее кожа стала более гладкой и белой, волосы — более темными и блестящими, глаза и губы — более влажными и почти всегда улыбающимися. Ну а фигура! Она казалась ей самой хрупкой и гибкой…

Она попросила Рейчэл накрыть стол в гостиной, принести подносы с горячими пышными пирожками, подававшимися в таких случаях по традиции, и бочонки с вином, которые хранились в самых прохладных местах подвала.

Участники крестин вернулись в дом, к ним присоединилась группа соседей Адамсов. Были преподнесены скромные подарки: подушечки для булавок, детские одеяльца, легкие белые простынки для лета и теплые фланелевые — для зимы, кашемировая ткань с восточным рисунком, нижние юбочки из тонкой шерсти, серебряные ложки, мешочки с золотыми монетками. Разлили по бокалам вино и провозгласили тост в честь двух Абигейл Адамс. Абигейл прошептала Джону:

— Мы, девушки из рода Смитов, вначале производим дочерей. Если проявишь терпение, появятся и варианты.

— В матке скрываются великие события будущности.

— Джон Адамс! Дразнить — не остроумно.

— Помни, моя любимая, слова Джона Коттона: «В отношении женщин верно то, что нельзя сказать о правительствах: плохие лучше, чем никаких». Нельзя ли то же самое сказать о моих шутках?

Оправившись после родов, она стала приходить на чай в кабинет Джона, где он часами работал над своими очерками по каноническому и феодальному праву, оставляя открытой наружную дверь для проветривания. Постепенно она угадала его намерения: описать рождение и упрочение политической свободы в виде исторического исследования законов, конституций, хартий и показать, как в определенные века в условиях неких цивилизаций эти свободы утрачивались под гнетом императоров, тиранов, военачальников, правящих классов, религий. Он стремился систематизировать политические права Массачусетса и определить скрытые методы, с помощью которых эти права могут быть ликвидированы.

Теплые летние вечера они проводили на крыльце кухни; Джон выносил столик из пристройки, зажигал масляную лампу и читал ей написанное за день. Его вибрирующий голос звучал громко и взволнованно.

Он начал очерк цитатой своего любимого автора, доктора Тиллотсона: «Невежество и неосмотрительность — две главные причины гибели человечества». Затем прочитал собственные слова: