…Ну наконец-то! Павел Петрович ещё раз с удовольствием перечитал: «Барон Павел Величко».

Визитка радовала глаз. Вот теперь можно двигаться дальше. Приятно всё-таки, когда планы осуществляются точно по плану. Подумал — и усмехнулся: ишь, накаламбурил.

«Мечта сбывается и не сбывается…» — фальшиво мурлыча, Павел Петрович побрился и затем торопливо спустился вниз:

— Лена, обедать!

На зов немедленно прибежала румяная старушка в кокетливом фартучке:

— Давно уж готово, Павел Петрович!

— Хорошо, — кивнул он. И, направляясь в столовую вслед за домработницей, как бы невзначай обронил:

— Лена, зови меня теперь «господин барон». Поняла?

Женщина торопливо кивнула, нисколько не удивившись. В доме уже третий год только и разговоров, что Величко ищет свои знатные корни. Нашёл, значит.

Павел Петрович вальяжно уселся за стол. Умная Лена подобострастно спросила:

— Вам первое подавать? Или, как всегда, сразу мясо, господин барон?

«Да, звучит!» — приосанился Величко. И ответил снисходительно:

— Как обычно, Леночка. А первое — вечером, когда все соберутся.

Домработница ловко, в один момент, накрыла, и пока хозяин обедал, привычно докладывала:

— Значит, сегодня хозяйка поехала с утра по магазинам; Анжелика Павловна — в институте, а Иннокентий Павлович — по делам; за ним заехал сын Старкова.

— Спасибо, — Павел Петрович доел. — Я в офис, буду часам к шести. Подготовь праздничный ужин. Надо же отметить, а? — он рассмеялся, кивнув на пачку золотистых визиток, которыми не переставал любоваться и за едой.

— Сделаю, всё сделаю, господин барон! — закивала старушка. — К ужину будут только свои или…

— Свои. Зачем лишний шум? Ведь это нескромно. И так скоро все узнают.

— Хорошо, господин барон. Всё будет в лучшем виде; счастливого вам дня.

«Молодец! — подумал Величко, направляясь к выходу. — Золото, а не работница».

Лену в этом доме ценили. И, хоть она была уже очень немолода, на это никто внимания не обращал. А что? — расторопная, умелая, никогда ничего не забывает. Вот сказал Павел Петрович ещё лет пять назад: «Лена, дети уже выросли; теперь называй их всегда на «вы» и по имени-отчеству». Сказано — сделано: Лена с той минуты ни разу даже не сбилась, хотя вырастила с пелёнок и Анжелку, и Кешку.

Саму Лену по отчеству никто не величал, да она, наверное, и не согласилась бы. Да, она умница, знает своё место. А в прислуге это — главное. И, что самое ценное, — Лена одна со всем справляется.

Вот взять хотя бы тех же Старковых: так у них — целая куча народу в особняке топчется. И кухарка, и горничная, и шофёр, и садовник… Во-первых, дорого; а во-вторых, — лишние люди в богатом доме — это всегда небезопасно. Мало ли… А Лена зарплату не берёт, ведь она — тут своя; считай, член семьи. Здесь же и живёт, и вся её биография — на ладони. Одинокая, слава Богу; значит — преданная. Сыта, одета, обута. Никаких отпусков сама не хочет: куда ей ехать? Она начала свою службу у Величко ещё при отце Павла Петровича, когда тот только-только забогател. Был даже слушок, что Лена исполняла и кое-какие интимные обязанности у старого хозяина, но точно — никто не знал. Да и какая теперь разница?..

Конечно, и родословная, и титул стоили больших денег, но Павел Петрович не жалел. При его положении не иметь всего этого — даже неприлично.

Один знакомый, опираясь на личный опыт, посоветовал по-дружески, подкинул пару-тройку эксклюзивных знакомств «для своих» — и вот, пожалуйста! Вот теперь Павел, что называется, «упакован»: депутат — раз, миллионер — два, совладелец солидной фирмы — три. И при всём этом — «господин барон»!

Величко от избытка эмоций вскочил, походил по кабинету, с удовольствием разминаясь. Потом вызвал секретаршу:

— Соня, коньячку!

Выпил неспешно, смакуя; закусил лимончиком: надо держать себя в форме. Но с полчасика у него ещё есть; скоро подвезут кое-какие бумаги, и надо сработать оперативно. Дело привычное, налаженное. Сбоев не будет.

Павел Петрович откинулся на спинку прекрасного кресла, сделанного на заказ, прикрыл глаза. Думалось хорошо, легко. Эх, видел бы папашка!.. Жалко, что не дожил.

Хватка у Величко была отцовская, что и говорить. Родитель в своё время сумел устроиться на пять с плюсом, хоть это считалось почти невозможным. То, чем он занимался, называлось в той стране некрасивым словом «спекуляция» и тянуло на статью. Но отец Павла был ловок, смел и оборотист. Сейчас такие дела — штука обычная, полстраны с этого кормится, а тогда… Юного Пашку по-настоящему восхищала батина капиталистическая жилка. И это при том, что папаша ухитрялся ещё и числиться на работе (ну так, для отмазки; чтоб ментура не интересовалась). Да и работа — не рвущая жилы: скромный сторож на складе лесоматериалов; сутки через трое. Хотя тоже не без пользы: лес людям нужен. Официально — долго; а подойти к сторожу — и быстрее, и дешевле.

И никаких «пол-литра», только деньги! Старик вообще никогда не пил. Считал, что это мешает делу.

— Эх, сынок! — часто горестно восклицал он. — Вот бы жить где-то не здесь, а? А там!.. Там, где можно спокойно хорошо зарабатывать — и спокойно хорошо жить, не таиться!

— А мы разве плохо живём? — удивлялся Павлик.

— Плохо. По сравнению с тем, как могли бы — очень плохо…

Но и это «очень плохо» было таким, что батя, умерев, умудрился оставить единственному сыну сто тысяч на книжке (советскими рублями!). Правда, в разных сберкассах (мало ли что…), но что это меняет?

И тут грянула та самая «перестройка». Спасибо и низкий поклон одному человечку, который подсказал Пашке (ох и нюх был у мужика, царство ему небесное!):

— Павлик, ты не зевай. А то батино добро прахом пойдёт! Не для того мы с ним столько горбатились, чтобы наши дети остались с протянутой рукой. Шевелись, и быстро! Я верно знаю: через своих людей слышал!

Он и подсказал, во что вкладывать деньги:

— В золото, детка! Запомни и внукам передай: оно никогда в цене не падает, а только поднимается.

Но таких умных в стране нашлось и без Павлика немало, и очереди в ювелирные магазины начали напоминать хлебные во время войны. Приятель отца и тут помог (не бескорыстно, конечно; но что делать?): свёл с директором ювелирного, и Паша без проблем отоварился на всю сумму.

Да, вовремя! Потом — несколько лет скромно переждал и вернул своё с лихвой, ещё и заработал втрое против прежнего.

И теперь, слава Богу, уже не надо было ни прятаться, ни бояться. Павлик в своё время уже выбился во вторые секретари обкома комсомола — и вместе с другими тихо и быстро, по накатанной номенклатурной лестнице, перетёк повыше. С комсомолом (впрочем, как и с партией) надо было заканчивать, и Величко сумел это сделать безболезненно. А что делать?

Ну а дальше — вот оно, то изобилие, о котором грезил отец. Павел без проблем отгрохал домину в два этажа, приобрёл иномарочку. В общем, как шутил один из близких друзей Павлика по комсомолу, Серёга Старков, «перестройку надо начинать с перестройки собственного жилища». Чистая правда.

В новый дом Павел въезжал с помпой, устроил сказочное новоселье: пусть все полопаются от зависти! В новую жизнь взял и Лену, папашкину сожительницу; она аж расплакалась от счастья:

— Павлик, я тебе в тягость не буду, не думай! Отслужу, сынок.

Так и сделала. Павлик вскоре женился (удачно; капитал — к капиталу) на дочке того самого, кто помог не разориться. Родились дети: сначала — сын, потом — дочка. Как по заказу.

Да и жизнь шла себе и шла; бывало, конечно, всякое; но всё это — мелкое и решаемое. Деньги делали своё главное дело: облегчали жизнь и украшали её по мере возникновения желаний.

А желания, конечно, были. Единственное горе, которое не поддавалось на посулы, — тяжёлая болезнь жены. Откуда и взялась, гадина? — не ясно. Ведь Вика с тех пор, как вышла замуж, и дня нигде не работала; ну буквально палец о палец не ударяла. Всё — Лена.