Возвращаясь извилистой тропой в Отейль, Абигейл заметила:

— Удовольствие здесь вроде жизненно важного бизнеса.

— Пуритане живут ради работы, — ответил Джон, — французы работают ради жизни. Можем ли мы утверждать, что они не правы? По дороге от Кале ты видела, как бедствуют крестьяне: крытые соломой, грязные дома, без окон, с земляными полами; крестьян обирают землевладельцы, они задавлены налогами, в сотни раз большими, чем те, что ты выплачивала в Брейнтри во время войны. Неуплата долгов влечет либо наказание кнутом, либо тюрьму; и так рождаются поколение за поколением рабы, привязанные к земле, неграмотные и лишенные надежды.

— В таком же положении городские рабочие?

— Все богатство сосредоточено в руках, скажем, одного, самое большее двух процентов французов. Ты видела Версаль, поместье принца Конде в Шантийи… Землевладельцы живут не менее роскошно, чем аристократия.

— В таком случае шесть дней в неделю, — подсчитав, сказала Абигейл, — Америка обладает лучшей цивилизацией. Несомненно, наши воскресенья не столь приятные, — в них мало веселья для работавших всю неделю. Но остальные шесть дней они живут и работают как свободные люди. Французы, должно быть, или очень терпеливы, или махнули на все рукой.

— Они также очень древний народ, — сказал Джон. — Иль де ля Сите на Сене[42] был заселен до Рождества Христова. У американцев миллионы акров свободной земли, ее может взять любой, обладающий энергией двинуться на Запад. Французский народ попал в ловушку. Он не видит, как сбросить со своих плеч гнетущий груз. Поэтому французы копят несколько монет, завивают волосы и едут в Булонский лес в единственный свободный день. Это делает их жизнь сносной.

Абигейл искоса посмотрела на мужа. Как прозрел он за шесть лет пребывания в Европе; стал космополитом, а она… все эти годы оставалась домашней затворницей — экономкой, молочницей… Ей не подобает допустить, чтобы Джон перерос ее; она также должна освободиться от провинциализма Новой Англии.

Она рассмеялась про себя. Это будет, видимо, самая трудная задача. Со временем добьется своего, но она привезла с собой на судне «Эктив» полный сундук предубеждений!

Самый большой шок Абигейл пережила при посещении сиротского госпиталя, дававшего приют шести тысячам незаконнорожденных за год в Париже. День и ночь в дверях приюта дежурили монашки, принимавшие младенцев, которых оставляли в ящиках в специально отведенных местах Парижа. Сестры милосердия ухаживали за детьми. Абигейл провели в светлое просторное помещение, где к стене были подвешены сотни люлек, а в центре стояли в два ряда кроватки. Многие дети спали, некоторые плакали, но Абигейл заметила, что младенцы ухожены; каждая кроватка застелена чистым бельем; дети накормлены.

Сопровождавшая Абигейл сестра милосердия объяснила, что в приют поступают ежедневно около двадцати детишек; умирает, несмотря на уход и заботу, примерно треть. Многие попадают в приют уже переохлажденными, и сестрам не удается отогреть их даже при постоянно горящем камине. Пораженная Абигейл смотрела во все глаза, как сестры милосердия в рясах до пола и в накрахмаленных высоких головных уборах самоотверженно выполняют свои обязанности.

— Первый шаг в образовании пуританина, — прошептала она мужу и дочери, когда они вернулись домой. — Я не могу не восторгаться благотворительной работой. Сестры восхитительны…

— Они поистине должны быть причислены к лику великих душ на Земле, — согласился Джон. — Монашки ведут трудную, хлопотливую жизнь; бесформенное платье — их единственная собственность. Они спят в крошечных кельях на жестких койках, едят самую простую пищу, беспрекословно подчиняются. И в обмен получают право служить Господу Богу. Они достойны восхищения.

— Но, Джон, какой разврат делает необходимым такого рода милость! Мне сказали, что половина детей, родившихся в Париже, — незаконнорожденные.

— И у нас есть подкидыши, — вмешалась Нэб.

— Но мы заставляем родителей жениться, — возразил Джон. — Это дает ребенку имя и положение в обществе. Тысячи подкидышей — естественный продукт надменного отношения французов к браку: каждый муж имеет любовницу, каждая жена — любовника.

Абигейл побледнела и взглянула на Нэб.

— Путешествия раздвигают горизонт, — сказал вполголоса Джон.

Знакомство с французской моралью и нравами бросало в дрожь Абигейл. У Джона были более существенные проблемы с европейской дипломатией. Испанский двор, бывший военный союзник, отказывался обсуждать торговый договор, пока Соединенные Штаты не пошлют посланника в Мадрид. Джон Джей провел там два года во время войны Испании против Англии, но испанский двор упрямо не признавал независимость Соединенных Штатов. Англия отклоняла предложения о переговорах о торговом соглашении, пока не будет назначен посланник, аккредитованный при английском королевском дворе. Базировавшиеся в Марокко, Алжире, Тунисе и Триполи берберские пираты захватывали американские суда и моряков. Пираты стремились получать ежегодную дань наличными и только в таком случае соглашались пропускать американские суда в Средиземное море. Освобожденное от военных тягот английское судоходство вновь доминировало на море.

Лишь прусский король Фридрих изъявил готовность иметь дело с тремя комиссарами. Пруссия нуждалась в американском хлопке, табаке, рисе и пшенице, а силезский лен мог найти хороший сбыт в Соединенных Штатах. Что касается множества писем, предложений, документов, заявлений о мощи и производительной способности Америки, то они явно не достигали цели. Соединенные Штаты все еще продолжали находиться в оковах колониальной системы, против которой они восстали: Испания и Португалия не разрешали своим колониям торговать с новым государством, не разрешала и Великобритания, включая перспективную выгодную торговлю в Вест-Индии. Обедая в Отейле в конце 1784 года, Томас Джефферсон ворчал, обращаясь к хозяевам:

— Европейские страны мало знают о нас, их представления сводятся к тому, что мы мятежники, успешно сбросившие ярмо родины-матери. Они не осведомлены о нашей торговле и возможностях обмена товарами, выгодных обеим странам. Поэтому и сторонятся.

Джон сочувственно простонал:

— Мы должны продолжить усилия, чтобы привлекать Россию, Данию, Саксонию, Сицилию. Рано или поздно мы сможем заразить их энтузиазмом и верой в будущее нашей страны…

Каждый вторник три посланника присутствовали в Версале на церемонии пробуждения короля Людовика XVI. Семьи посланников не приглашались, и поэтому Абигейл увидела дофина только в одно из воскресений, когда сады Версаля были открыты для публики. Джон не любил дворцовые сборища. Король, придерживавшийся правила беседовать с каждым иностранным посланником, всегда задавал один и тот же вопрос:

— Вы приехали сегодня из Парижа?

Джон не мог припомнить случая, чтобы ему дали возможность ответить. Он использовал время для закрепления отношений с полномочными представителями других стран, приглашая их по субботам на обед. Испанский посол приехал в роскошной карете в сопровождении восьми ливрейных лакеев. В ходе таких протокольных обедов Джон Адамс, Джефферсон и Франклин исподволь разъясняли доброжелательно настроенным гостям взгляды молодого американского государства, и постепенно они становились достоянием монархов и кабинетов.

Многие послы принадлежали к состоятельным людям; даже Франклин и Джефферсон имели значительный личный доход. Абигейл вскоре поняла, как это важно. После смерти восьмилетнего принца, отец которого состоял в союзе с Людовиком XVI, вышел королевский указ: все посетители должны быть в траурной одежде. Джефферсон обратился к портному, и тот за сто тридцать пять долларов сшил ему великолепный костюм, отороченный соболями. Семья Адамс не могла позволить себе такие расходы ради одиннадцатидневного траура; если кого-либо еще угораздило бы умереть вскоре после дней траура, пришлось бы снова менять покрой одежды, ибо старая не годилась.