Опять воцарилось молчание. И снова его нарушил Арнегазад.

– А в какой области магии специализируешься ты, Секенр?

– Каллиграфия. Письмо, буквы на бумаге.

– В самом деле? – Это утверждение он тоже воспринял с изрядной долей скептицизма. Не думаю, чтобы он поверил мне. Я сидел с непроницаемым выражением лица, ожидая, что он скажет: Нет, Секенр, твой истинный талант – в умении страдать. Твоя каллиграфия – это письмена на твоем собственном теле. Видишь, страница исписана уже полостью.

Но он ничего не сказал.

Вскоре кто-то принес миску с водой.

– Посмотри в нее, – распорядился Арнегазад. – Расскажешь нам, что ты там увидел.

Без сомнения, мне была устроена самая настоящая проверка, но я сделал все, как мне велели: зажег в руках огонь под сдавленные вздохи и возгласы зрителей и, опустив руки в миску, держал их там, пока белое пламя целиком не покрыло поверхность воды.

Я многое там увидел: многих людей, многие страны… но вдруг я вскрикнул и выплеснул воду себе на колени.

– Я не могу ничего рассказать вам… – я плакал. Арнегазад протянул руку, дотронулся до моей щеки и резко отдернул палец, когда тот коснулся настоящей слезы.

– А я и не знал, что чародеи способны на это, – сказал он.

На следующее утро мы добрались до руин сожженного города. Вырытые шесты были свалены в кучу на речном берегу, но ни запаха гари, ни запаха смерти уже не осталось, лишь запах пыли.

К полудню мы доехали до второго города, который тоже был сожжен, но немногие оставшиеся в живых уже начали восстанавливать его. Арнегазад распорядился ждать его, пока он совещался с выжившими членами городского совета – тремя стариками, спорившими с ним и отчаянно жестикулировавшими. Наконец нас всех усадили в одну единственную утлую лодку, управляемую перевозчиком и его сыном, в то время как остальные в страхе старались держаться от нас подальше. Мы уселись среди своего багажа и очень скромно перекусили уже на воде. Мне хотелось спросить, куда делись верблюды. Их стоимость значительно превышала плату перевозчику. Но я хранил молчание.

Арнегазад обратился к спутникам на своем языке, потом обернулся ко мне.

– Боюсь, наша миссия не увенчается успехом – мы ехали зря. Царь уже мертв.

– Ка… Какой царь это был?

Арнегазад очень странно посмотрел на меня.

– Ну, Венамон Четвертый, разумеется.

А знаешь ли ты, что смотришь в лицо его убийцы?

Я сглотнул слюну и с трудом выговорил:

– Тогда зачем же вы продолжаете свое путешествие? Почему не возвращаетесь домой?

Арнегазад просто пожал плечами.

– Мы зашли уже слишком далеко. Нам хотелось бы увидеть знаменитый Город-в-Дельте.

Дельрегазад тронул его за плечо и что-то прошептал.

– Кроме того, Секенр, – продолжил Арнегазад, – для нас все же, возможно, найдется там работа. Я думаю, что и у тебя есть там дела.

– Да, – тихо ответил я.

– Это связано с тем, что ты видел в миске прошлой ночью?

– Да.

Достаточно сказать, что во время нашего плаванья мы миновали еще несколько городов, и сожженных, и не пострадавших, практически не встретив на реке других судов. Как только показался Город-в-Дельте, я попросил высадить меня на берег. Там я расстался с врачами из Тсонгатоко, обменявшись с ними заверениями в дружбе и выразив надежду на скорую встречу в будущем.

С помощью магического зеркала я вошел прямо во дворец, воспользовавшись лужей в тени царских конюшен. Там я нашел все, что мне требовалось: пару ведер с коромыслом. Я снял свою яркую тунику, аккуратно сложив ее и засунув между бочками на случай, если смогу вернуться за ней. Я обмазал себя грязью с головы до ног.

Затем, обнаженный до пояса, сплошь покрытый грязью, с коромыслом на плече я направился прямо к подземной тюрьме, словно был невидимкой. Никто из стражников не остановил меня. Я прошел сквозь их толпу, и они на меня даже не посмотрели. В сыром подземелье со стойким запахом гнили и нечистот я проходил мимо занятых узниками камер, но никто так и не окликнул меня.

В этом и заключалось мое преимущество. Будь я великаном или элегантно одетым чародеем, я бы моментально привлек внимание, но грязного оборванного мальчишку никто не воспринимал всерьез. Наверное, сын кого-то из слуг или, скорее всего, раб. Если у него чересчур много шрамов, что ж, рабов часто бьют. Я мог пройти всюду, куда мне заблагорассудится, пока буду держаться вдали от парадных залов.

Никем не замеченный, я забрал большое кольцо с ключами, подошел к одной из камер и открыл ее.

Осторожно поставив ведра на пол, я уставился во тьму. Свет проникал туда лишь из отверстия в потолке, выходившего не наружу, а в камеру сверху. Пахло оттуда, как из выгребной ямы.

Я зажег пламя в ладони и увидел узницу, висевшую на цепях на дальней стене камеры: изможденную, голую, избитую и израненную, ее волосы, длиннее моих, свисали ниже пояса спутанными прядями. Когда я подошел к ней, она встрепенулась, слабо застонав и дернув головой, чтобы отбросить волосы с лица.

Я поднял пламя и поднес его к ней. Ее лицо распухло, отекло и почернело от недавних побоев. Она смотрела на меня, с трудом открыв полные боли глаза.

– Это не может быть Секенр, – сказала она. – Я, наверное, умерла. И ты тоже мертв.

– Это я, Тика. В самом деле я.

– Ты не обманываешь меня?

– Нет, Тика. Не обманываю.

Потушив пламя, я начал на ощупь неумело возиться с ключами и кандалами, ничего не видя в темноте. Я пытался удержать ее, когда она падала со стены, но мы не устояли на ногах и вместе повалились на грязный пол. Мы пролежали там несколько минут совсем рядом с кучей свежего навоза. Она вцепилась в меня, как тонущий в реке хватается за бревно.

Она не плакала. Мне кажется, она уже выплакала все слезы.

Выбравшись из-под нее, я встал на колени.

– Как ты думаешь, ты сможешь встать?

– Да…

Я помог ей подняться на ноги, закинув ее руку себе на шею, и мы поковыляли к дверям.

Я оставил ее в дверях, чтобы вернуться за коромыслом с ведрами.

– Зачем все это?

– Ты можешь нести хотя бы одно ведро?

Пошатнувшись, она упала на меня, положила руки на плечи и обняла, свалив коромысло с ведрами на пол. На мгновение мы застыли на месте. Я дал ей расслабиться и отдохнуть у себя на плече, без труда поддерживая ее. Она была не тяжелее меня, хоть и на голову выше.

Без сомнения, ей не хватило бы сил нести помойные ведра и пройти мимо стражников, словно она делала это каждый день. От этого варианта пришлось отказаться. Мне надо было воспользоваться магическим зеркалом, вопреки риску, нет, скорее уверенности в том, что за темницами наблюдает кто-то из чародеев, даже если он и не присматривал за конюшнями.

– Вода, – прошептал я. – Мне нужно немного воды. Тогда мы сможем выбраться отсюда.

Опустившись на четвереньки, она поползла обратно во тьму камеры и вернулась, чуть не задохнувшись от потраченных усилий. Она вручила мне чашку, сантиметров на пять-шесть заполненную жидкостью, которую с трудом можно было назвать водой.

– Мой недельный рацион, – сказала она. – Если, конечно, они сюда не мочились…

Чтобы стражники не застали нас в коридоре, я отвел ее обратно в камеру, плотно прикрыв за нами дверь.

– Потерпи еще чуть-чуть, – попросил я.

Усевшись прямо в грязь с ведром на коленях, я выплеснул воду на дно ведра – мне требовалась более широкая, чем у чаши, поверхность – и потряс его, чтобы разбить пленку грязи. На этот раз я склонился над ведром и дышал на воду, пока она не засветилась.

– А я и не знала, что ты умеешь делать такие вещи, – заметила Тика.

– Я кое-чему научился. Но подожди…

Как я и опасался, седой плешивый старик смотрел на меня из ведра. Я грубо заговорил с ним, обратившись к нему на языке мертвых.

– Не вздумай чинить нам препятствий. Мы только хотим уйти. Любая попытка помешать нам дорого тебе обойдется. – Я сопроводил свою речь несколькими весьма распространенными среди магов словечками, выученными мною в Школе Теней, добавив кое-что и от себя и намекнув, что мне известно весьма и весьма многое. Я процитировал несколько слов из леденящей кровь литании Кровавых Царей Та-Йед Хзан на их собственном языке, воспользовавшись любезностью Таннивара Отцеубийцы, однажды побывавшего в этом царстве тьмы и вечных льдов.