Люди ополчились против Зигреды и уже было приготовились забить ее насмерть дубинками, но Гейзар отстоял свою любимицу, спрятав ее в своем шалаше и пообещав устроить над ней справедливый суд на следующий день. Для ее охраны был поставлен всего один человек, и ночью Зигреда совершила побег. Утром Гейзар тоже покинул стоянку племени, разозленный непочтительностью к себе и тем, что его заставили предать проклятию свою преемницу. Ушел тот, который на протяжении жизни трех поколений племени осуществлял связь между ними и Воданом, кто доносил до них его волю. Теперь некому было выхлопотать для них защиту у бога войны. Кроме того, люди опасались, что Водан может наказать их за дурное отношение к своим служителям. И Ауриана устроила принесение жертвы Фрии, Матери Всех, белой кошки и белой коровы в знак того, что теперь она должна выступать в роли хранительницы племени и ее воинов от всякой напасти.
Не наступила еще и середина полнолуния, когда до хаттов дошел слух, что Зигреда нашла себе убежище в Могонтиаке и выдала римлянам место, где находилось последнее убежище хаттов, Пять Родников. Многие отказывались верить этому, но по мнению Аурианы Зигреда была вполне способна на предательство, ибо ее душа полна беспредельной подлости и черной зависти, похожей на зловещее болотное озеро ночью. Про себя же Ауриана горячо благодарила богов за то, что Зигреда и Гейзар, ее давние враги, были повержены в прах. Правда, бывали и времена, когда она даже скучала без них. Конечно, от них было много беспокойства, но все же с ними были связаны воспоминания о прежней жизни, о домашнем очаге. Их уход как бы предвещал неизбежный хаос, который принесут быстрые ветры перемен.
После одного лунного цикла со времени нападения на Восьмой легион Августа главные силы хаттов вышли из трех крепостей на возвышенностях, в которых они находились с самого начала войны, и двинулись в северо-восточном направлении. Ауриану сильно беспокоили постоянные нападения римской кавалерии на эти главные оплоты сопротивления хаттов. Римляне в любой момент без труда могли окружить эти крепости и взять в осаду.
Отступая вдоль горного хребта Тавна, хатты часто видели в небе огромные стаи черных коршунов-стервятников, которые, высмотрев на земле добычу — груды гниющих человеческих тел — камнем падали вниз. Это были беженцы из соседних сел, застигнутые в пути римской кавалерией и безжалостно перебитые.
Войско хаттов укрылось в крепости на вершине Тавна. Ауриану очень волновало полное отсутствие известий от Зигвульфа. Оставалась лишь надежда на то, что ее гонцы не смогли разыскать его из-за передислокации в какой-нибудь новый лагерь. О той маленькой победе теперь уже никто и не вспоминал. Хатты пытались устроить новую засаду, но никак не могли подстеречь римлян в нужном месте — легионы, как правило, разбивали лагерь на возвышенности, вокруг которой не было леса. Такая местность давала им возможность навязать противнику бой на своих условиях. Теперь они старались держаться подальше от густых лесов и предательских болот, под прикрытием которых к ним незаметно могли подобраться воины Аурианы. Вдобавок к этому римляне значительно увеличили количество вспомогательных войск и кавалерии, которая прикрывала наступление легионов с фланга.
Ауриана вполне отдавала себе отчет в неизбежности захвата всего Тавна, хотя и никогда не позволяла обмолвиться хоть одним словом об этом в присутствии соплеменников.
Лошади, надрываясь, тащили повозки с провизией, высланные Аурианой впереди головной колонны. Там, в Пяти Родниках, женщинам и мужчинам, уже не способным воевать, будет легче перезимовать до наступления оттепелей. Путь был неимоверно сложным. Во многих местах передвигаться приходилось по узким оленьим тропам, с которых ничего не стоило сорваться в пропасть. Люди, сопровождавшие обоз, старались изо всех сил. Им нужно было спешить, чтобы не застрять в снежных заносах, но в их распоряжении была лишь ночь, днем же они замирали на месте, маскируясь ветками кустарника. Хотя расстояние между обозом и легионами постоянно росло, Ауриана не переставала тревожиться. Она слишком хорошо знала римлян и их повадки. Для них полезным было все, что шло во вред врагу. Моральные доводы и соображения чести в расчет не принимались. Если же им удалось бы уничтожить запасы продовольствия хаттов, войну можно считать выигранной.
В начале нового полнолуния наконец-то прибыл гонец от Зигвульфа. Ауриана узнала, что он жив и успешно воюет с римлянами еще до того, как его посланец въехал в горную крепость. Он прокричал радостные вести всем ее обитателям, когда гарцевал на пони мышастой масти возле ворот, ожидая, пока ему откроют. Все время, пока этот парнишка, покрасневший от смущения, докладывал новости старшим дружинникам, с его лица, усыпанного веснушками, не сходила широкая улыбка. Ему льстило поручение доложить о победе Зигвульфа такой легендарной личности, как дочь Бальдемара и ее ближайшим сподвижникам Витгерну и Торгильду.
— Шайка Одберта напала на Деревню Вепря, — рассказывал гонец. — Они налакались вина, как борзые, которые не могут напиться после долгой гонки за зверем. Потом поплелись в лес, чтобы отоспаться. Воины Зигвульфа напали на них и истребили всех до единого. Спастись не удалось никому. Отряд Зигвульфа расположился сейчас на северных пастбищах и соединится с вами еще до конца этого полнолуния.
Известие это было встречено сдержанным гулом одобрения. Более бурного выражения чувств не случилось, так как запас веселья и радости изрядно поиссяк за несколько недель полуголодного сидения в крепости.
Ауриана смерила юношу скептическим взглядом.
— Как же зовут того храброго воина, который убил Одберта?
В глазах гонца появился тот лихорадочный блеск, который обычно присущ животному, не знающему куда кинуться. Он решил не разочаровывать слушателей.
— Я думаю, что… это был сам Зигвульф, — затем на его лице проступило сомнение. — Я толком не знаю и передаю лишь то, что мне велено. Верить этому или нет — дело ваше.
— Кто видел его труп? — настаивала Ауриана.
— Все. Мне имена не известны. Однако его наверняка видели убитым, иначе бы меня не послали с этим сообщением, — ответил гонец, почувствовав всю нелепость ситуации и от этого еще больше засмущавшись.
Ауриана посмотрела на Витгерна.
— Что-то здесь не так…
— Я согласен с тобой, — сказал тот. — Любой воин, совершивший этот подвиг, не стал бы скрывать своего имени, ведь это прославило бы его на века. Все бы знали его имя, он уж постарался бы для этого.
Юноша выглядел озадаченным, словно он предложил подарок, а его отвергли. Покончив с официальной новостью, юноша улучил момент, когда Ауриана осталась одна, и, подойдя к ней сказал:
— У меня есть еще одно послание для госпожи от иностранца по имени Деций, который прислал его Зигвульфу из лагеря херусков.
Сердце Аурианы забилось часто и прерывисто, она почувствовала в нем резкую боль, словно кто-то царапнул его осколком острого камня.
«Значит, Деций прибился к кочующим херускам», — подумала она.
Воины ушли. Фастила тоже поднялась, собираясь последовать их примеру.
— Фастила, останься!
Ауриана дернула проходившую мимо нее женщину за рукав платья из грубой серой ткани. Присутствие Фастилы всегда придавало Ауриане спокойствие и уверенность, и это было загадкой для дочери Бальдемара. Скорее всего, наибольшую роль здесь играли жизнерадостность и приветливость, готовность разделить с ней все душевные тревоги и сомнения. Их сближало также и то, что Фастила, подобно Ауриане, большую часть своей жизни прожила в отдалении от своей семьи. Фастила довольствовалась своим положением и не прилагала никаких усилий к его изменению. Поэтому их союз несмотря на большую разницу в характерах не становился слабее. С самого начала войны Фастила безотлучно находилась при Ауриане в качестве добровольного телохранителя, хотя, будучи защитницей святынь Водана, ей больше пристало бы жить в одной землянке со своими товарками.
Фастила бросила на Ауриану взгляд, в котором сквозила явная озабоченность, а затем села на полое бревно, использовавшееся обычно как барабан. За спиной у нее висел круглый, видавший виды щит.
