Я зашел в другой павильон. (Тебе здесь больше понравится, – раздался в моем сознании голос Лекканут-На.)

Там со смехом резвились дети – они корчили смешные рожицы и в шутку дрались, но вскоре расселись по местам. Среди присутствовавших я заметил несколько юношей примерно моих лет и даже постарше, но большинство посетителей были детьми.

На прогнившую сцену вышел клоун-фокусник, показывавший нехитрые трюки, распространенные, как я подозревал, повсеместно: делал вид, что находит яйцо или живую рыбу в ухе одного из зрителей, птицы вылетали у него из рукавов, он глотал огонь и выдыхал его. Кроме того, он постоянно шутил. Зрители смеялись над его остротами. Даже я оценил некоторые из них.

Неожиданно я почувствовал, что он смотрит прямо на меня. Все повернулись в мою сторону.

– Мальчик мой, мальчик мой, – сказал он. – Эй, ты, там. Почему такой мрачный? Ты что, не умеешь улыбаться? Иди-ка сюда.

Десятки рук вытолкнули меня вперед. Дети улюлюкали и хлопали в ладоши. Клоун взял меня за руку и повел с собой на платформу.

– Что ж, – сказал он. – Придется мне наколдовать тебе немножко радости и счастья.

Я почувствовал, что он него пахнет вином. Как я понял, он изрядно выпил, но способности к колдовству у него не было никакой, не говоря уж об истинной черной магии. Самое интересное заключалось в том, что этот обманщик действительно считал себя могущественным чародеем. Я сразу же вспомнил совет Лекканут-На использовать свои возможности для развлечения, если подвернется случай.

– Улыбайся! – потребовал фокусник. Он сдавил мне лицо, скроив смешную мину. Дети встретили это громким смехом. Я отпрянул назад.

Он вытащил голубя у меня из рукава. Но птица была сделана из бумаги; внутри нее лежал леденец, который он вложил мне в ладонь. Я засунул его в карман до будущих времен.

Клоун посмотрел на меня с тем же выражением, что и продавец масок. Аудитория засмеялась.

– Дай-ка я попробую еще разок.

Подчеркнуто гротесковым движением он вытянул из своего уха ярко синий шарф, делая вид, что изнемогает от усилий.

Все последующее было уже делом моих рук: к синему шарфу оказался привязан красный, к нему – желтый, затем зеленый, и на каждом из них ожили лица смеющихся детей. Нарисованные лица действительно смеялись, как и дети в первом ряду, узнавшие свои портреты. Затем шел белый шарф с портретом мальчика в черном, кричавшим и строившим смешные рожицы.

Фокусник, уже изрядно встревоженный, продолжал вытаскивать шарфы. Я играл роль ассистента, поддерживая их длинные концы, чтобы зрители могли получше рассмотреть изображения. Я растянул концы шарфов по всей сцене, а затем, протиснувшись сквозь восторженную толпу, развесил их по шестам шатра. Смех усилился, а бедный фокусник, с округлившимися от страха глазами, все тянул и тянул шарфы из уха – они бились у его ног, как свежепойманные рыбки, переворачивались, смеялись и переговаривались между собой.

В конце на свет появились два самых больших шарфа. Я поднял над головой один из них: на нем красовалось мое собственное лицо, только сильно увеличенное. На последнем шарфе был портрет фокусника. Я торжественно вручил его ему. Он взял шарф негнущимися от страха руками.

– Это просто невероятно! – заявил мой портрет. – Как тебе удалось это сделать?

– Глупый мальчишка! – рассерженно ответил шарф клоуна. – Я могучий волшебник. Я не могу открыть своих тайн простому смертному! Убирайся отсюда!

Я засунул свой шарф в карман жакета, вежливо поклонился и, сойдя со сцены, незаметно выскользнул из шатра.

Ну и каков же был результат? Улыбнулся ли я в конце концов? Испытывал ли хоть малейшее сомнение в корректности или уместности своей маленькой шутки? Лекканут-На, конечно же, сочла ее забавной. А Секенр? Кто ж его знает…

Но как бы мне хотелось, чтобы Тика была со мной и видела все это.

Толпа на площади начала редеть. Прошло гораздо больше времени, чем я рассчитывал – уже вечерело. Дымка в воздухе, через которую прежде пробивался свет, сгустилась еще больше. Пить хотелось так, что пересохло в горле.

Я так и не понял, как мне удалось потерять счет времени. Но мне кажется, все это было аллегорией моей собственной жизни и моей собственной глупости. Чародей, чтобы его узнали, на какое-то время может выйти из тени, но он подобен элегантно одетому, надушенному и загримированному трупу, вышедшему из могилы на праздник жизни. Несмотря на силу его воли, несмотря на лучшие душевные качества, черная магия попросту затягивает его. Тени вскоре вновь плотно сомкнутся над ним.

Пришло время уходить. Я вновь бродил по пустынным улицам города в одиночестве. Статуи на крышах – их фонари теперь погасли – стали темными, равнодушными ко всему колоссами.

Зимние дожди начались по-настоящему. Ливень все усиливался. Я добежал до навеса портика небольшого круглого храма и стоял там между колонн, наблюдая, как ветер волной гонит дождь по улице. Вода уже плескалась у моих ног. Я отступил во тьму, насквозь промокший и замерзший; из-за пропитавшей меня насквозь сырости я начал кашлять. Пришло время возвращаться во дворец, согреться и высушиться, но вскоре я понял, что не могу сделать этого простым магическим путем. Я не мог использовать мутную воду луж, как магическое зеркало. Света было явно недостаточно.

Вдали загрохотал гром, медленно подбиравшийся все ближе и ближе вместе с усиливающейся грозой. Я соединил ладони, пытаясь сотворить магическое пламя, текущее сквозь меня. Но я слишком замерз и слишком устал. Я попросту не смог сконцентрироваться.

Я обошел колонну, тщетно пытаясь спрятаться от дождя. Я боялся, что мне придется провести ночь здесь или в столь позднее время тащиться к дворцовым воротам и пытаться убедить стражу, что я именно тот, за кого себя выдаю.

Вновь сложив ладони, я развел их: заплясали два крошечных язычка белого пламени. В свете этих магических огоньков я смог немного разглядеть портик: основание ближайшей колонны и рельеф на двери – крылатую девушку, змею с головой орла и рыбу, идущую на человеческих ногах.

Поблизости раздались шаги. Я сложил ладони, чтобы спрятать огоньки. Постепенно до меня дошло, что я не один – за колоннами, окружая меня, толпилось множество фигур. Воздух пропитался тяжелым и сырым затхлым запахом прелых листьев или сырой соломы.

По небу разлился свет, и я понял, что это был за храм: громадная фигура Сюрат-Кемада занимала всю бронзовую дверь, возвышаясь над всеми барельефами. Это был храм смерти, а стоявшие в портике вместе со мной оказались трупами или призраками – в общем, останками неосвященных мертвецов, собиравшимися в храме к этому часу, чтобы примириться с богом. Но двери были заперты. Жрецы давно разошлись по домам. Портик теперь стал частью Лешэ, областью на границе между сном и смертью, откуда приходят видения.

Вокруг меня говорили на языке мертвых:

– Братья, мы скоро найдем Ваштэма. Я чую его запах. Он совсем рядом.

– Предатель, богохульник, вздумавший скрыться в утробе Сюрат-Хемада.

– Ваштэм, осмелившийся порочить даже Священное Имя.

– Ваштэм, который воплощается во многих других.

– Мы скоро будем отомщены.

– Пусть он станет одним из нас. Это будет началом его наказания.

В страхе я плотно сжал ладони, гася пламя.

– …близко…

– …очень скоро…

– …его ожидают мучения…

Теперь гроза бушевала уже прямо у нас над головой. Когда вспышки молний освещали город, становилось светло, как днем. Я видел всю длинную улицу, выходившую на площадь, где проходил праздник, а наверху – множество крыш далеко, далеко…

Трупы повернулись ко мне, как гирлянды из лент и листьев на ветру.

В этот миг я решил, что они узнали меня. Но практически в тот же миг я увидел свое отражение в луже дождевой воды, и создал в нем Царские Сады…

Я шагнул в воду.

Пришло время уходить.

Но вначале я должен рассказать еще об одном своем поступке, который я совершил, не столько из надежды, сколько, как я думаю, чтобы убедить самого себя, что пришло время уходить.