Чем больше присматриваюсь к А. Ф., тем больше она мне нравится. Если вначале я видел в ней что-то нежное, хрупкое, хоть и очень милое, то теперь передо мной друг, и какой друг!.. Сегодня утром встал поздно, - долго просидел ночью у костра, - вылез из палатки, смотрю: горит костер, возле него хлопочет А. Ф. В котелке над костром что-то шипит. Оказывается, А. Ф. уже насобирала грибов и поджаривает их! Я поблагодарил ее за эту хозяйственную предприимчивость. Она посмотрела на меня задумчиво, потом улыбнулась как-то нежно и ласково. Меня охватило ни с чем не сравнимое счастье от этой улыбки.

    Когда я умылся и вернулся к костру, она сказала: - Знаете, Виктор Иванович, я тут наедине размышляла и вот что надумала. Нам, видимо, придется трудно. Конечно, я далека от мысли, что мы с вами погибнем: верю в ваш опыт и находчивость. Но нам нужно как-то распределить обязанности. Я серьезно говорю, не смейтесь. Отныне я беру на себя все хлопоты у костра. Ваша роль- добывать дичь и обеспечивать безопасность на ночевках. Я не белоручка и не хочу походить на нее.

    Серьезность, с которой все это было сказано, и рассмешила и глубоко тронула меня.

    Сейчас, в связи с тем, что выяснена причина нашего плутания, она приободрилась, даже напевает какую-то песенку. Черт возьми, как в ней все хорошо! И душа, и лицо, и мысли, и ко всему этому голос - какой-то робкий, душевный, взволнованный. И странное дело - столько причин к тому, чтобы огорчаться, а горечи-то я почти совсем не чувствую…

    Той же ночью. А. Ф. спит. Сейчас срезал на пихте кору и ножом нацарапал письмо на дереве, адресованное Пахому Степановичу. Почти уверен, что он будет разыскивать нас по следу. У этого человека настолько развито чутье в тайге, что он, кажется, мышь в лесу выследит. С завтрашнего дня начну делать затесы на деревьях, отмечать наш путь. Полагалось бы делать это сразу же, как только поняли, что сбились с пути. Можно было бы потом вернуться по своему следу. Теперь уже поздно возвращаться.

    Сегодня нам повезло. Увидели на ветвях черной березы восемь рябчиков. Я принялся палить и даже подстрелил одного. Но остальные сидят себе преспокойно. Тогда я понял, что встретил каменных рябчиков. Смастерив петельку, как меня учили в уссурийской тайге, я снял еще двух.

    Только тогда улетели остальные.

    Поистине девственные дебри!

    После ужина долго разговаривали с А. Ф. Был очень красивый вечер. На западе за лесом погасли последние остатки зари, и в глубине неба, усыпанного звездами, серебрился над глухим частоколом леса синеватый, прозрачный, тонкий серп молодого месяца.

    Речь зашла о профессии геолога, и наши точки зрения немного разошлись по вопросу о том, каким должен быть геолог-полевик. Я защищал ту мысль, что геолог не должен ограничиваться одной лишь научной эрудицией, что условия его работы часто требуют от него большой физической выносливости и силы воли, умения владеть собой в самом трудном положении. Например, геолог, работающий в безлюдных лесных районах Сибири и Дальнего Востока, всегда может оказаться в таком положении, в каком очутились мы. В Приморье я слышал от одного знаменитого охотника пословицу: «Где сильного тайга притомила, там для слабого могила». Он же говорил мне; «Ты, сынок, не бойся тайги. Если заблудился и совсем не знаешь, куда идти, - остановись, присядь и успокойся. А нет, - ляг поспи, отдохни и внуши себе, что никакой беды не случилось. А там мысли успокоятся - и, глядишь, придумал выход. А раз голову не потерял, никогда не пропадешь в тайге. Тут все найдешь: чтобы жить - шалаш можешь смастерить, а нет - избушку, и грибов или ягод соберешь. Да и дичи добудешь, если не поленишься…»

    Для меня сейчас эти слова - непреложное правило.

    Все это я привел А. Ф. в доказательство того, что геологполевик не должен быть «белоручкой», не должен успокаивать себя тем только, что он хорошо знает свой предмет.

    Он обязан воспитывать в себе физическую выносливость, хорошо знать природные условия, в которых работает, уметь найти убежище и пищу в самой природе. Наконец, должен быть спортсменом и плавать хорошо, и стрелять, и бегать на лыжах.

    Эти походные правила, как ни странно, находят противников. Я понимаю, когда встречаю возражения именно со стороны «белоручки», любителя спокойной и вольготной жизни, который с иронией называет все это «мальчишеским спартанством», - у него не хватает мужества сознаться в своих недостатках. Такой человек старается ссылаться на крупных ученых-геологов, подчеркивая, что они стали учеными потому, что хорошо знали теорию. Как будто бы я отрицаю это!

    Но, оказалось, и А. Ф. утверждает, что воспитание в себе спартанских качеств зря отнимает много времени, внимания и что не каждому дано от природы быть сильным. «К тому же, - говорит она, - в наш век техники, когда повсюду прокладываются воздушные и наземные пути, когда все меньше остается неисследованных территорий, далеко лежащих от индустриальных и культурных центров, геолога можно освободить от необходимости охотиться за тиграми. Геолог - человек науки, а раз так - он должен заниматься наукой и не отвлекаться прочими охотничьими делами».

    Тут у нас началась перепалка, и мы чуть не повздорили. Я сгоряча обвинил ее в столичной ограниченности, она меня - в провинциализме. Мы так расшумелись, что даже Орлан встал и, помахивая хвостом, удивленно смотрел то на одного, то на другого. Заметив это, мы. оба расхохотались, и на этом закончился спор..

    Мы умолкли и прислушались. Из темноты леса тянуло легкой прохладой. Серп месяца почти лежал на макушках деревьев. Вершины самых высоких елей напоминали сказочные башни. Кругом тихо, и эта тишина так величественна, что ее можно слушать, как музыку. Воображению чудится глубокое, могучее и в то же время еле уловимое дыхание лета. Время от времени слух улавливает какие-то непонятные шорохи и незнакомые звуки. Где-то вдалеке прокричала вспугнутая птица, где-то поблизости осторожно треснул сук, вверху зашелестели листья.

    - Вы, конечно, очень любите тайгу? - спросила А.Ф.

    - Да, - ответил я, - очень люблю.

    - Что же у вас стоит на первом плане - геология или тайга?

    - Странный вопрос, - удивился я. - Геология - моя профессия, ей я отдал всего себя; тайга же есть тайга - глухой лес со зверьем, с нетронутыми местами, где можно побродить с ружьем, послушать пение птиц, полюбоваться каким-нибудь редким зрелищем, - словом, это спорт и любовь к природе вообще.

    - Мне нравится ваш ответ, - продолжала А. Ф. - А что именно нравится вам в геологии?

    И как ни странно, я не мог ответить на этот вопрос сразу. Я рассказал ей эпизод из прошлогоднего похода по Малому Хингану. Однажды я там пробирался по одному из отрогов хребта и встретил множество кварцевых жил. Бывают такие минуты, особенно когда найдешь много кварцевых жил: с трепетом ждешь чего-то необыкновенного.

    Перед воображением проходят картины древних катастроф в земной коре, грандиозных извержений расплавленной магмы, провалов земных глыб, рождения островов и целых материков. А ты, геолог, стараешься воскресить в своем воображении последовательность и динамику этих титанических явлений, разгадать, когда и что происходило здесь и какие полезные для человека ископаемые могли образоваться в горных породах, которые ты встретил. Вот тогда мне совершенно неожиданно бросился в глаза темносеребристый минерал среди кварца. Молибден! Острое радостное чувство охватило меня. Я закрыл глаза, и мне представились необъятные просторы Родины: поезда, бегущие по стальным путям, трубы и корпуса заводов, бескрайные колхозные поля, города и селе, встающие как в сказке, самолеты, реющие под облаками. А там, далеко за горами и тайгой - Москва! И хотелось крикнуть так, чтобы все услышали: «Принимай, Родина-мать!»

    А. Ф. долгим и теплым взглядом посмотрела на меня, когда я кончил свой рассказ. И мне показалось, что в ее чудесных глазах светится нечто большее, чем обычная для них доброта. Это «нечто» меня смутило. Она, видимо, заметила мою растерянность и улыбнулась.