Комадзава достал удочки и закинул их прямо с баржи в бухту. Скоро он стал выхватывать бычков и камбал. Кураока растянулся на брезенте рядом с моторным отделением и по-видимому уснул, потому что за все время ни разу не поднял головы. Третий член экипажа — солдат — расположился у пулемета.

    Так прошло часа два. Солдата у пулемета сменил Комадзава, и солдат растянулся на брезенте рядом с Кураока, вероятно, тоже уснул.

    Выждав еще с полчаса, Тиба решил, что наступила пора действовать. Партизаны спустились со скалы, по зарослям подобрались к распадку, выходящему к бухте. До баржи оставалось метров тридцать. Решено было, что Тиба выйдет один, а тем временем все остальные возьмут на прицел Кураока и солдата.

    Тиба вышел из зарослей спокойно, неторопливо. Комадзава, лежа рядом с пулеметом, не прекращал удить рыбу. Когда он увидел, что к барже идет человек, то не обернулся к пулемету. Он сразу узнал Тиба и приветственно помахал ему рукой. Потом показал на пулемет и на лежащих Кураока и солдата: дескать, может быть, направить огонь на них?

    Тиба на цыпочках поднялся на баржу. Но как ни был он осторожен, чуткий Кураока проснулся, вскочил на ноги и, глупо тараща глаза на офицера, вытянулся по команде „смирно“: Тиба ведь был в форме капитана.

    — Как с запасом горючего, господин ефрейтор? — спросил Тиба.

    — Полный комплект, господин капитан.

    — Неприкосновенный запас в сохранности?

    — Так точно.

    — Личное оружие у команды есть?

    — Винтовки, господин капитан. В боекомплекте — ручной пулемет с запасом патронов.

    Тиба достал из кармана пистолет и скомандовал Кураока:

    — Оружие сложить вот здесь, — он показал на надстройку моторного отделения.

    Только тут ефрейтор и солдат поняли, что творится неладное, но, уже ничего не могли сделать. Сложив оружие в указанном месте, они отошли в сторону и стали ждать, что будет дальше.

    Тиба повернулся к берегу и сделал знак рукой, приглашая на баржу своих товарищей. Минуты через три — четыре те уже были здесь, и Тиба, показывая на Грибанова, приказал ефрейтору Кураока:

    — Доставить этого товарища туда, куда он скажет. Малейшее неповиновение, порча мотора или другие формы противодействия будут стоить вам жизни: этому товарищу дано право расстреливать на месте за неповиновение. Повторите приказание, ефрейтор!

    Шкипер в ужасе таращил глаза на Тиба. С готовностью он приложил руку к козырьку и в точности повторил приказание.

    — Отправляйтесь, — приказал инженер-капитан. Тиба подошел к Грибанову, подал ему руку.

    — Желаю вам благополучно достичь своих берегов Буду надеяться, что мы еще встретимся.

    Они обнялись.

    Потом Тиба распрощался с Кэ Сун-ю и Гао Цзинем не подав никакого знака Комадзава.

    Баржа отошла. С мыса Тиба несколько раз махнул на прощанье рукой и скрылся в лесу. Долгим грустным взглядом провожал его Грибанов. Потом он подошел к сложенным на палубе винтовкам, у которых стояли китайцы, поснимал штыки и побросал их в море, вынул затворы и положил себе в карманы.

    Смеркалось. Грибанов протиснулся в рубку шкипера, взглянул на светящуюся изнутри картушку компаса и сказал строго Кураока:

    — Вот этого градуса будете все время держаться.

    Из рубки он не ушел и все время строго следил за курсом. Около полуночи ефрейтор стал клевать носом, сбиваясь с курса.

    — Идите спать, — приказал Грибанов — Если вздумаете устроить подвох — застрелю без предупреждения.

    Шкипер, видимо, был трусоват. Он с готовностью повторял за каждым словом Грибанова:

    — Хай!

    Но, на всякий случай, Грибанов приказал китайцам следить за каждым движением ефрейтора и солдата. Кз Сун-ю и Гао Цзинь спали по очереди.

    На рассвете стало штормить — дул ровный восточный ветер. На всклокоченной поверхности моря заходили зловещие беляки. Но баржа в руках Грибанова хорошо отыгрывалась на волне.

    Утро наступило прозрачное, без единого облачка на небе. На востоке, позади баржи, далеко над морем проступал на фоне сияющего неба изломанный контур острова Минами. Из-за него уже выбросился золотой веер первых лучей солнца. Грибанов позвал шкипера и передал ему руль, а сам снял бинокль со стенки, вышел из рубки на кормовую палубу и долго пристально осматривал горизонт.

    Не обнаружив ничего подозрительного на востоке, он перевел бинокль на юг и долго осматривал всклокоченную бескрайнюю ширь моря. Там он ясно увидел, как из воды выпрыгнула огромная, как бревно, рыбина, блеснув белым брюхом, перевернулась в воздухе, с маху шлепнулась на воду, а через минуту снова подпрыгнула и так повторила несколько раз.

    — Акула резвится, — проговорил Грибанов. — К плохой погоде.

    Тем временем из-за острова взошло солнце, утопив в своем сиянии темный силуэт гор. Грибанов перевел бинокль на север и вдруг сразу увидел белую бегущую полосу.

    — Перископ!

    Да, это был перископ подводной лодки. Грибанов почувствовал, как по спине побежали мурашки. Перископ шел параллельным курсом, чуть позади баржи. Видимо, подводная лодка старалась обойти баржу и отрезать ей путь на запад. Но нет, она продолжает держать ту же дистанцию.

    Кто знает, сколько времени шла подлодка параллельно барже, не приближаясь к ней и не удаляясь! Грибанову это время показалось вечностью. „Что за чертовщина! — подумал он наконец. — Или они боятся вступить в открытый бой? А может быть, вызвали эсминец с острова? Ну, я живым не сдамся!“

    Во второй половине дня он услышал гул в небе. Так вот в чем дело, подлодка вызвала самолеты! Их два, с красными кругами на плоскостях — японские истребители.

    Грибанов приказал Кэ Сун-ю приготовить пулемет и патроны, а сам, закрыв дверь шкиперской рубки на крючок, стал наблюдать за самолетами. Когда пулемет был установлен сбоку рубки, Грибанов крикнул шкиперу, чтобы тот вел баржу зигзагами, и стал приспосабливаться к стрельбе из пулемета. Самолеты прошли над баржей к западу, развернулись и стали снижаться. Вот они зашли по курсу баржи, и тотчас заработали пулеметы. Струи трассирующих пуль хлестнули по морю впереди баржи, и в ответ такие же потянулись к переднему истребителю. Самолет резко взмыл кверху и, сделав там боевой разворот, видимо готовился пикировать. Но и Грибанов не дремал. Он быстро сменил магазин и снова изготовился к стрельбе. О подлодке он забыл и делал все с завидным хладнокровием.

    Самолет и в самом деле пошел в пике на баржу, осыпая ее короткими очередями трассирующих пуль. Трудно сказать, был ли самурайский пилот отчаянным асом или отнесся к своему противнику слишком беспечно, но он пикировал почти до бреющего полета. Все это время, как казалось Грибанову, самолет сидел на мушке его пулемета. Грибанов жал на гашетку и удивлялся: почему же его пули не поражают стервятника? В ушах у него звенело от пулеметного треска. Когда самолет, взмыв кверху, соскочил с мушки, Грибанов разглядел позади его струйку дыма… Она становилась все длиннее и гуще! Самолет уже больше не разворачивался. Он уходил на восток. Шлейф дыма делался все чернее и шире и вдруг, переломился, смешался. Самолет вспыхнул и упал в море. Дым еще долго таял над тем местом, где нашел свой бесславный конец самурай. Второй самолет, покружившись над местом гибели, улетел и потерялся из виду.

    Увлекшись боем, Грибанов не видел, что делалось у него за спиной на барже, а когда посмотрел, то отшатнулся. У стенки баржи лежал в луже крови солдат-японец, а рядом с ним Кэ Сун-ю перевязывал плечо Гао Цзиню. Грибанов подошел. Солдат был мертв, у Гао Цзи-ня тяжелое ранение: четыре пули прострочили ему левое плечо, раздробив лопатку.

    Не успел Грибанов узнать, что тут произошло, как услышал крик Комадзава. Тот показывал рукой на север. Грибанов посмотрел туда и обомлел: подводная лодка всплыла и идет наперерез курсу баржи. Что делать? Майор снова кинулся к пулемету. „Бить каждого, кто высунется из боевой рубки“, — думал при этом Грибанов.