Высадились мы за квартал от рынка, где Фаустино долго и придирчиво отбирал идеальные красные стручковые перцы и бананы. Он пересмотрел примерно с десяток овощей, прежде чем купил по шесть штук каждых, расплатившись несколькими рваными купюрами. Следующая остановка — мясник.

— Почему не купить мясо здесь? — спросил я Хорхе, полного мужчину средних лет с круглым приятным лицом. Перед нами протянулись ряды прилавков, где торговали мясом.

— У него свои ритуалы, которые он не любит нарушать, — вздохнул Хорхе, вытирая вспотевший лоб грязным платком. Тропическое полуденное солнце уже нещадно припекало. — К тому же мясники — его друзья.

Мы прошли еще 800 м, и Фаустино решительно шаркал впереди нас. Я подумал тогда: «Этот человек как машина». Большинство людей в его возрасте не могут даже слезть с кресла.

— Вы не забываете друзей, правда, Дон Фаустино? — радостно закричал мясник, едва завидев нас.

Фаустино отрицательно помотал головой, протягивая продавцу двухлитровые пластиковые бутылки для жидкого сала. Затем с висящей на крюке свиной туши мясник срезал два ломтя мяса и завернул их в газету. Фаустино отсчитал деньги и пошаркал дальше.

В универсальном магазине чуть дальше по улице он прикупил хлеб из сладкой кукурузы. Но не для себя. «Это для сына, — пояснил он своим мягким голосом. — Это его любимый». (Такое проявление заботы сразу породило образ маленького мальчика, получающего долгожданное лакомство, пока Хорхе не напомнил, что сыну Фаустино 79 лет.)

В этот раз, перед тем как заплатить, Фаустино совершил импульсивную покупку — календарь. Он взял его в руки, пролистал, минуту разглядывал фотографию безмятежного лесного ручья на обложке, после чего положил на прилавок рядом с хлебом. Календарь назывался «Река жизни».

Возле автобусной остановки мы сделали часовой перерыв на обед. За миской супа я расспрашивал Фаустино о его жизни. Он любил работать, преимущественно потому, что плоды его труда помогали кормить семью. Большую часть жизни он работал погонщиком мулов, возя древесину с заросших лесами гор и являясь единственным связным на преимущественно бездорожном полуострове Никоя. Еще он выращивал кукурузу, бобы и овощи, чтобы прокормить жену и шестерых детей.

— Кроме них, у меня еще двое от деревенской девушки, — деловито добавил он ни с того ни с сего.

— А ваша жена не возражала? — полюбопытствовал я.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Мы об этом не говорили.

Без тени смущения он заметил, что не давал этим детям свое имя и никогда им не помогал.

— Откуда же мне знать, как у них дела? — воскликнул он, словно оправдывая свой поступок.

Может, его поступок и кажется бессердечным. Но Хорхе Виндас, который провел интервью более чем с 650 пожилыми людьми Никоя, подсчитал, что 75 процентов мужчин имели внебрачные связи. По его словам, Фаустино ничем не отличался от других жителей полуострова. Мой спутник погрузился в молчание, затем поднял на меня глаза и сделал совершенно неожиданный вывод: «Я прожил спокойную жизнь».

По дороге домой мне стало казаться, что полная тягот жизнь никойских мужчин — этих ковбоев, которые тяжело трудились и не ограничивали себя в любви, — постепенно стала мне более понятной. Возможно, свободные нравы как следствие изоляции были нормой? Или я познакомился с любвеобильным мачо, которому повезло прожить долго? Вряд ли.

По возвращении в Веинтисиенте-де-Абриль мне открылась правда. Мы зашли к сыну Фаустино, жившему на той же улице, чтобы отдать сладкий хлеб. Как и большинство домов в деревне, это была пыльная трехкомнатная хижина со стенами из деревянных планок, жестяной крышей, и здесь, как и везде, бегали по двору куры. В доме меня встречали представители пяти поколений Фаустино: его дочь, внучка, правнучка и праправнук. Все они собрались в одной комнате. Едва Фаустино зашел внутрь, дочь Мария Хесус — полная 78-летняя женщина — бросилась обнимать отца.

— О, Papá, спасибо! — воскликнула она. — Всю неделю ждала.

Нас провели в тускло освещенную гостиную с розовыми стенами и усадили на пыльные диваны. Праправнук Фаустино, шестилетний Элиас, свернулся клубочком у него на коленях. Хотя Фаустино не принимал участия в разговоре, благодаря его присутствию семья была в полном составе. Я спросил, зачем Дону Фаустино нужны эти еженедельные походы на рынок.

— Он покупает продукты для традиционного воскресного супа, — пояснил Хорхе. — После церкви мы всей семьей собираемся на обед. Он готовит его вот уже сорок лет — это главный день всей недели. Мы, конечно, с нетерпением ждем обеда, хотя и не возражали бы против некоторого разнообразия.

— А почему Мария Хесус не варит суп? — спросил я.

— Она бы готовила, да отец ей не позволяет. В нем до сих пор жива потребность обеспечивать семью.

Интересный факт. Неделей ранее я встретился с доктором Ксинией Фернандез, диетологом, изучавшим рацион жителей Никоя. Сначала я хотел проконсультироваться по поводу особенностей питания на полуострове, но потом осознал, что за годы общения с жителями Никоя она наверняка успела изучить их характер.

— Мы заметили, что сохраняющие активность пожилые жители Никоя старше девяноста имеют некоторые общие черты, — рассказала доктор Фернандез. — У них есть острая потребность помогать другим или заботиться о своей семье. Как только эта потребность утрачена, жизнь в них словно гаснет. Если они не чувствуют себя нужными, то очень быстро умирают.

В самом деле, в каждой «голубой зоне» долгожители имели какой-то смысл жизни. На Окинаве это был икигай — причина просыпаться по утрам. Костариканцы, по словам Фернандез, говорили о plan de vida, цели жизни.

Я оглянулся на Дона Фаустино. Он сидел в противоположном конце комнаты с маленьким Элиасом на коленях. Рассеянно или, может, инстинктивно гладил голую пяточку ребенка, уставившись перед собой. Думал ли он о двух детях, которым дал жизнь семьдесят лет назад? Или в этом взгляде не было ничего, кроме умиротворения? Хотя, по-моему, его нельзя назвать безупречным, четкие приоритеты он для себя, несомненно, расставил. Он точно знал, в чем его plan de vida. Они находились в этой же комнате.

Напротив меня сидел человек, который каждую субботу просыпался в четыре утра, отправлялся на рынок и покупал продукты, чтобы обеспечивать свою семью. Возможно, его поддерживало чувство долга или удовлетворения от помощи другим людям. А возможно, именно человеческая потребность быть кому-то нужным заставляет реку жизни бурлить в Доне Фаустино.

Ни один день в экспедиции не проходил даром. Каждое утро мы просыпались в семь часов и собирались в беседке, где завтракали тропическими фруктами, бобовыми, рисом и кукурузными лепешками. После чего разлетались в разные стороны, словно бильярдные шары после первого удара. Джанни, Мишель и Элизабет уходили брать интервью; у них был план — девять интервью в день. Элиза, Сабрия и я, сопровождаемые фотографами и съемочной командой, искали новые подсказки и ключи к разгадке секрета долголетия жителей полуострова. Вечером все возвращались на базу, уставшие и пропылившиеся, но собравшие массу материала, и рассаживались в беседке, где стояли компьютеры, тянулись кабели и сетевые шнуры, а в углу торчал кондиционер.

После ужина каждый член команды рассказывал о своих находках. На балках мы развесили простыни и по очереди с помощью проектора представляли добытые сведения. Съемочная группа готовила трехминутный интернет-ролик, освещавший один из компонентов долголетия жителей Никоя. Затем слово брали Джанни и Мишель, демонстрируя множество диаграмм, которые отражали рацион питания и результаты тестов на физическую выносливость интервьюируемых.

К концу первой недели Джанни и Мишель опросили около двадцати самых старых жителей полуострова. Их вопросы касались питания и сна. Они измеряли кровяное давление и частоту пульса и просили каждого выполнить небольшие физические тесты. На первый взгляд, никойцы представляли собой на удивление замкнутую группу.