Орлик обиделся и ушел.

Ближайшие дни ознаменовались тем, что из шведского лагеря бежали пришедшие вместе с Мазепой полковники Даниил Апостол и Игнат Галаган. Причем отчаянный Галаган умудрился увести с собой чуть ли не тысячу казаков, которые по пути в жестоком бою сбили шведскую заставу, захватили пленных и доставили их в русский лагерь.

Гетман точно в сон погрузился. Он будто и не заметил бегства Апостола и Галагана. Как ни в чем не бывало он велел звать в шатер Фаддея и Василия. Шатер был двойным, а сверху покрыт сеном. Но все равно в нем было холодно.

— Портрет готов? — спросил гетман. — А то все остальные царь Петр испортил. Теперь, если я перекинусь от короля к Петру, так шведу придется вешать «Апофеоз».

Осмотрев портрет со всех сторон, гетман спросил, не потрескается ли краска от лютого мороза, велел завернуть в кожу и наградил художника горстью ефимков.

— Теперь ты богат. Если хочешь, оставайся при мне. Коли боишься, поезжай вслед за Апостолом и Галаганом.

— Что вы, ваша милость! Напрасно меня подозреваете. Я не предатель.

— Ладно, не буду подозревать, — согласился вдруг Мазепа. — А насчет предательства ты со мной поосторожней. Вдруг сочту, что меня решил обидеть? Придется вешать не портрет, тебя самого. Ступай! Но ты, Василий, останься. Садись здесь, рядом со мной. Я буду говорить тихо. В том, что Апостол и Галаган от меня удерут, я никогда и не сомневался. Тому и другому успел сказать, что если царь меня простит, то готов захватить в плен некую «главную особу». Как ты думаешь, что царь ответит?

— Наверное, он просто не станет отвечать. Как «главную особу» захватить, если у тебя нет и пятисот человек, годных для хорошей баталии?

— Вот и я так думаю. Не станет царь отвечать. Да не только потому, что людей у меня нет. Обижен он очень. Долго верил мне.

— А если бы царь ответил?

— Не знаю. Может, вправду попытался бы захватить «главную особу»… Или что-нибудь другое придумал бы. Вижу лишь одно: плохи дела у шведа. Если даже запорожцы с их кошевым Костей Гордиенко к нам придут, то все равно ничего не поправить. Уж больно проворен оказался Иван Скоропадский. Вон какое войско собрал. Потихоньку терзает шведа. И народ за нами не пошел. Провианта не дают. Обороняются даже тогда, когда русских войск или казаков Скоропадского рядом нет. Похоже, что проклято дело наше. Я тебе, врагу своему, о том говорю прямо.

— Если ты так уверен, что я твой враг, почему не велишь связать?

— Уже говорил: ты мне нужен. Даже коли бежать к царю надумаешь, и то не знаю, помешаю или, напротив, пособлю…

Дело пропало, но я-то еще жив. И никому не ведомо, какой следующий шаг сделаю. Ты позавчера ездил в Борщаговичи. Зачем? Побледнел… Напрасно. Не пришло еще время нам с тобой бить горшки. Но каждый твой шаг мне известен. Швед сейчас как бы в плену у царя, я в плену у шведа, а ты — у меня. Так зачем же ты ночью ездил в Борщаговичи?

Василий молчал. Гетман понял, что его собеседник колеблется, а это, казалось, было не в характере поэта. Мазепа глядел на Василия снизу вверх, склонив голову на левое плечо, а в уже гаснущих глазах его проснулась жизнь и пряталась смешинка.

— Ведь ты там виделся с неким юношей, который прибыл в Борщаговичи откуда-то издалека.

И опять этот взгляд не то хитрой птицы, не то какого-то хищного зверька, подглядывающего из норки, что делается в мире широком.

Василий понял, что гетман знает больше, чем говорит. И сейчас было бы самым опасным попытаться выкручиваться или врать. Гетман мог поймать на какой-нибудь неточности, а тогда пощады от него не жди.

— А я так думаю, — продолжал Мазепа, — что приезжал к тебе кто-то из Львова, от русской партии. И через день-два я и имя этого человека буду знать. Думаешь, мне неведомо, что русская партия во Львове давно обо мне сведения собирает, чтобы царю сообщить? У меня среди ваших свои люди есть. Еще когда вместе с царем в Жолкеве стояли, я о том позаботился. Так что, хлопче, поздно тебе скрываться.

Василий знал, что теперь от его ответа будет зависеть очень многое.

— И что же, удалось выследить этого юношу?

— Конечно, — ответил гетман. — Не только выследить, но и побеседовать с ним. Он оказался разумнее тебя. И многое рассказал нам.

— Вот как! — удивился Василий. — Может быть, юноша сообщил вашей милости и то, что он вовсе не юноша, а прелестная панна?

— Ты о чем это? — пришел черед удивляться Мазепе.

— Да о том, что виделся я не с юношей, а со своей невестой, — усмехнулся Василий. — Просто она одета была в костюм для верховой езды, короткий жюстокор

[24]

и плащ на меху.

— Невеста? Как ее зовут?

— Марией, как иногда называют и твою Мотрю.

— Стой! — закричал гетман. — Ты или смеешься надо мною, или сам сумасшедший! Как твоя невеста могла оказаться здесь? Если это правда, я хочу ее видеть. Ты для меня загадка, хлопче. Одно из двух: то ли ты невероятно смел, то ли ты сам дьявол.

— Ни то ни другое.

— Тогда, может быть, ты дитя, которому просто еще неведомо, что на свете существуют смерть, убийства, страх?

— Мне случалось пугаться, да так, что волосы на голове дыбом поднимались и сбрасывали шляпу наземь. Если же я ее успевал подхватить, то моей трусости никто не замечал. Все полагали, что я учен французским манерам и сдергиваю ее с головы для вежливости.

— Гм! — произнес гетман.

— Что же касается сравнения с дьяволом, то оно тоже неверно, Мне далеко до него, слишком робок.

— Гм! — во второй раз промычал гетман.

— И о невесте. Разве удивительно, что она приехала повидать меня? Кто знает, не сложу ли я голову в очередной баталии!

— Я хочу ее видеть! — сказал гетман.

— Зачем?

— Должен понять.

— Что?

— Должен понять, что вокруг происходит… Кто ты таков? Почему к тебе в лютую зиму мчит твоя невеста? Езжай за нею! Сейчас же. Привези сюда, а потом она уедет, куда захочет. Я все сделаю. Скажи, что шлю вас по делам важным. Не могу я больше сидеть здесь, слова человеческого по целым дням не слыша. Надоело мне все, а пуще других — Орлик… Езжай быстрее… Нет, постой! Когда с нею возвратишься?.. К утру. Ну, хорошо. Сейчас скажу, чтобы тебя пропустили. Да оденься потеплее.

Уснул гетман поздно. От нечего делать все же побеседовал с Орликом. Говорил о том, что, забравшись в Ромны, шведы могут оказаться в ловушке. Если Скоропадский со своими казаками отрежет пути отступления в Польшу, то генерального сражения на условиях, выгодных царю Петру, не миновать.

— Подожди. Подойдут запорожцы с Костей Гордиенко — станет повеселее, — утешал гетмана Орлик.

— Кому повеселее?

— Нам.

— Что повеселее — это уж точно. Народ они веселый, — согласился Мазепа. — А будет ли от Кости с его ребятами толк, не знаю. Лука спит? Буди его. Пусть настойку свою несет. Грустно на душе.

Луке гетман сказал, что теперь его мучит не только бессонница, но другая, ранее неведомая ему болезнь. Он как бы все время видит сам себя со стороны — и когда с королем беседует, и когда один сидит в комнате. Когда же ненадолго засыпает, то тоже видит сны про самого себя — то будто его на казнь в Глухове ведут, то Мария Кочубеева является ему здоровой, веселой, с веткой цветущей вишни в левой руке. А когда целует она гетмана, то на губах он чувствует терпковатый вкус уже спелой вишни…

— Не от нас все это! — покачал головой Лука. — Сны от бога. Одначе зелье дам вам сегодня крепкое, чтоб сон настоящий сморил.

Вправду, ночью Мазепа спал, как когдато в молодости, спокойно и глубоко. Проснулся свежим, отдохнувшим, без болей в коленях и кистях рук.

— Орлик! — громко крикнул он. — орлик! Они приехали?

— Кто? — вбежал из соседней комнаты генеральный писарь. — О ком ты?

— Василий и Мария.

— Василия что-то не видно. А кто такая Мария?

Мазепа махнул рукой:

— Я так и знал…