85
Terra terrorum
масс-медиальных ландшафтах. Рассматривая, по аналогии с Бурдье, эти культурные территории в терминах поля, остается констатировать их совершенную идентичность.
Терроризм необходимо включает в себя два на первый взгляд противоречивых момента: он одновременно медий-ный аттракцион, стимулирующий воспроизведение системы (формации), и ее мертвая точка (тема «свободных радикалов»). Терроризм балансирует между этими моментами, будучи настолько же вызовом эквивалентной логике, насколько и ее возвышенным апофеозом. Один из знаков апокалипсиса взрывных сообществ (наряду, например, с кло-нированием — этим финальным аккордом эквивалентного обмена), необходимое следствие и случайная катастрофа дигитальной культуры. Гипертрофия различий в мульти-культурализме привела к радикальному уничтожению «градуса» со всеми возможными последствиями, как их описывает Жирар в своей книге о Шекспире и в «Насилии и священном». Однако насилие жертвенного кризиса, возникающее в результате устранения различий, кажется не единственным возможным эффектом. Симулированные различия оказываются саморазрушительным процессом, что мы и видим на примере терроризма. Подобный ход в чем-то близок структурной аналитике, которая уже не пытается гипостазировать некоторое измерение (экономическое или ли-бидинальное) в качестве инфраструктуры. Грубо говоря, нет смысла спрашивать, что первично — стоимость или фаллос. Мы присутствуем при эскалации системы (формации) всеобщего эквивалента, одним из порождений которой оказываются вирулентные «свободные радикалы». Диалектика замещается эквивалентной логикой клонирования, оборачивающейся своим собственным катастрофизмом.
Еще одно замечание, которое хочется сделать, возможно, и не слишком связано формально с темой террора. Это конец эры другого Не секрет, что другой исчезает с
86
Беседа 4
горизонта мысли. Может быть, не столь помпезно, но, видимо, настолько же неотвратимо, насколько — еще совсем недавно — с него исчезал субъект. Приходится еще раз «утирать слезы». Современные теории, причем совершенно по разным основаниям, «сливают» другого. И это хорошо. Одним из следствий этого процесса стал и закат дискуссий о мультикультурализме. «Неправильные пчелы», о которых любит говорить Александр, ставят нас лицом к лицу с радикальным отличием, одним из блокираторов которого выступала именно безудержная тематизация другого и его права на различие. Причем нужно иметь в виду, что речь не идет об отличии от нас китайца, араба или инопланетянина, но об отличии нас от самих себя.
Современная культура настойчиво пытается имитировать другого: в моде, искусстве, политике,сексе. Но как только мы начинаем воспроизводить некий феномен, его всегда уже нет фактически. В этом плане есть основания предполагать, что настойчивая тематизация другого инициирована его реальным исчезновением. Мы находимся в ситуации, когда со сцены уходит другой. Поэтому и терроризм менее всего выступает манифестацией другого — классового или религиозного, — будучи имманентным катастрофизмом нашего «интерактивного сводничества».
«Страны-изгои» — трансполитическая маска другого — находятся не снаружи, а внутри мировых гегемонов как место отсутствия, как их нефункциональные вирулентные остатки. «Внутренний Ирак» или «внутренняя Корея». Медиа-шаман, как и его архаический прототип, производит возвратную сборку «страны-изгоя» как жертвы отпущения, которая, однако (и в этом отличие архаической и медийной боли), уже не вызывает жертвенной центро-стремительности сообщества. Его замещает чистая психоделия зрелища. Итак, приходится констатировать почти полную исчерпанность такого экзистенциального и социаль-
87
Terra terrorum
ного ресурса, как другой. Подобно гибнущим месторождениям, поддержание символической ликвидности другого затребует больше символического капитала, нежели производит. Другой становится очередной фантазматической1 референцией, какой еще недавно была эмансипация (желания/производства и его субституций: женщин, негров, гомосексуалистов, инвалидов, животных...). Вот так. Мягкое насилие, общество без боли, стерильные отношения, диктат доброй воли... Двигаться прямо в отчаянное забытье — безопасность. Наша интрига состоит в том, что терроризм — это никакой не голос другого, который может быть в этой его эффективности выслушан. Если «другое» в террористическом акте способно нести какой-либо урок, то это лишь урок его собственного отсутствия. Не «содержание» террористического «сообщения» подвергается масс-медиальным трансформациям: форма социального эксцесса задана спектакулярной формой сборки социального тела. Терроризм — это путешествие по «заданной карте значений», и его мир (как и мир постсовременного «туризма») оказывается полностью аутичным.
Д. О.: Когда мы воображаем себе картографию террора, пытаясь набрасывать контуры его территории, то мы, как мне кажется, упускаем из виду, что всякая территориальность оказывается эпифеноменом производимого террористами акта. Существует простой и часто задаваемый вопрос: чем являлся бы террор без средств массовой информации? Имеет ли вообще терроризм какую-либо территорию, за исключением той, которую уделяет ему информационное поле, — а внутри себя оно отводит территорию в высшей степени привилегированную, являющуюся местом наибольшего резонанса и усиления первоначального эффекта? Другая сторона этого вопроса: почему именно террорист оказывается самым успешным взломщиком ко-
88
Беседа 4
дов доступа в ячейки и каналы масс-медиа, почему он так легко и просто становится господствующим персонажем информационного поля, захватывающим и поглощающим его чуть ли ни целиком? Я полагаю, что терроризм в том виде, в каком он существует в наше время, — есть эхо-эффект самой информационной среды, мгновенно распространяющийся вирус, с помощью которого эта среда проникает во все новые и новые слои бытия, заражает их виртуальностью и оплетает имманентной поверхностью тотальной коммуникации.
Терроризм — вброс антивещества, производящий расширение черных дыр на месте человекоразмерного сущего и обеспечивающий эфемерную тотальность информации. Нет более безошибочного способа, с помощью которого можно было бы столь же незаметно виртуализиро-вагь мир для нашего собственного взора, обращенного уже не к естественному горизонту вещей и событий, а к искусственной, слабо мерцающей горизонтали телекоммуникационных экранов. Можно рассуждать приблизительно следующим образом: как замечательно, что я в любой момент могу получать самую свежую информацию — следить за развитием экономического кризиса в Латинской Америке, наблюдать за разгулом стихии на Дальнем Востоке, чуть ли не в прямом эфире видеть падение самолета, узнать температуру в городе Париже... Это ли не подлинная свобода, это ли не воплощенная мечта о всеведении? Однако подобная хитроумная уловка срабатывает и держит нас в зачарованное! и лишь до определенного момента — пока мы не почувствуем, что этот мерцающий экран, это святилище анонимного бога никого просто так не отпускает, что никакой свободы нет и в помине, что оно и его жрецы терроризированы изнутри самих себя. И здесь мы понимаем — гипердостоверность, с которой сопрягается наше восприятие картинок с экрана, уже больше не освещается
