В тот же вечер он писал письмо матери, намереваясь - отослать его с почтой, которую готовил Черемховский в Геологическое управление. «У меня такое чувство, мама, - писал он, между прочим, - будто я нашел здесь отца живым - образ отца и образ Федора Андреевича как-то странно объединились в одном человеке. Кажется, я еще никогда не испытывал такого неукротимого желания во что бы то ни стало достичь намеченной цели, как сейчас. Эта цель - найти папино месторождение. И ты, милая мамочка, пожалуйста, не беспокойся обо мне. Геологическое управление безусловно разрешит мой поход. Посылаю доверенность на получение моей зарплаты. Итак, вперед на Сихотэ-Алинь!»

Глава шестая 

    Канчунга Мамыка и его находка. - Пережитки орочей. - В шалаше старого ороча. - Разговор с Мамыкой.

    Наутро Черемховский, Дубенцов и Пахом Степанович отправились на переговоры к Мамыке. Старому орочу, как известно, принадлежала честь открытия месторождения каменного угля.

    Ежегодно весной, как только сойдет лед с Хунгари, орочи на батах - длинных, выдолбленных из целого тополя или ясеня лодках - отправлялись вниз по течению реки в ближайший пункт «Союзпушнины» - в село Вознесенское-на-Амуре. Здесь они с гордостью извлекали из мешков связки шкурок дымчатой белки, желтого хорькаколонка, шоколадной ворсистой выдры, красной и чернобурой лисицы, шкуры крапчатой рыси, лохматой росомахи, бурого и черного медведя, дикого кабана, сохатого, изюбря, кабарги, козули, барсука. Горы «мягкой рухляди» всяких цветов и оттенков заполняли прилавок магазина, и приемщик едва успевал за день произвести расчет с охотниками.

    Продав пушнину, орочи обычно отправлялись на пароходе в Комсомольск-на-Амуре. В городе они иногда жили целую неделю: навещали знакомых горожан, ходили в кино, в парки, а нагостившись, закупали годичный запас продуктов и принадлежностей охотничьего промысла, обнов и подарков близким и пароходом возвращались в Вознесенское. Отсюда их путь лежал вверх по течению Ху нгари на батах в родное стойбище.

    Старый Канчунга Мамыка пользовался особой популярностью среди жителей Вознесенского. Общительный и веселый, он был желанным гостем в любом доме. Подвыпив, он обычно находил гармониста и просил, чтобы тот играл на гармошке. А сам по-медвежьи топтался, слегка приседал, монотонно припевая:

    - Анара-нара-на-на! Анара-нара-на-на-на! Мамыка во многом еще придерживался старого. Он, например, строго соблюдал дедовский обычай - никогда не стрелять в медведя. Выследив зверя и выманив его из берлоги, он отбрасывал ружье в сторону и шел на зверя с копьем. Медведицу с детенышами никогда не трогал.

    - Его не могу убивай, - объяснял он русским, - его мамка…

    Внимание посторонних привлекала продолговатая, в виде челнока, берестяная шкатулка, которую Мамыка всюду носил с собой и, по-видимому, никогда с ней не расставался. Он держал в ней различные камешки, по одному из каждой породы: горошки кальцита, кусочки кварца, мрамора, кремня, зеленые и синие осколки медного колчедана, крохи красивейшей яшмы, куски порфира, малахита, ноздреватого туфа и многих других пород. Богатство свое старый ороч никому не доверял, разрешая посмотреть на него только из своих рук, и очень сердился, если кто-нибудь пытался в шутку стащить у него хотя бы один камешек.

    Однажды весной Мамыка привез в Вознесенское, кроме шкатулки, еще и увесистый кубический камень, завернутый в тряпицу. Как только баты пристали к берегу, Мамыка поспешил к председателю местного колхоза, своему большому приятелю. Поздоровавшись, он развернул тряпицу, спросил:

    - Его какой камень?

    Председатель долго и с интересом рассматривал черную тусклую глыбу.

    - А знаешь, Канчунга, - сказал он наконец, - помоему, это каменный уголь. Где ты нашел его? Ведь такой камень для любого дома нужен. Он даже пароходы и машины двигает.

    Мамыка просиял:

    - Вот правильно тебе говори! Моя тоже гляди: пароход такой камень печка гори. Моя на Удом и находи такой камень. Моя тогда думай: его, однако, шибко дорогой камень!

    - И много там этого камня?

    - Кругом сопка такой камень, шибко много! - Мамыка сделал руками широкий охватывающий жест.

    А через две недели этот камень попал в руки Черемховского и послужил поводом для организации поискового геологического отряда.

    Черемховский, Дубенцов и Пахом Степанович вышли на пригорок к Хунгари. Внизу, в галечных берегах, шумели быстрые струи прозрачной воды. Сверкая под лучами солнца, река выбегала слева из лесистой поймы, стремительно неслась вдоль стойбища и уходила за обрывистый утес. За рекой на юг простирался сумрачный бескрайний океан тайги.

    На берегу там и сям стояли и ходили женщины с удочками, бегали ребятишки, таская ведра с уловом. Некоторые женщины были с грудными детьми. Время от времени то одна, то другая женщина дергала удилище, и в воздухе сверкала серебристая рыба.

    Среди рыбачек Черемховский увидел и свою дочь и фельдшера Карамушкина. Рядом с ними стояла учительница. Анюта удила. Но дело у нее, как видно, не клеилось.

    - Ой, Анюточка, опять не так! - смеялась Вача. - Поглубже леску надо опускать. Давай еще раз покажу. Посмотри-ка…

    Учительница взяла удилище и забросила леску в самую стремнину. Не прошло и минуты, как возле крючка всплеснулась вода, и в тот же миг в воздухе сверкнула серебристая рыбка.

    - Не могу смириться, что орочи едят сырую рыбу, - с огорчением сказал Дубенцов профессору, когда они проходили по берегу. - Если вы, Федор Андреевич, поинтересуетесь и заглянете в ведра рыболовов, то ни у одного хариуса не найдете глаз - рыбачки съедают их немедленно.

    - Нет особой причины огорчаться, Виктор Иванович, - ответил профессор. - Привычки, воспитанные веками, не исчезают скоро. И что же, - спросил он, переменив тон, - такая ловля рыбы идет у них каждый день?

    - Да, ловят на завтрак, обед и ужин.

    - Стало быть, все-таки варят рыбу?

    - Конечно.

    - Вот это уже наша победа! - сказал Черемховский.

    - Далее, я видел здесь коров. Очевидно, и к молоку орочи привыкли? - спросил он.

    - Пока не все. Дети - те очень любят молоко. А вот овощи едят все с удовольствием.

    - Вот оно как! А мне, Виктор Иванович, довелось бывать среди орочей, когда быт их был ужасным, - говорил Черемховский. - Они тогда по преимуществу питались сырой рыбой. А теперь, я вижу, произошли большие перемены в их жизни. Разумеется, пережитки старого долго еще будут оставаться, но начало новому положено, и недалеко время, когда старое исчезнет совсем.

    На краю стойбища особняком стояла новенькая изба Мамыки. Плотно прикрытая дверь и чисто вымытый порожек указывали на то, что хозяева не живут тут. Так и оказалось: избе они предпочли берестяной шалаш, который виднелся поодаль, рядом с амбарчиком-лабазом, поднятым на четыре столба в рост человека. К шалашу были прислонены обструганные шесты, которыми пользуются орочи при езде на батах; рядом валялись весла. В тени амбарчика вверх дном лежала маленькая лодка - оморочка, искусно сделанная из березовой коры. Возле шалаша дымился костер. Пожилая орочка в заношенном халате суетилась с посудой у костра, тут же играли ребятишки.

    Пахом Степанович, кое-что знавший по-орочски, чтото спросил у женщины; та молча кивнула на шалаш. Вход в него был так низок, что надо было входить чуть ли не на четвереньках. У входа лежал коврик из березовой коры, украшенный резным орнаментом. В шалаше земляной пол устлан кабаньими шкурами, в углу - швейная машинка, рядом тикает будильник; на стенах - заготовки рыбьей кожи для обуви, дратва из жил сохатого, пучки каких-то трав. В темном углу - деревянная фигура идола с раскрытым ртом. Сам хозяин, сидя на корточках, обрабатывал какую-то шкурку.

    - Батькафу, - приветствовал его Пахом Степанович,

    - Батькафу, - весело и живо отозвался хозяин. Старый таежник о чем-то заговорил на нанайском языке, ороч отвечал ему; потом они, нагнувшись, вышли из шалаша.