Сын Степана Бороды не отходил от отца. Вместе с ним раньше всех появлялся он на работе, подавал инструмент, следил за каждым ударом молотка. Он первым и увидел в граните дорогие черты Ильича.

Место для памятника определили на самой лучшей, самой просторной площади города.

Вскоре постамент был готов. Закончил работу и Степан Борода. Но снова и снова он придирчиво сравнивал созданный им бюст Ленина с фотографиями, портретами вождя! Ведь каждая черточка дорогого лица должна быть похожей...

Наконец постамент и бюст Ильича доставили на площадь. Пока устанавливали постамент, наступила зимняя ночь. Темень вокруг. Только светлячки самокруток светятся в обветренных губах собравшихся. Но как поднять бюст Ленина на высокий постамент, чтобы не поцарапать, не повредить его? Кто-то снял и положил у пьедестала кожушок. Тут же еще десятка два кожушков и ватных телогреек легло рядом. Затем сильные мозолистые руки осторожно подняли бюст Ильича. Множество таких же надежных рук сверху бережно приняли его.

И вот — памятник Ленину установлен. Выплыла из-за туч луна, осветила его серебряными лучами, и всем показалось, будто памятник ожил...

Степан Борода, стоявший все время в стороне, подошел к памятнику и торжественно произнес:

— Дорогой Ильич! Я с оружием в руках защищал революцию от врагов... Тогда мы верили тебе... Теперь нет тебя... но осталась твоя партия. Записываюсь в партию и клянусь — буду верным ей!

Минута молчания... Затем над площадью раздался нестройный многоголосый гул мужских голосов:

— Клянемся...

— ...выполнить твои заветы!

— Клянемся!..

Когда Степан Борода закончил свой рассказ, кто-то спросил его:

— А где же теперь этот бюст?

— До самой войны простоял, — ответил Степан Степанович.— Перед приходом фашистов подпольщики спрятали его в надежном месте. Но никто из них, к сожалению, не дожил до освобождения. Потому и неизвестно до сих пор, где спрятан этот бюст. А после войны, на той же самой площади, Ленину поставили другой памяти... Вы все его хорошо знаете.

Наступило молчание. Рассказ старого рабочего глубоко взволновал ребят.

Парень, который сидел ближе всех к Бороде, спросил:

— Сможем ли мы научиться так же обрабатывать гранит?

— Обрабатывать научитесь, но мастером станет не каждый. Это дело такое... талант нужен. Талант!

— Если бы он у меня был, — вырвалось у Середы, — я стал бы вместе с вами, Степан Степанович, создавать монумент подпольщикам, которые погибли в борьбе за нашу Отчизну.

Борода внимательно посмотрел на Ивана Середу.

— А что? Хорошую мысль ты подал, сынок. Над этим стоит подумать...

Завыла сирена, и все направилась по своим рабочим местам.

Во время работы Ростислава вызвали в прорабскую, к телефону.

«Кто может звонить мне?» — ломал голову Лисяк, пока шел.

— Это я... — услышал он в трубке голос Светланы. — Не узнал?

— Как не узнать. Конечно, узнал.

Светлана не раз подстерегала Ростислава возле столовой, но он всегда был среди друзей, с которыми вместе ходил обедать. В общежитие идти ей было неудобно. И Светлана решила позвонить.

— Может, пойдем сегодня в парк на танцы?

— Да какой из меня танцор.

— Не прикидывайся... Ну хорошо, тогда пошли в кино.

— В такую жару в кино? Да и времени нет...

— А завтра?

— Завтра... тоже...

— Значит, занят? Да? Ты лучше скажи честно, причина другая — Любка? Так знай: она тебя не любит и никогда не полюбит. Попомни мои слова! Разборчивая она очень. Походит, походит с тобой, а потом скажет, что разочаровалась... Что касается меня — я тебе свидания больше назначать не буду. Не бойся! А если рожу, никто от меня не узнает, что твой... Разве что сами люди увидят... Ну, пока!..

Ростислав долго не опускал трубку. «Вот во что вылилась та прогулка. Она любит меня, потому и решилась... Кто бы мог подумать, что Светлана еще девушка... Ну и попался ты, Лисяк!..»

Конечно, о Светлане ничего плохого Ростислав сказать не мог. Ну а то, что другие о ней говорят, — сплошное вранье. Теперь-то он точно знает.

Светлана тем временем шла ко второй насосной и вся кипела от возмущения. «Неужели он такой негодяй?.. Но он мне ничего не обещал... Сама виновата. Сама!.. Ну ничего, я ему еще устрою!.. Вот перейду на строительство крановщицей и каждый день буду у него на глазах. Может, тогда совесть заговорит... Конечно, Комашко меня туда не переведет. Придется обращаться к директору. Только бы уехал куда-нибудь Комашко».

Ничего не замечая вокруг, Светлана шла со своими горькими мыслями и неожиданно столкнулась с дочкой Файбисовича.

Риту Светлана знала хорошо. Они вместе занимались в художественной самодеятельности. Потом встречала ее несколько раз с Иваном Середой.

— Ты к нам?

— Отца ищу, — ответила Рита. — А ты все еще на насосной?

— Скоро на кран перейду. Курсы уже закончила.

— Правильно...

— Чего это ты такая?

— Какая? — смутилась Рита.

— Печальная вроде. Не заболела?

— Нет. Здорова.

Помолчали.

— Послушай, Рита. Как у тебя... с Иваном?

— Так себе, — пожала плечами Рита.

— Что так?

— На прошлой неделе увидели его с девушкой. Но мне клянется, что случайно встретил землячку.

— Ой, и дурные мы! Верим им. Надеемся. А они нас обманывают...

— Как тогда жить, если человеку не верить?

— Верить, говоришь? А откуда, по-твоему, матери-одиночки берутся? Все от этой веры! Разве не так?..

— Ну, я пойду, — сказала печально Рита.

От такой откровенности Светланы она растерялась. Всегда румяное лицо ее внезапно стало бледным.

Когда Григоренко вернулся в управление, ему сказали, чтобы он позвонил секретарю горкома партии.

— Что это ты не показываешься! — спросил после приветствия Громов.

Григоренко подумал, что не так-то просто застать секретаря на месте. Дел у него хватает. Одних совещаний сколько. Город не маленький — больше пятисот предприятий. То иностранные делегации, то совещания, вплоть до всесоюзных...

— Собирался на этой неделе зайти, Георгий Михайлович.

— Приходи сегодня! В девятнадцать ноль-ноль.

— Буду!

— Кстати, был у меня тут инструктор ЦК. Говорил, что в третьем квартале начнете выпускать гранитные плиты для Киева. А ты — секретарю ни слова.

— Да, мы разговаривали об этом с начальником главка... Но наряда еще нет. Да и дела с плитами у нас пока плохи...

Григоренко колебался, сказать секретарю о монументе, который решили изготовить на комбинате, или еще рано. Он уже есть, правда пока в гипсе. Но Степан Степанович скоро сделает его из гранита. Григоренко отчетливо представлял, как будет выглядеть памятник на площади... Матрос в разорванной тельняшке. Рабочий с протянутыми вверх руками. Падает сраженный пулей красноармеец, второй поддерживает товарища. Молодая женщина закрывает собою маленькую девочку... Внизу лаконичная надпись золотыми буквами: «Вечно живым».

«Нет, сегодня не следует говорить об этом секретарю горкома. Не время. Конечно, Георгий Михайлович поддержит... Но сейчас нужны плиты, прежде всего плиты, которые никак не идут...»

— Значит, так... Москве, Киеву, — продолжал Громов. — А своему городу Григоренко думает что-нибудь выделить?

— Я думал об этом. Очевидно, за счет сверхплановой продукции...

— Нам пока немного — для фойе гостиницы «Интурист». А как у вас дела со строительством завода вторичного дробления?

— Строим. Все цеха мобилизовали.

— К монтажу пульта управления приступили?

— Монтируем единый пульт управления с телевизионными узлами, герметичными кабинами...

— Интересно. Очень интересно. Вечером расскажешь подробнее... А что с Комашко? Москва его еще никуда не выдвигает?