Глава вторая 

    Тревога Пахома Степановича. - Ночлег на дне впадины, - Нападение тигра, - Почти у цели, - Непростительная оплошность старого таежника.

    Перечитав письмо несколько раз, Пахом Степанович призадумался. Лицо его сделалось сумрачным, между крылатыми, порыжевшими от солнца бровями Легла глубокая тревожная складка. Он посмотрел на солнце, перевел взгляд на юго-восток и, сокрушенно покачав головой, подошел к коню.

    - Ну, милый, теперь крепись: если не догоним - пропадут люди! Пошли совсем не в ту сторону…

    Настойчиво понукая тянувшуюся на поводу лошадь, Пахом Степанович торопливо зашагал по направлению, указанному затесами. Они вели сначала между сопок, затем пересекли несколько болотных низин, лежащих между невысокими увалами. Путь через безлесные низины отмечался вешками. Потом снова Пахом Степанович взбирался на сопки, спускался по крутым склонам, не давая отдыха себе и лошади. Таежник спешил: либо он догонит Дубенцова и Анюту и тем спасет их, либо они уйдут невесть куда, и тогда уж никто и никогда не узнает, где в этом лесном хаосе они найдут себе гибель.

    Мерин, привыкший неторопливо таскать по тайге тяжелые вьюки, все тянулся на поводу и своей покладистой медлительностью выводил из терпения Пахома Степановича. Под вечер, когда солнце неудержимо катилось вниз, а таежник спешил, во что бы то ни стало, достигнуть следующего привала Дубенцова и Анюты, терпение его истощилось. Сломив толстый прут, он с ожесточением отхлестал мерина. Вначале это помогло, некоторое время конь старался поспевать за хозяином, но вскоре его шаг снова замедлился, и опять Пахом Степанович безуспешно напрягал все силы, чтобы тянуть за собой лошадь. Из-за мерина Пахом Степанович так и не дошел до намеченного места и вынужден был остановиться на ночь у края низины, поросшей чахлым, редким лесом. От низины затесы вели на крутой перевал, но Пахом Степанович решил уже не взбираться туда - силы его иссякли.

    - Чтоб тебя медведь задрал, дьявол ленивый! - ругал он коня.

    Впоследствии, много времени спустя, старый таежник уверял, будто именно этими словами он навлек беду.

    С вечера все было спокойно. Он расположился на ночлег как раз там, где густой лес кончался, а дальше начиналась неширокая низинная падь. Между редким тальником Пахом Степанович присмотрел отличные для выпаса лужайки. Неподалеку из-под земли пробивался прозрачный, как хрусталь, родник. Возле него таежник установил палатку и развел костер, а мерина пустил пастись на вольный корм, решив не привязывать его.

    Уснул он быстро и спал долго, чутко отличая, как шуршит травой мерин, как он иногда похрапывает… Вот и кедровка где-то прострекотала, предвещая наступление рассвета. Кажется, сразу же вслед за стрекотаньем кедровки ночную тишину разбудил отчаянный топот конских копыт, треск тальника и затем дикий рев. Словно подкинутый посторонней силой, Пахом Степанович моментально вскочил на ноги, сбрасывая с себя палатку.

    Над тайгой стояла предрассветная пора. В раструбе двух сопок, закрывающих восточный край неба, занималась густокрасная ранняя заря. Над нею тянулась светлозеленая кайма, за верхней гранью которой простиралась вся в мерцающих и поредевших звездах лазурь посветлевшего полога неба. На четких силуэтах сопок уже выступали очертания елей, виднелся по краям впадины текучий предутренний туман.

    Пахом Степанович в первую же минуту понял, что произошло. В нескольких десятках метров от костра между кущами тальника происходила смертельная борьба лошади с хищником С диким ржанием конь вставал на дыбы, падал, бил землю копытами. Длинное полоса» тело зверя извивалось над ним. Гул выстрела оборвал эту отчаянную схватку. Зверь со страшным ревом отскочил от лошади, ломая кусты, упал на землю. Послышалось злое мурлыканье, затрещали сучья.

    Быстро перезарядив берданку, таежник вложил разрывную пулю. Но он не двигался с места, напряженно вглядываясь в кусты, где возился хищник. Убедившись, что зверь не уходит, видимо, раненый смертельно, Пахом Степанович быстро перебежал лужайку и укрылся за кустом тальника. Отсюда ему отчетливо стало видно длинное белесоватое тело тигра. Зверь барахтался, крутился на одном месте, словно на привязи. С Пахомом Степановичем редко бывало, чтоб он долго целился, но на этот раз он с минуту ловил голову хищника на мушку. Вот, наконец, зверь поднялся на передние лапы и высоко вытянул длинную шею с тупой мордой. Видимо, он пытался сделать прыжок. Прогремел выстрел, и тигр ткнулся мордой в траву, затих.

    Только мерин громко храпел, разбрасывая вокруг себя землю.

    Пахом Степанович снова перезарядил берданку, выстрел снова прогремел в предрассветной тайге. Перед утром далеко раскатывается эхо среди распадков и долин. Таежник настороженно подошел к хищнику. Он лежал, длинно вытянувшись, на брюхе, подмяв одну переднюю лапу своим телом, другую выбросив далеко вперед. Задние ноги оставались упертыми в землю, словно тигр продолжал готовиться к прыжку. Но он был мертв.

    Это был взрослый, но еще молодой зверь. На светложелтой, почти белой шкуре едва выступали рыжеватотемные поперечные полосы. Огромная морда с кошачьими усами была в крови. Разрывная пуля угодила хищнику чуть ниже уха, в скулу, сделав там большую рану. Другая рана, видимо, - первая, оказалась почти посредине спины. Пахом Степанович прощупал хребет тигра и обнаружил, что он перебит.

    - Отпрыгался, стервец! - со злорадством проговорил таежник и направился к мерину.

    Конь лежал пластом, откинув голову и судорожно вытянув ноги. Он уже не бился, а лишь протяжно и хрипло вздыхал. Позади гривы, на спине и по всему боку зияли рваные раны. Под шеей, против горла, тоже была открытая рана, и из нее со свистом вырывалась ярко-красная кровь.

    Завидя Пахома Степановича, мерин хотел было поднять голову, но сил не хватило; он лишь скосил на хозяина страдающий глаз.

    - Пришел и твой конец, милый, - с горечью произнес Пахом Степанович. - Прости, паря, что накликал на тебя такую беду… - И таежник смахнул скупую слезу. Он подошел к лошади и выстрелил ей в затылок.

    - Чем мучиться… уж так легче - бормотал он, как бы оправдывая себя.

    Таежник постоял с минуту возле мертвого мерина, отдавая последнюю дань своему верному помощнику, затем, тяжело вздохнув, медленно зашагал к костру.

    Между тем быстро наступило утро. Тайга проснулась, и на все голоса загомонили ее обитатели. Восточный край неба сиял в ярком золоте готового показаться солнца. Скоро оттуда выбросился гигантский веер лучей, опоясавших все небо.

    Невеселые думы теснились в голове старого таежника, когда он стал раскладывать вьюк. Седло, запас овса и шкуру рыси приходилось бросать. Остальное он сложил в один вьючный мешок и попытался поднять его. Ноша оказалась тяжелой, но это, видимо, не смущало таежника, потому что он сунул в мешок еще и уздечку и канат. Ремнями, отрезанными от седла, он туго стянул мешок и приспособил к нему заплечные лямки. Груз получился настолько тяжелый, что поднять его на спину можно было, только сев на землю.

    Наскоро позавтракав, Пахом Степанович, нагруженный до отказа, покачиваясь, двинулся по затесам на перевал.

    Раза три пришлось ему делать остановку для отдыха, пока он достиг вершины. Там скрепя сердце выбросил из мешка уздечку и лишние ремни. Оставался еще как ненужная вещь канат, но старый таежник не хотел с ним расставаться - уж очень добротным он был: метров тридцать в длину, нетолстый, сплетенный из хлопчатобумажной нитки, прочный и весил два-три килограмма.

    - Пожалуй, пригодится, - сказал себе Пахом Степанович, засовывая канат обратно в мешок.

    Изнывая под тяжестью и жгучим солнцем, обливаясь потом, Пахом Степанович неутомимо шел вперед. Он редко отдыхал в этот день и миновал два ночлега Дубенцова и Анюты. Его отделяло теперь от них расстояние двухдневного перехода.

    На следующий день он прошел это расстояние, достигнув совсем свежих остатков бивуака заблудившихся.