Он вырвался, но потом все же ласково взял меня за руку.

– Все, что ты сказал, справедливо, Секенр. Пойдем, я покажу тебе все, что могу.

Мы очень осторожно начали пробираться между обломками перевернутого дома Аукина. Какое-то время меня страшно волновала мысль, может ли отец, ставший духом, призраком, порезать ноги об осколки стекла. Он тоже был босым – ведь он, как и я, шел по воде. Значит, и я сейчас тоже стал духом. Или нет? Бесспорно лишь то, что мое тело было достаточно плотным, я ощущал собственный вес, когда ступал с доски на камень, а потом – на чистый пол, взбираясь на безголовую статую птицы, служившую Аукину стулом.

Отец открыл лежащую на боку дверь и опустил ее на стену. Нагнувшись, я выглянул наружу в растущий боком лес, который я уже однажды видел: деревья плавали в нем, словно сплавляемые бревна, земля казалась громадным утесом, нависшим справа от меня, рассеянный свет струился сквозь листья слева, там где пели и порхали с ветки на ветку птицы с ярким, блестящим оперением. Какое-то время мы просто наблюдали. Солнце здесь никогда не светило ярче. Вслед за рассветом никогда не наступал день. Только теперь я понял, что не только дом Аукина был покороблен и лежал на боку – такая судьба постигла весь этот мир.

– Сюда, – позвал отец, и мы проползли в дверь. Я почувствовал, как желудок у меня выворачивается наизнанку по мере того, как утрачивались ощущения верха и низа. Когда я пришел в себя, я сидел у подножия дерева, уставившись на немыслимо высокую зеленую крону. Очень медленно я поднялся на ноги.

Воздух был промозглым, хотя и не в такой степени, как на Реке. Только теперь я догадался застегнуть жакет.

– Пойдем, Секенр.

Я последовал за отцом, засунув руки в карманы. Земля у меня под ногами была мягкой, влажной и прохладной. Она была покрыта не листьями или сучками, а пушистыми шерстяными нитями, падавшими с деревьев и мягко щекотавшими мое лицо, когда я шел по лесной тропинке.

Начались превращения. Вначале я был мальчиком в длинном жакете, бежавшим босиком по хвойному лесу без конца и края, по длинным тропинкам-коридорам, где зеленый цвет сливался с коричневым, рассматривая птиц у себя над головой и распугивая диковинных зверей на своем пути. Отец бежал рядом, его мантия развевалась, а маска прыгала вверх-вниз. Потом я стал олененком, быстрым, как ветер, изо всех сил старавшимся держаться вровень с громадным серебряным оленем.

Мы превратились в двух птиц: я – в цаплю, безнадежно далеко улетевшую от своего дома на болотах, а он – в серебряного орла, перья которого сверкали отполированным металлом. Цапля летает неважно, неуклюже и тяжело. Ей никогда не тягаться с орлом. Отец кружил, возвращаясь ко мне вновь и вновь и призывая лететь вперед. Мы летели низко над землей, огибая стволы деревьев и даже не пытаясь подняться над зеленым пологом – крышей этого мира.

Каким-то образом я знал дорогу, я помнил, где повернуть между деревьями-великанами, где дорога шла вниз по холмистой местности, где деревья снова висели горизонтально, а между ними неслышно струился ручеек, полностью сокрытый от света. Дорога становилась все более и более знакомой по мере того, как солнце словно прорывалось сквозь завесу и ослепительно сияло, а лес начал умирать, и мы воспарили над мертвыми пнями, направляясь вниз вдоль бесконечного склона к безжизненной пустыне, где мы боролись против горячего обжигающего ветра, несшего клубящиеся облака пепла.

– Это сердце леса, Секенр, где рождаются и умирают сны, где создаются видения. Я дошел до этого места, куда еще не доходил ни один другой чародей. Здесь. Это, конечно же, не лес, во всяком случае, не больше, чем пустыня – пустыня, а огонь – огонь. Но человеческий разум переделывает непонятное на свой лад, представляя его в привычных символах.

Теперь он говорил у меня в сознании. Его телесная форма орла лишь пронзительно кричала, сражаясь с ветром.

В ответ я спросил:

– А что здесь? Я вообще больше ничего не вижу. На мрачном сером небе засверкали вспышки молний.

– Ты разве не понял, где мы находимся?

– Нет.

– Мы достигли границ Акимшэ, святилища, где даже боги не все видят ясно и отчетливо, где рождаются и миры, и сами боги. Это область за Ташэ, которую люди зовут просто Смертью. Мы находимся в самом сердце Сюрат-Кемада.

– Не понимаю. Мы же далеко не святые. Как это возможно?..

– Это не только находится за границами понимания, Секенр. Это тайна. Я впервые проник сюда скрытно, как вор, чтобы похитить тайну богов. Даже Аукин, сын Невата, не знал, как это сделать, хотя я вышел через дверь его дома, в его лес.

– Но что тебе помешало? В чем ты потерпел неудачу? Ты же так и не узнал ее.

Ветер подхватил нас, и мы еще быстрее заскользили вниз по спирали в огненную долину. Я закричал от ужаса пронзительным криком цапли, но в мыслях отца страха не было. Он ожидал этого. Это был всего лишь очередной отрезок пути.

Внизу огонь темнел, становясь багряным и сгущаясь, словно вся долина была поверхностью нефтяного бассейна, а ветер раздувал и разбрасывал пламя. Мы прорывались над самой поверхность, но нас не обжигало. На мгновение я заметил вытянутые челюсти Сюрат-Кемада, в чьей пасти умещаются земля и небо и чьи зубы – звезды, и услышал глухой медленный звук биения его сердца.

Затем мы оказались среди звезд и неслись по леденящей пропасти абсолютной тьмы, где звезды казались простыми точками света, а мгла, собираясь складками, вновь становилась лесом или призраком леса, где темные каменные деревья молчаливо возвышались в вековом, ничем не нарушаемом сумраке. Ветер нес нас между массивными стволами, по долинам, раскрывавшимся, подобно громадным ртам, между горами и скалами. Колоссальные каменные боги ползком взбирались по скалам, поворачивая к нам головы, когда мы пролетали мимо, и усмехались, и от их смеха сотрясалась земля.

– Отец, – мысленно позвал я. – Ты не ответил на мой вопрос. Тебе придется рассказать мне все.

– Я показываю тебе все, что могу.

– Тогда ответь на мой вопрос.

– О чем ты хочешь меня спросить, Секенр?

– Почему ты потерпел неудачу?

Мне показалось, что он вздохнул внутри моего сознания. Я представил, как он заерзал и отвернулся, стараясь не встречаться со мной взглядом.

– Со временем все станет тебе понятным, Секенр. Потерпи.

Впереди за последним из каменных богов разлилось необычно яркое сияние, словно нам открылся восход гигантского солнца.

– У меня остался еще один вопрос, отец.

– Задай его, если считаешь нужным.

Его серебряные крылья заблестели на солнце. Он кружил, как бумажный змей на ветру, постоянно возвращаясь назад, в то время как Цапля-Секенр изо всех сил старался не очень отставать от него.

– А это действительно освободит нас от страха?

– В этом и состоит цель всех чародеев, не так ли, Секенр? Ты убиваешь своих врагов, так как вынужден это делать, потому что боишься, как бы они не убили тебя. И они не преминут это сделать, потому что тоже боятся. Что бы прервать бесконечный круг убийств, ты должен стать бессмертным. Не просто прожить бесконечно долго, как может любой чародей, но действительно стать бессмертным, тем, кого невозможно убить. А это значит – богом, сын. Ты должен стать твердым, как кремень, о который затупятся ножи твоих врагов. Любого знания можно достичь. Ты можешь посягнуть на любую святыню. Ты можешь, как вор, пробраться в Акимшэ. Мне удалось… Ах, как это испугало остальных!

– Но ты так и не добился успеха.

– Я выиграл партию. Все фигуры были моими. Но пришел некто и перевернул доску.

– Почему это произошло? В чем была твоя слабость?

– В тебе, Секенр. Как ты уже знаешь, я должен был полностью освободиться от чувств. Но я не мог. Я слишком любил тебя. Из-за этого я и не смог сконцентрироваться.

Я вызывающе закричал протяжным криком цапли, стараясь опровергнуть то, что опровергнуть нельзя. Он уже не слышал.