– Я останусь здесь до послезавтра. Тогда, если девочка будет здорова, мы поедем поездом. – Помолчав, он прибавил: – Вот что, мадемуазель. Я смогу взять с собой очень мало вещей для нас троих, только саквояж, который мне под силу нести самому. Я хотел бы оставить здесь свои удочки – вы побережете их для меня некоторое время?

– Ну конечно, мсье. Они будут в целости и сохранности.

Хоуард прошел в ресторан, отыскал свободное место – надо было поужинать. Какое облегчение, что можно оставить удочки в надежных руках. Теперь, когда эта маленькая задача была решена, он с изумлением понял, как сильно она его тревожила; уладив это, можно спокойнее думать о будущем.

Сразу после ужина он поднялся в спальню. В сумрачном коридоре, освещенном только слабой лампочкой без колпака, ему встретилась горничная.

– Я приготовила для мсье постель на полу, – сказала она вполголоса. – Вы увидите.

Она отвернулась.

– Вы очень добры, – сказал Хоуард.

И умолк, испытующе глядя на женщину. В скудном свете видно было плохо, но ему показалось, что она плачет.

– Что-нибудь случилось? – мягко спросил он.

Горничная вытерла глаза краем фартука.

– Ничего, – пробормотала она. – Право, ничего.

Он постоял в нерешимости. Нельзя же оставить ее, просто пройти в спальню и закрыть дверь, если у этой женщины какая-то беда. Она так помогала ему с детьми.

– Может быть, хозяйка вами недовольна? – спросил он. – Если так, я с ней поговорю. Я скажу ей, как много вы мне помогали.

Она покачала головой и опять вытерла глаза.

– Не в том дело, мсье. Но… меня уволили. Завтра мне придется уйти.

– Но почему? – изумился Хоуард.

– Пять лет, – сказала она, – целых пять лет я работала у мадам. И зимой и летом, мсье, пять лет подряд. И вот, уволили, только за день предупредили. Что же мне делать! – она заплакала громче.

– Но почему же хозяйка вас уволила? – спросил старик.

– Разве вы не слыхали? Гостиница завтра закрывается. Тут будет Управление железных дорог. – Она подняла заплаканное лицо. – Нас всех уволили, всех до одного. Ума не приложу, что только будет со мной и с крошкой Розой.

Он растерянно молчал. Какими словами помочь этой женщине? Конечно, учреждению горничные не понадобятся; всем служащим гостиницы придется уйти. Он еще помолчал в нерешимости.

– Все обойдется, – сказал он наконец. – Вы такая хорошая горничная, вы легко найдете другое место.

Она покачала головой.

– Нет, мсье. Все гостиницы закрываются, а какой семье теперь под силу держать прислугу? Вы очень добры, мсье, только места мне не найти. Ума не приложу, как мы будем жить.

– Разве у вас нет родных, кто бы вас приютил?

– Никого, мсье. Только и есть брат, Розин отец, а он в Англии.

Хоуард вспомнил – брат служит официантом в отеле «Диккенс», что на Рассел-сквер. Он сказал женщине какие-то жалкие слова утешения и ободрения и скрылся в спальне. Не может он ей помочь в такой беде.

Она положила на полу матрас и устроила старику вполне удобную постель. Он подошел к кровати и посмотрел на детей: оба спали крепким сном, хотя у Шейлы еще, видно, был жар. Хоуард немного почитал, сидя в кресле, но быстро устал: он плохо спал прошлую ночь и провел тревожный, тягостный день. Скоро он разделся и улегся спать на полу.

Когда он проснулся, было уже светло; в окно врывался лязг и грохот: по улице двигался танк. Дети уже проснулись и играли в постели; Хоуард полежал немного, притворяясь спящим, потом поднялся. Лоб у Шейлы был прохладный, и она выглядела совсем здоровой.

Он оделся и померил ей температуру. Оказалось, чуть выше нормальной; чем бы ни было вызвано недомогание, девочка явно поправляется. Он умыл детей и, оставив Ронни одеваться, пошел заказывать завтрак.

Весь распорядок жизни в гостинице уже нарушился. Из ресторана выносили мебель; ясно, здесь уже не подадут завтрак. Хоуард добрался до кухни, застал там горничную, она уныло совещалась с двумя другими служанками; он попросил отнести поднос с завтраком к нему в номер.

То был тягостный, утомительный день. Вести с севера были неизменно плохи; на улицах люди собирались кучками, разговаривали вполголоса. После завтрака Хоуард, взяв с собой Ронни, пошел на вокзал справиться насчет поездов на Париж; Шейлу он оставил в постели на попечении верной Розы.

На вокзале выяснилось, что поезда до Парижа идут очень неаккуратно «a cause de la situation militaire»[20], но все-таки идут каждые три-четыре часа. Насколько тут было известно, от Парижа до Сен-Мало движение нормальное, хотя это и Западная дорога.

Хоуард прошел с Ронни к центру города и не очень уверенно вошел в детский отдел большого магазина. Приветливая француженка продала ему два шерстяных детских свитера и серое ворсистое одеяло. Купить одеяло ему подсказал не рассудок, а скорее чутье, страх перед трудностями дороги. Из всех возможных осложнений он больше всего опасался, как бы кто-нибудь из детей опять не заболел.

Они купили еще немного конфет и вернулись в гостиницу. Вестибюль уже заполнили французские чиновники, явно измученные и усталые с дороги, они спорили из-за комнат. На лестнице Хоуарду встретилась девушка-конторщица. Он может остаться у себя в номере еще на одну ночь, сказала она, потом ему придется выехать. Она постарается, чтобы ему приносили поесть, но он, наверно, понимает, все теперь будет не так хорошо, как хотелось бы.

Хоуард поблагодарил и поднялся по лестнице. Роза читала Шейле книжку о Бабаре; она забралась с ногами на кровать, и они вместе смотрели картинки. Шейла взглянула на Хоуарда, веселая, оживленная, какой он знал ее в Сидотоне.

– Regardez, – сказала она, – voici Jacko[21] карабкается на спину Бабару прямо по хвосту. – От восторга она никак не могла улежать спокойно. – Правда, какой озорник?

Хоуард наклонился и посмотрел на картинку.

– Да, озорная обезьянка, – сказал он.

– Ужасно озорная, – сказала Шейла.

– Qu'est-ce que monsieur a dit?[22] – тихонько спросила Роза.

Ронни объяснил ей по-французски, и дети снова перешли на этот язык. С Хоуардом они всегда разговаривали по-английски, но естественно переходили на французский, играя с другими детьми. Старику нелегко было определить, какой язык им ближе. В целом Ронни как будто предпочитал английский. Шейла, младшая, чаще сбивалась на французский, быть может потому, что еще недавно была на попечении няни.

Детям сейчас весело и без него. Хоуард достал саквояж и осмотрел: слишком он мал, все необходимое для троих не вместить. Этот саквояжик вполне снесет и Ронни, а кроме того, нужно достать чемодан побольше, его Хоуард понесет сам. Прекрасная мысль, решил старик и вышел из спальни, сейчас он купит дешевый фибровый чемодан.

На лестнице ему встретилась горничная. Немного робея, она остановила его:

– Мсье завтра уезжает?

– Придется уехать, надо освободить комнату, – ответил старик. – Но, я думаю, малышка уже достаточно оправилась и может ехать. К завтраку я позволю ей встать, и днем она немного с нами погуляет.

– Вот и хорошо. Ей полезно погулять по солнышку… – Горничная опять замялась, потом спросила: – Мсье поедет прямо в Англию?

Он кивнул.

– В Париже я не задержусь. Первым же поездом отправлюсь в Сен-Мало.

Она с мольбой обратила к нему изрезанное морщинами, преждевременно увядшее лицо.

– Мсье… даже страшно вас просить… Может, возьмете Розу с собой в Англию?

Хоуард молчал, он просто не знал, что тут отвечать. А женщина поспешно продолжала:

– У меня есть деньги ей на дорогу, мсье. И Роза хорошая девочка, очень хорошая. От нее вам не будет никакого беспокойства, мсье, она тихая, как мышка…

Всем существом старик чувствовал, что этот разговор нужно оборвать немедленно. Он знал, хоть и не желал себе в этом признаться: чтобы добраться до Англии с двумя детьми на руках, ему понадобятся все его силы. В глубине его сознания таился страх – страх перед неминуемым, непоправимым несчастьем.