Последние слова были обращены уже ко мне. Однако я не оправдал надежд Анатолия Степановича, то есть не стал бегать по сцене с большой лупой в руках, отыскивая следы загадочного исчезновения, а так и продолжал стыть посреди сцены, засунув руки в карманы кожаной куртки.

– Он не из органов, – пояснил Кругликову Боря. – Это лучший в городе экстрасенс, к тому же хороший знакомый Аркадия Петровича.

– А милиция где?! – возопил возмущенно директор. – Я же им час назад звонил!

Пока Кругликов по служебному телефону выяснял, куда запропастились работники правоохранительных органов, я осматривал место происшествия. Вообще-то Боря был прав. Определить по декорациям, в каком веке разворачивалось действие спектакля, не представлялось возможным. Завернутые в простыни актеры потрепанными ночными бабочками порхали по сцене среди устрашающего вида конструкций, которые в одинаковой мере годились и для борделя, и для бани, и для сумасшедшего дома.

– А вы действительно экстрасенс?

Вопрос этот мне задала умопомрачительная брюнетка с большими, выразительными карими глазами, вероятно активная участница трагически завершившегося действа, если судить по простыне, облегающей ее пышные формы. Я уже собрался ей представиться, но меня опередил монтировщик, стоявший поблизости и косивший в мою сторону хмельным глазом:

– Дон Жуан он. Его командор в преисподнюю утащил.

– Ах, перестаньте, Сева, – махнула в его сторону рукой брюнетка.

– Мамой клянусь, – обиделся монтировщик. – Собственными глазами видел, как они провалились.

Я не стал опровергать настырного Севу по той простой причине, что изложенный им факт имел место в моей биографии. Очень может быть, что монтировщик находился в тот момент в зале среди немногочисленных зрителей.

– Чарнота Вадим Всеволодович, – склонился я в поклоне перед очаровательной брюнеткой.

– Анастасия Зимина, – протянула мне руку красавица.

Судя по тому, как часто задышал за моей спиной Боря Мащенко, этот жест ему показался предосудительным. Скорее всего, он был неравнодушен к Зиминой гораздо в большей степени, чем к театру. И именно этим обстоятельством объяснялось его присутствие на скучнейшем постмодернистском спектакле.

– Он женатый, – сказал из-за моей спины Боря. – И вообще, зверь, каких поискать.

– Как интересно, – обворожительно улыбнулась мне Анастасия.

К сожалению, нашему с актрисой Зиминой содержательному разговору помешал директор Кругликов, разгоряченным шаром выкатившийся на сцену. В выражениях Анатолий Степанович не стеснялся. Из его сбивчивого рассказа мы все-таки уяснили, что органы в который уже раз не проявили расторопности и сочли заявление уважаемого человека по поводу пропажи заслуженного артиста глупой шуткой.

– Нет, как вам это понравится, – всплеснул руками Кругликов. – Я здесь весь как на иголках, а они и в ус не дуют. Это же скандал! Форменный скандал!

– Скажите, – вежливо прервал я расходившегося руководителя, – а в вашем спектакле некий Йо случайно не упоминался?

– Не понял? – честно признался Кругликов.

– Господин Чарнота намекает на мат, – по-простому пояснила директору Зимина.

– Ах, вы об этом, – смущенно откашлялся Анатолий Степанович. – Нет, я был против. Категорически. Но ведь искусство! Поймите нас правильно, господин экстрасенс. Режиссер настаивал, и мне пришлось уступить.

– А как насчет Камасутры?

– Исключительно в легкой и никого не шокирующей форме. Хотя Пинчук настаивал на большей откровенности. Но здесь ему не столица. Я, знаете, костьми готов был лечь. Не могу же я допустить, чтобы во вверенном мне театре утвердился разврат в самых непристойных формах.

– Искусство требует жертв, – томно заметил стоящий напротив меня стройный гражданин с искусно наложенным гримом.

– Прекратите немедленно свои провокации, Ключевский! – взвился Анатолий Степанович. – Вы мне это моральное разложение бросьте.

– А режиссер был на премьере? – поспешил я прекратить закипающую ссору, которая могла далеко увести нас от сути разговора.

– В столицу он укатил, – махнул рукой Кругликов. – Заварил, понимаешь, кашу, а я теперь расхлебывай.

– Это он привез пьесу?

– Нет, – отозвался на мой вопрос Ключевский. – Пьесу написал наш местный драматург, Ираклий Морава.

– Он что, грузин?

– Это Ванька грузин?! – засмеялся Ключевский. – Да вы что, господин экстрасенс.

Из дальнейших расспросов выяснилось, что в миру драматург Ираклий Морава известен как Иван Сидоров. И человек он со странностями, во всяком случае, на этом настаивал господин Ключевский. Господин Кругликов, как человек более прямолинейный, обозвал Ивана Сидорова натуральным психом, алкашом и даже возможным наркоманом.

– Глюки у него бывают, это точно, – поддержал директора Ключевский, – а в остальном милейший человек, смею вас уверить.

– Хороши глюки, – вспенился Кругликов. – Вы знаете, что мне заявил этот паразит за день до премьеры?! Оказывается, ему эту пьесу заказал Люцифер. Можете себе представить, господин экстрасенс, с каким контингентом приходится иметь дело.

– Да не Люцифер, Анатолий Степанович, а Асмодей, – снисходительно поправил директора Ключевский.

– А в чем разница-то? – удивился Кругликов.

– Люцифер покровительствует гордецам, – пояснил знающий актер, – а Асмодей опекает сластолюбцев.

– Да пропади они все пропадом, – выпалил в сердцах Кругликов. – И вы вместе с ними. То есть, извиняюсь, я не то хотел сказать.

Анатолий Степанович прикрыл рот ладошкой и затравленно огляделся по сторонам. Наверное, пересчитывал имеющийся в наличии персонал. Все вроде были на месте, и Кругликов слегка успокоился.

– А почему Ираклий Морава не был на премьере? – спросил я.

– Да я бы его на порог не пустил, – взъярился Кругликов. – У него же запой. Он на четвереньках передвигается.

Сразу скажу, меня заявление пьющего драматурга по поводу Асмодея насторожило. Как говорят в таких случаях шибко умные люди – дыма без огня не бывает. А уж когда в этом дыму за здорово живешь пропадает заслуженный артист, то поневоле задумаешься: а не был ли тот огонь адским? Одним словом, мне следовало повидаться с Ираклием Моравой и навести у него справки о заказчике мистической пьесы, чья постановка повлекла за собой столь печальные последствия.

Сопровождать меня к проштрафившемуся драматургу вызвались Ключевский и Зимина. Ну и, разумеется, Боря Мащенко, которого просто охватил азарт охотника. Пока артисты переодевались, я навел справки у Крутикова по поводу режиссера Пинчука. Анатолий Степанович отозвался о столичной знаменитости в самых возвышенных тонах. И в первую очередь напирал на то, что Пинчук ставил спектакли в десятках театров по всей нашей необъятной стране, но актеры у него прежде никогда не пропадали.

– То есть Пинчук человек известный в театральных кругах?

– Да помилуйте, господин Чарнота, – возмутился Кругликов, – что значит, известный? Это же мировая знаменитость! А денег он с нас слупил столько, что опустошил театральную кассу на много месяцев вперед.

Я Анатолию Степановичу поверил. В конце концов, человек не первый год крутится в театральном мире и, надо полагать, знает всех его гениев наперечет. Вот только непонятно, как же он при своих познаниях и несомненной опытности так глупо прокололся с этим алкоголиком Сидоровым-Моравой.

– Я вас умоляю, господин Чарнота, – всплеснул пухлыми руками Кругликов, выслушав мой прямой вопрос, – а где я вам найду трезвенников среди драматургов? А потом, постмодернистская пьеса – это вам не соцреализм, ее на трезвую голову не напишешь.

После этого заявления мне не оставалось ничего другого, как раскланяться с господином Крутиковым и отправиться на поиски получившего производственную травму головы драматурга.

Актриса Зимина расположилась на переднем сиденье, рядом с Борей, а мы с Ключевским – на заднем. Актер не выглядел особенно расстроенным, видимо, шок от пропажи Закревского уже прошел и природное легкомыслие потихоньку брало верх над предложенными жизнью горестными обстоятельствами. Возрастом Ключевский вряд ли превосходил меня, то есть было ему около тридцати. Мы с ним довольно быстро нашли общий язык и даже прониклись взаимной симпатией.