- Ну если пожрать и выпить, - обратившись к вьетнамцу согласился я, - то давай.

Водка была русская, а холодная закуска состояла из тех самых разносолов, что еще вечером я вручил вьетнамцу, в качестве подарка.

-- Смотри как у них, - с легкой грустью и завистью говорит уже накинувшая махровый халатик Женя, кивая на уже накрытый и заставленный тарелками стол, - в магазинах "шаром покати" а тут и осетрина и копченая колбаса и сыр. Ловкий они народ все из-под земли достанут

Женя словесно грустила, а полным бедром все прижималась и прижималась, мы рядышком сидели. Жаром от нее так и несло. Инь сердито посмотрев на Женю, жестом предложила мне поменяться с ней местами.

-- Смотри-ка, ревнует! - рассмеялась Женя и сама отсела на соседний стул. Инь тут же уселась на ее место и стала заботливо подкладывать мне в тарелку закуску.

-- Кушать, кушать, - приговаривала она.

-- Хорошая девчонка, - вздохнула Женя.

-- Советский союз - Вьетнам, братья. За дружбу! - провозгласил тост вьетнамец.

Привычки спать с братьями у меня не было, я для этого женский род предпочитаю, считать Инь своим братом отказываюсь. А так ну почему бы и не выпить?

-- За вьетнамский народ, - предложил ответный тост я.

Смешные тосты, правда? Но от слов водка не скисает, а потом говорили мы в общем-то искренне. Все-таки было самое начало восьмидесятых, еще не все советские понятия окончательно излохматились.

После выпитого вьетнамца явно потянуло на сантименты. То ли русский воздух которым он надышался сказался, то ли это общая интернациональная черта всех подвыпивших мужиков, но вьетнамец полез в шкаф и достал альбом.

Пока я с отменным аппетитом лопал всё, что заботливо подкладывала мне тарелку Инь, азиат пустился в воспоминания. Принятый алкоголь на чистоту его русской речи не повлиял, просто он стал говорить медленнее.

-- Это я, - показал мне вьетнамец на фотографию.

Маленький щуплый солдатик, держит в руках АК-47. Рядом с ним такие же почти неотличимые от него по виду солдатики, маленькие узкоплечие так похожие на детишек одетых в военную форму.

-- Это её старший брат, - кивнув в сторону Инь, показывает мне на стоящего в центре мальчугана с оружием, вьетнамец.

-- Убивать ... убивать ... мой брат американ убивать ... - с исказившимся лицом закричала Инь. Сидя рядом со мной она тоже смотрела на фото.

-- Ее брата убили американские солдаты, - пояснил вьетнамец.

Честно говоря я растерялся, не знал, что и сказать. Война в Индокитае для меня была абстракцией. Не моя война, чужая. Не трогала она меня совершено, даже кинохроника показывающая американские бомбардировки, оставляла в общем то безучастным.

-- А еще родственники у тебя есть? - помолчав, спросил я Инь. Она не поняла. Вьетнамец перевел. Инь ответила:

-- Брат два ... маленький, сестер один совсем маленький ... папа не двигаться сильно болеть ... мама есть ...ждать мой дома ... я им помогать ... кормить ... я тебе показать ...

Инь убежала в свою комнату, а вьетнамец перелистывая страницы альбома и показывая черно-белые явно любительские фотографии рассказывает.

Сбитый самолет. Вокруг мертвые тела одетые в американскую форму. Это вьетнамские зенитчики сбили "Б-52" бомбардировщик, который сбрасывал смерть на их землю. Экипаж судя по всему не успел катапультироваться. Поднявший руки вверх американский солдат. Молодой парень, рваная форма, испуганное лицо, взят в плен. Группа южно вьетнамских повстанцев идущих друг за другом по джунглям. Отряд Вьетгонга идет на боевую операцию по тропе Хо Ши Мина. Сожженная напалмом вьетнамская деревня. Убитые люди, обугленные тела мужчин, женщин и детей. Армия USA учит чужой непокоренный народ своей демократии. Очень доступно объясняет, что означают на практике: "права человека". Последнее фото: мой собеседник в форме капитана. 30 апреля 1975 года Сайгон пал. Капитуляция Южного Вьетнама. Конец войны и выстраданная победа.

Четырнадцать лет войны и это только с американцами. Результат? С 1961 по 1975 у вьетнамцев погибло примерно миллион солдат Национального фронта освобождения Южного Вьетнама и армии Северного Вьетнама, а также более полмиллиона мирных жителей. Еще несколько миллионов человек получили ранения, около десяти миллионов остались без крова.

- Ты офицер что ли? - разглядывая последнее фото и непритворно удивившись, спрашиваю я

-- Да, - гордо отвечает щупленький азиат, - теперь работаю в партии!

Странно все как-то, совсем мне не понятно. Коммунист и если верить фото и рассказам боевой офицер, а сам тут сутенером подрабатывает. Или врет всё? На жалость давит. Хотя ему то какой в этом смысл? Я же бестолковый призывник и никакой выгоды от меня не получишь. Так зачем ему врать?

-- Слушай партиец хренов, - разозлился и повысил голос я, - а какого спрашивается ...? Ты тут своими девками торгуешь?

Яркий желтый электрический свет от лампы, темно желтое как медь узкоглазое лицо вьетнамца, чье имя я все никак не запомню, сидящая рядом с ним русская красавица Женя, на столе початая бутылка водки, закуска в тарелках и тягостное недоумение тишины.

-- Не понимаешь? - в упор смотрит на меня чужой человек, тихо старается объяснить, - Мы сильно бедные, у нас же ничего нет! Девушки сами для своих родных стараются, помочь им хотят. Это, - он сделал выразительный жест руками обозначающий известные телодвижения при половом акте, - ничего не значит, плохого в этом нет.

-- Нет?! - кривлю я свое лицо в брезгливой гримасе, - твоих землячек во все дыры здесь сношают, а ты мне тут дурочку строишь и песни поешь.

-- Ишь, какой благородный, - вмешивается в разговор Женя, морщатся в едкой насмешке ее губы, - Ну прямо прынц! А скажи-ка мне прынц, ты то какого хрена здесь делаешь?

-- Тоже что и ты! Только активно и сверху, - злобно парирую я ее выпад.

-- Тогда, - усмехается Женя, - мы-то чем лучше?

А действительно чем? Мы просим, они добровольно дают, все по-честному. Только от такой "чести" блевать хочется, и на себя тоже, если уж на то пошло.

-- А что так заработать нельзя?

-- Ты умник! - нахмурилась Женя, - А знаешь, сколько девчонки на комбинате получают?

-- ?!

-- Ученица восемьдесят рублей, когда разряд присвоят то сто двадцать, не зажиреешь на такие-то деньги. Твоя подружка только месяц как приехала ученицей пашет. Этих денег тут еле-еле на жизнь хватает. А дома у нее семья голодная да раздетая, вот она ради них раком перед тобой и встает.

От откровенной грубости я поморщился, хотя после работы на флоте сам тогда почти одним матом говорил. Да и не от слов мне неприятно стало, от правды.

-- Плохого нет, - опять говорит азиат

-- Плохого нет, - машинально как эхом повторяю я за ним, спрашиваю:

-- А скажи-ка мне товарищ коммунист, вы за это воевали? За то что бы ваши девушки у нас проститутками подрабатывали?

-- Ты не понимаешь, - еще тише повторяет вьетнамец, - знаешь как они радуются когда их для работы в этой стране отбирают? Ты же не знаешь ...

Да не знаю! И не хочу знать! Не хочу понятно вам? А придется узнать, придется. Увижу и я, как горят чужие дома. Будут и у меня полуголодного солдата, просить хлеба афганские дети. Услышу как ревут заходя на боевой вираж военные вертолеты. Навсегда запомню, как в подбитой машине сгорая заживо будут кричать мои товарищи. Будут и по мне стрелять. И я ... Я тоже буду стрелять. И похуже афганской войны кое-что увижу. Развал СССР. И вот уже на нашей земле взрываются и горят дома, просят милосердия голодные дети. И одновременно со всем этим проституция, самая страшная - проституция мыслей, почти поголовная от политиков и бизнесменов, до заурядных обывателей. Из этой проституции, продажный секс, это еще самый невинный ее вид. И отвратительное ощущение поражения, проигранной без единого выстрела войны. Все будет, все пойму. Но это потом, а пока ...