— Как там сержант Кьенали?
— Погиб.
— А лейтенант Сакки?
— Погиб.
Из всего батальона «Червино» уцелело лишь человек десять, а может, и того меньше.
Мы шли по селу мимо догорающих складов. Позже я узнал, что альпийские стрелки, попавшие в село с передовой, ворвались в брошенные склады. Солдаты продовольственного снабжения сказали им:
— Берите все, что хотите.
Альпийские стрелки нашли на складах шоколад, коньяк, вино, варенье, сыр. Они простреливали бочки с коньяком и подставляли фляги. После стольких жестоких испытаний им наконец-то дали выпить и поесть вволю, да еще поспать. Многие так и не проснулись — сгорели или замерзли. Другие, проснувшись, увидели наставленные на них дула русских автоматов. Но кое-кому все же удалось удрать, догнать нас и рассказать о случившемся.
Уже на самом краю села во всей этой неразберихе мне удалось отыскать солдат моей роты. Я нагнал их. В балке, за которой расстилалась бескрайняя степь, громоздились сани, легковые машины. Опрокинувшиеся грузовики валялись на дне балки, а рядом кричали, чертыхались, взывали о помощи, пытались проложить себе дорогу тыловые крысы. Я ощутил недобрую радость при виде перевернутых неподвижных грузовиков — вспомнил, как летом, когда мы совершали изматывающие ночные марши, мимо нас проезжали автоколонны и дорожная шоколадного цвета пыль смешивалась с нашим потом. Мы шли, сгибаясь под тяжестью ранцев, эта пыль набивалась в рот, и потом мы неделями отхаркивали желтую мокроту.
А офицеры и солдаты вспомогательных служб, каптенармусы и тыловые саперы стояли по краям дороги, смотрели, как мы шагаем, и смеялись. Да, черт побери, смеялись! Вот теперь и им придется побегать. Да еще как! Если они хотят попасть живыми домой, придется им хорошенько пробежаться. Об этом я думал, глядя, как они суетятся у машин, груженных бесполезными бумагами и багажом офицеров. За спиной у нас взлетали ввысь языки пламени, а грохот канонады становился все явственнее. Ну, тыловые крысы, блаженные денечки кончились, настало и для вас время бросить теплые избы, женщин, пишущие машинки. Теперь — чтоб вам пусто было — вы научитесь стрелять из винтовки. Если хотите, присоединяйтесь к нам. Ну а мы войной сыты по горло.
Мысли об этом придавали мне сил, и я решительно топал по снегу. Шел быстро, обгоняя тех, кто плелся по дороге. Вместе со своими солдатами одолел балку и настиг колонну, которая огромной черной буквой S змеилась по белой, заснеженной степи и исчезала вдалеке, за холмом. Мне казалось невероятным, что в России столько наших солдат и что они вытянулись сейчас в такую длинную колонну. Сколько же было таких опорных пунктов, как наш?
Вместе они образовали длиннющую колонну, которая потом еще долго стояла у меня перед глазами и осталась в памяти навсегда.
Двигалась она медленно, слишком медленно, и я вместе с группкой солдат вновь зашагал по обочине, стараясь попасть в голову колонны. Мы несли два ручных пулемета, боеприпасы к ним и запас продуктов. Под тяжестью груза мы проваливались в снег, но все же шли куда быстрее колонны. Лямки ранцев резали нам плечи. Антонелли, как всегда, матерился, а Тоурн то и дело поглядывал на меня, словно желая спросить: «Будет этому когда-нибудь конец?» Несколько прибившихся к нам солдат из отделения Морески старались держаться сзади, чтобы их не заставили нести пулемет. Антонелли обрушивал на них отборные ругательства веронского «дна». Нередко нам попадались лежавшие ничком на снегу люди — они в полузабытьи, не шевелясь глядели, как мы проходим мимо. У обочины дороги стоял офицер в сапогах со шпорами и бешено ругался. Он был пьян, и его качало из стороны в сторону. Внезапно он валился на снег, снова подымался, начинал что-то кричать и опять падал. Рядом с ним был солдат, который пытался его поддержать и даже тащить дальше. Наконец оба укрылись в одиноко торчащем посреди степи сарае. Еще дальше мне попались остальные солдаты нашей роты, а потом мы догнали и четырех солдат моего взвода, среди них Туррини и Бозио. Нам удалось раздобыть маленькие сани, на которые мы погрузили станковый пулемет и три ящика патронов. Понемногу я сумел выудить из колонны и собрать вместе почти весь мой взвод. Всякий раз, когда к нашей уже довольно большой группе присоединялись еще несколько человек, мы дружно радовались. Окликали друг друга, смеялись и шутили над нашей невеселой судьбой. Те, кто шли в колонне, поднимали глаза, бросали на нас взгляд и снова опускали голову.
— Надо держаться вместе и шагать бодро, — повторял я своим.
Наступила ночь, и мы добрались до маленькой степной деревушки. Не помню уж, какого это было числа, но помню, что было адски холодно и голодно. В деревушке мы соединились с остальными взводами и ротами нашего батальона. Тут почти все были земляками и переговаривались на брешианском диалекте. Майор Бракки — тоже.
— Смелей, ребятки, держитесь.
Майор Бракки… На голове шляпа с пером, на ногах грубые ботинки, во рту сигарета, на рукавах шинели знаки отличия, голубые глаза, твердая поступь и голос, вселявший в нас уверенность.
— Смелее, ребятки, на пасху полакомимся дома козлятиной. — Он окликал то одного, то другого и каждому улыбался. — Эй, Бородатый, — он звал меня Бородатый либо Старик, — что-то ты похудел и пообносился. Тебе бы макарон и литр красного.
— Да, не помешало бы, — согласился я. — Можно даже два литра. Да и вы, наверно, не отказались бы.
— Господин майор, — подал голос Бодей, — вас надо на гауптвахту посадить. На шинели пуговицы не хватает, и перо на шляпе криво сидит.
— А пошел бы ты… — ответил майор Бракки.
Он шутил, смеялся, когда говорил с нами, но временами мрачнел, и веселые искорки в глазах гасли. А я думал: «До пасхи еще далеко, только рождество миновало. А до дома ох сколько еще километров надо протопать!»
Ночь была морозная; стоя по колено в снегу, мы ждали дальнейших приказов. Я видел, что капитан валится с ног от усталости. Лейтенант Ченчи, закутавшись в одеяло, курил одну сигарету за другой и беспрерывно ругался. Когда он затягивался, его ладонь освещалась в темноте, как кошачий глаз. Поговорит немного с кем-нибудь из альпийских стрелков, а потом выругается своим мягким, приятным, изысканно вежливым голосом. Наконец он подошел ко мне:
— Как дела, старик?
— Хорошо, — ответил я, — все хорошо. Только вот холодновато малость. — Да, холодно было не на шутку!
Вокруг царила сумятица: можно было услышать немецкую, венгерскую речь и все диалекты нашего полуострова. Неподалеку горели избы и склады, и розоватые блики плясали на снегу до самой окраины, за которой начиналась степь. А внизу горела деревня, где мы проходили днем. Время от времени раздавался грохот и тарахтенье моторов, но мне казалось, что за розовым заревом ничего нет. Там был конец света. Черт побери! Нам придется опять идти во тьму, за этот предел. Ботинки наши совсем задубели, снег был сухим, как песок, а звезды казались острыми шпорами, сдирающими с тебя кожу. В деревне не осталось никого — даже скота. Лишь где-то далеко, в темноте лаяли собаки. Наши мулы были с нами, грустно опустив уши, они грезили о горных тропах и о нежной траве альпийских пастбищ. Из ноздрей у них валил пар, их шерсть, покрытая инеем, никогда еще так не блестела. А еще с нами были вши — наши верные вши, им-то все было нипочем, и они забирались в самые теплые уголки. «Вот если я погибну, что станется с моими вшами? — думал я. Умрут ли они, когда кровь в моих венах остекленеет, или доживут до весны?» Еще на опорном пункте мы вывешивали майки на сорокоградусный мороз, а двое суток спустя, прокалив их в печке, натягивали на себя, и вши тут же оживали. Они были крепкие, выносливые, эти вши.
— Ригони, хочешь сигарету? — предложил Ченчи. Я закурил: хоть немного теплым дымом подышу.
— Тронемся мы наконец или нет? Чего мы здесь торчим?! — возмутился Антонелли. И зло выругался.
По рассказам тех, которые добрались сюда первыми, здесь побывали русские танки и навели всеобщую панику. Но теперь тут скопилось немало войск: венгерская дивизия, немецкий бронетанковый корпус, дивизия «Виченца», остатки дивизии «Джулия», дивизия «Кунэенсе», уцелевшие части нашей дивизии «Тридентина», да еще вспомогательные службы: автодивизионы, саперные, инженерные, санитарные части и обоз. Почти все солдаты и офицеры вспомогательных служб уже побросали оружие и заранее считают себя военнопленными. Я же уверен и внушаю это своим, что пленным станешь только тогда, когда русский солдат наставит на тебя винтовку и отведет в тыл.
