— Этот язык сойдет. Расскажите нам, Богдан, как у вас дела.

Партизанский вожак снова затянулся сигаретой, ненадолго осветив свое лицо. Затем он достал сигарету изо рта и сплюнул между двумя колоннами:

— Вот такие у меня дела, англичанин. Вот такие дела у всей Сербии. Как мы можем продолжать драться за свободу, если у нас нет оружия?

— До вас не доходят советские поставки? — спросил Дринкуотер спокойным тоном. Как и большинство балканских антифашистов, Богдан и его отряд ориентировались на Москву, а не на Лондон или Вашингтон. Уже сам факт этой встречи, назначенной по просьбе партизан, указывал на степень беспокойства Богдана.

Партизан издал громкий звук, исходящий откуда-то из глубины его горла:

— Москва предала нас снова. Такая уж у них привычка с самого 43-го.

— Тогда Сталин предал и нас тоже, — ответил Смит. — Если бы русские тем летом не заключили с немцами сепаратный мир, вторжение в Италию не потерпело бы неудачу, и у Роммеля не хватило бы штыков разбить англо-американский плацдарм во Франции. — Смит покачал головой. Сколько же предательств с тех пор совершили все без исключения стороны? Он продолжил: — Расскажите нам, как нынче идут дела в Сербии.

— У вас есть то, что мне нужно? — требовательным тоном спросил Богдан.

— Там, на баркасе, — ответил Дринкуотер. — Гранаты, кордит, взрывчатка…

Глубокий голос Богдана впервые приобрел довольный оттенок:

— В таком случае мы покажем немцам и их лакеям, этим хорватским свиньям, как гоняться за нами в наших горных долинах. Пустим одну из их колонн на мост — а потом этот мост взорвем! Я не верю в ад, но я полюбуюсь, как они сгорят в адском пламени уже на этом свете, и мне этого будет достаточно. А ракет у вас нет, чтобы сбивать самолеты в воздухе?

Смит с сожалением развел руками:

— Нет. Впрочем, раз мы вошли с вами в контакт, мы постараемся наладить доставку…

— Вам пошло бы это на пользу, — убедительным тоном сказал Богдан. — Хорваты и немцы используют Сербию как полигон для своих войск. Для них настоящие бои — самая лучшая тренировка. А что нас при этом убивают — так кому какое дело, что происходит с неотесанными балканскими мужиками? Кто выступит в нашу защиту?

— Демократические страны, — ответил Смит.

— Ну да, произнесут пару речей, — презрение Богдана было легко заметить. — Да, иногда пожурят Берлин и Загреб, но что такое слова? Ветер! И в то же время продолжают торговать с теми, кто убивает мой народ. Слушайте меня, англичане, и я расскажу вам, как у нас идут дела…

Партизанский вожак, казалось, не так уж и сильно заботился о том, слушают ли его Смит и Дринкуотер. Он говорил и говорил, как бы выпуская наружу отравляющий его душу яд. Описываемая сербом картина напомнила Смиту рассказ об охоте с точки зрения загнанного зверя. Англичанин удивлялся, что партизанское движение вообще все еще существует. Ведь с того момента, как вермахт проехался танками по бывшей Югославии, прошло около двух поколений. Только благодаря горному рельефу местности и неукротимой свирепости народа сопротивление продолжалось.

— Немцы воюют лучше, чем проклятые хорваты, — сказал Богдан. — Их трудно обмануть, трудно заманить в ловушку. Даже их новобранцы, которые только тренируются в боях с нами, всегда соблюдают дисциплину и вместе с тем проявляют инициативу. Именно из-за этого сочетания немцы так опасны.

Смит кивнул. Даже под руководством Манштейна стабилизация Восточного фронта была колоссальным достижением. А после того, как большая война закончилась, немецкая армия постоянно оттачивала свое мастерство в стычках на границах фашистской Европы. И, конечно, в охотничьих угодьях вроде Сербии.

Богдан продолжал:

— Когда они нас ловят, они нас убивают. Когда мы их ловим, мы их убиваем. Именно так и должно быть. — Он говорил об этом таким обыденным тоном, что Смит нисколько не сомневался в искренности его слов. Он жил этой войной так долго, что она ему казалась нормальным состоянием вещей.

Затем голос партизана изменился:

— Немцы — это волки. Хорваты же, армия и вонючие усташи — это шакалы. Они насилуют женщин, они мучают людей, они поджигают бороды нашим православным священникам, они убивают людей за одно-единственное слово, написанное кириллицей. Таким вот образом они пытаются сделать нас, сербов, частью своего мерзкого народа.

Именно религия и алфавит разделяли хорватов и сербов, которые говорили, по сути, на одном и том же языке.

— И не только это, они еще и трусы. — Судя по тону Богдана, худшего обвинения он не мог бы и вообразить. — Они приходят в деревню только тогда, когда у них с собой целый полк. А если кто им сопротивляется, то они или удирают, или вырезают всех поголовно. Мы можем нанести им гораздо больший ущерб, чем наносим, но если их ужалить как следует, то они бегут и прячутся под немецкими юбками.

— Я полагаю, теперь вам уже все равно, — сказал Смит.

— Вы полагаете правильно, — сказал Богдан. — Иногда человек обязан сопротивляться, что бы ни последовало дальше. Чтобы ударить по фашистам, я согласен войти в союз с Западом. Я вошел бы в союз с самим сатаной, если б он предложил себя мне в товарищи.

«Вот тебе и неверие,» — подумал Смит.

— Однажды Черчилль сказал, что если бы немцы вторглись в ад, то он хорошо отозвался бы о дьяволе, — заметил Дринкуотер.

— Если бы немцы вторглись в ад, то сатане самому потребовалась бы помощь — так они опасны. А если бы хорваты вторглись в ад, то сатана не смог бы отличить их от своих демонов.

Смит сухо засмеялся, после чего вернулся к делу:

— Как нам следует доставить вам нашу разнообразную… хмм, пиротехнику?

— Парень, который купил ваших угрей, посетит вас завтра. У него есть «фиат», а также разрешение ездить до сербской границы: один из его кузенов владеет заведением в Белграде. Этот кузен-свинья — не наш человек, но он дает нашему агенту повод ездить в автомобиле, куда нам нужно.

— Очень хорошо. Похоже, что вы все продумали. — Смит повернулся. — Ждем вашего агента завтра.

— Пока не уходите, друзья мои. — Прыткий как антилопа, Богдан застучал вниз по ступенькам мавзолея. На спине у него висела советская автоматическая винтовка, а в руках находилась бутыль. — У меня тут сливовица. Давайте выпьем за погибель фашистов. — Он с шумом достал из бутыли пробку. — Живели!

Забориствый сливовый коньяк обжег горло Смита подобно напалму. Кашляя, он передал бутыль Дринкуотеру, который сделал осторожный глоток и отдал бутыль назад Богдану. Партизанский вожак запрокинул бутыль так, что она оказалась чуть ли не в вертикальном положении. Смит восхитился его стальной глоткой, способной выдержать такое количество огненной воды.

В конце концов Богдан опустил бутыль со сливовицей.

— А-ах! — сказал он, вытирая рот рукавом. — Очень хорошая выпивка. Я…

Внезапно ударил луч прожектора — откуда-то снаружи замка. Смит замер, его глаза заслезились из-за неожиданной смены кромешной тьмы на яркий свет. Голос, усиленный мегафоном, проревел:

— Не двигаться! Стойте, где стоите! Вы в плену у Независимого Хорватского Государства!

Богдан замычал как бык:

— Я ни одному траханому хорвату не дамся!

Он потянулся к своей винтовке. Но не успел он закончить это движение, как град пуль сбил его с ног. Смит и Дринкуотер бросились на землю, закрыв головы руками.

Что-то горячее и мокрое брызнуло Смиту на щеку. Он потрогал ее рукой. В ультрафиолетовом свете прожектора кровь Богдана казалась черной. Партизанский вожак был все еще жив. Издавая попеременно крики и стоны, он корчился на земле, пытаясь удержать свои кишки внутри живота.

Послышался шум сапог — из тьмы возникли усташи, включая доктора с повязкой Красного Креста на рукаве. Медик схватил Богдана и воткнул ему в руку шприц. Богдан изо всех сил попытался его вырвать, но двое усташей не дали партизану этого сделать.

— Мы тебя починим, чтобы ты заговорил, — проворчал один из них. После чего он заговорил с нетерпением, а тон его голоса сменился на издевательский: — А потом снова разберем на части, по кусочку отколупывать будем.