— Как чувствует себя законодатель?

— У меня такой прилив душевных сил, какой случается редко. Приятно написать хороший контракт или завещание, но еще приятнее, когда можешь составить хороший закон, по которому станет жить город. Надеюсь, у меня будет множество возможностей предлагать законы. Когда они работают, они не менее ценны, чем поэзия.

— А не потребуются ли для общественного блага новые законы, соответствующие временам года? И никто не сможет тебя остановить.

Но она ошибалась. Нашелся способный выступить против Джона.

Это был Сэмюел Адамс, приехавший со своей невестой Бетси и чемоданом, чтобы переночевать у них. Он привез из Бостона тревожные известия.

Абигейл была поражена тем, как изменился Сэмюел. Во время их последней встречи он выглядел плохо, вздрагивал, медленно двигался, хотя ему не было и сорока лет. Теперь же он был в аккуратном сюртуке и бриджах, его белье было свежим, невзирая на десятимильную поездку из Бостона, но, что более важно, он двигался и говорил как энергичный молодой человек. Дрожь почти полностью исчезла.

Абигейл разместила их во второй спальне, Рейчел принесла чай. Они уселись поболтать в апрельских сумерках. Абигейл спросила о детях.

Сэмюел любовно взглянул на Бетси:

— Клянусь, Абигейл, эта жуликоватая жена полностью развратила моего детеныша.

— Ну, Сэм, — пробормотала Бетси чистым приятным голосом, — сумасбродство дозволено лишь богатым.

— А кто богаче меня? Заместитель губернатора Хатчинсон? Джон Хэнкок? Дядюшка Абигейл Исаак Смит? Абсурдно! — Он повернулся к Абигейл, озарив своей веселой улыбкой гостиную. — Я женился на ведьме. В месяцы сватовства и свадьбы я зарабатывал мало, разрешите мне такое хвастовство, но Бетси субсидировала нас: дом покрашен, мебель обтянута новой тканью.

Абигейл повернулась к своей свояченице. Элизабет Уэллс было двадцать восемь лет. Она происходила из семьи мастерового, и у нее не было наследства, чем и объяснялся ее запоздалый брак с обедневшим вдовцом с двумя детьми. Простота Бетси была самой привлекательной: гладкая чистая кожа, зачесанные назад волосы, строгие черты лица, короткий нос четкого рисунка для хорошего дыхания, сжатые губы для бесед, неровные, но ослепительно белые зубы, чтобы есть. Но вот глаза, подумала Абигейл, даны Бетси не только для того, чтобы видеть, но и заглядывать глубоко в душу и понять, насколько мила и ценна сама по себе эта женщина.

Сэмюел поблагодарил Абигейл за вкусный чай, а потом перешел к делу, ради которого приехал на пару дней в Брейнтри для обсуждения со своим молодым кузеном: в бостонскую гавань этим утром доставлен по прошествии тридцати четырех дней пакет из Ливерпуля с официальной копией закона о гербовом сборе, принятого парламентом.

Джон воскликнул:

— Не могу поверить! Парламент не имеет права облагать нас налогами в погоне за доходами. Они знают это лучше нас.

— Теперь не так, Джон. Вот экземпляр лондонской газеты с полным текстом закона, прошедшим три чтения. Теперь это закон империи. Каждая судовая бумага судна, входящего в наши порты и покидающего их, должна иметь штамп. Каждая выходящая газета должна иметь штамп, каждый альманах, памфлет, листок писчей бумаги; каждое удостоверение, свидетельство о профессии, купчая, каждый вызов в суд должны быть подписаны, решение, принятое судом, должно иметь штамп, чтобы считаться законным. Марки, отпечатанные в Англии, находятся уже в пути к нам.

Лицо Джона побледнело. Когда он, наконец, нарушил отягченную яростью тишину, его голос охрип, словно он сорвал его внутренним криком:

— Это означает: либо мы дадим Британии право все больше высасывать из нас заработанное нами, пока будем низринуты на положение рабов, либо откажемся покупать марки, прикроем наше судоходство, производство, торговлю, печатание, прекратим обращаться за справедливостью в суды.

— Суды!

— Да, Нэбби. Если мы откажемся покупать марки для судебных процессов, суды будут вынуждены закрыться. Без судов законы не будут проводиться в жизнь, невзирая на то, сколько патрульных будут ходить по улицам. И без законов не может быть организованного общества.

— У тебя все еще есть девять акров, — сказала она, стараясь разрядить обстановку. — Парламент не наклеит марку на каждую репку, что торчит из-под земли.

Бетси благодарно улыбнулась ей. Мужчины были настолько огорошены, что не понимали шуток.

— Ну, хорошо, — смиренно сказала Абигейл, — Джон, разве премьер-министр Гренвил не протестовал на протяжении целого года, не говорил, что не хочет закона о гербовом сборе, что мы можем осуществлять сбор средств своим собственным путем? Почему не получилось?

— Все и ничего, — ответил Сэмюел Адамс. — Это часть давней борьбы, и конца ее не видно. Вот так, пока мы не положим ей конец.

— Ну, Сэм, — поправил Джон, оправившись от первого шока. — Вспомни закон о помощи и речь Джеймса Отиса против него. Это было в феврале шестьдесят первого года. Мне кажется, началось с этого.

Предписание о помощи[12] явилось частью теории меркантилизма,[13] в соответствии с которой Англия управляла своей империей. Англия хотела, чтобы все ее колонии были в безопасности и процветали; но в первую очередь наиболее богатой и мощной должна быть сама Англия. Все сырье и готовые изделия должны были ввозиться в Англию до их продажи в других местах. При этом их надлежало вывозить на английских судах с английскими командами. Массачусетс мог производить сырье, судовые мачты, железо и кожу, но не мог производить шерстяные ткани, шляпы и сталь. Таким образом, в соответствии с законом о судоходстве Англия контролировала торговлю американских колоний и Массачусетса.

В качестве компенсации Англия щедро предоставляла своим колониям право производить нужные ей товары: мачты, пеньку, деготь, индиго — и обеспечивала их защиту от французов на Севере и от испанцев на Юге.

Система работала необычайно хорошо. Торговый контроль никогда не считался налогом. Закон о патоке 1733 года в Массачусетсе не соблюдался, словно его и не существовало, с помощью подкупа сборщиков пошлины, что обходилось судовладельцам в полтора пенса с галлона, в случае если возникали трудности с контрабандным вывозом. Заработная плата была высокой, работы хоть отбавляй, прибыли радовали, а если человеку надоедало жить в Массачусетсе, то на Западе раскинулись миллионы акров целинных земель, и земледельцы могли свободно взять наделы. Немногие осмеливались поставить под сомнение свое процветание и задать недоуменные вопросы… кроме, разумеется, кузена Сэмюела, смотревшего с удивлением на своих собеседников.

— Система работала своеобразно, — сказал Сэмюел, продолжая беседу, — до завершения французской и индейской войн шестьдесят первого года. В этот год ты влюбился, мой дорогой кузен, и для тебя началась новая эра, а для Массачусетса закончилась старая. И по сути дела — для Америки. Когда Англия разгромила Францию и закрепила за собой Канаду, она решила, что мы должны помочь ей оплатить эту войну, а также расходы по содержанию на наших землях десяти тысяч солдат. Тогда и было решено провести в жизнь «обязанности». Но как неграмотные бостонцы толкуют слово «обязанности»? Как налоги. И мы отказались их платить. И впервые с тех пор, как пилигримы и пуритане вступили на землю Массачусетса, люди стали спрашивать: «Имеют ли они право обкладывать нас, свободных англичан, налогами без нашего разумения и согласия?»

— Но они не провели в жизнь предписание о помощи, — ответил Джон. — Я находился в зале совета в ратуше, когда поднялся Джеймс Отис и подверг критике предписание. Я никогда не забуду этот день. В камине яркий огонь, вокруг него пять судей в мантиях из красной английской ткани, с лентами и в белых париках; заместитель губернатора Хатчинсон в роли главного судьи, а за длинным столом весь конклав адвокатов Бостона. — Он самодовольно улыбнулся. — Мне исполнилось всего двадцать пять, я был самым молодым адвокатом, готовым лопнуть от гордости. Отис взялся вести дело от имени торговцев. Ему предложили крупный гонорар, но он крикнул: «По таким делам я презираю все гонорары!»