— Не убивайте, — стонал тот, — я все расскажу. Меня приставил к вам господин Кувахара, чтобы я следил за вами и доносил ему. Я многое не сообщал ему из того, что знал о вас, господин инженер-капитан…

    — Не верим! — раздались голоса.

    — Сколько по твоим доносам казнили наших товарищей? — наседал на провокатора Вэнь Тянь. — Так вот почему ты стрелял в ту ночь в секрете. Думал убить меня и сбежать? Лиса хотела обмануть тигра! Мнение всех было единодушно: казнить.

    — Отведите к самому кратеру и там расстреляйте, — сказал Тиба Вэнь Тяню и Гао Цзиню, на чьей спине не было живого места от побоев. — Да засыпьте песком. — Прислужник китайских собак, предатель священной родины! — вдруг завизжал Фуная, повернув лицо к Тиба. — Помни, тебе вырвут язык за меня, когда ты попадешься…

    Гао Цзинь с размаху ударил провокатора по лицу, и тот захлебнулся кровью из носа. А через полчаса со стороны кратера донесся сухой треск залпа.

    — Как же удалось вам, товарищ Ли, найти этот документ? — спрашивал Тиба Ли Фан-гу.

    — Моей заслуги в этом нет, — улыбаясь, сказал старый китаец. — Я только что миновал интендантство и стал подходить к дороге, что отходит из бывшего нашего лагеря, как вижу — оттуда идет кто-то. Я пошел медленнее, чтобы пропустить его вперед, — такой, способ самый выгодный, когда идешь туда: стараться идти позади, а не впереди прохожего. Стемнело еще не совсем, немного было видно. Я разглядел этого человека — рыбак, с удилищем и корзинкой. Когда присмотрелся еще лучше, то вижу, кажется, знакомый. А потом чуть не закричал от радости — Комадзава узнал! Помните, он передал бумагу об операции „Нэмуро“? Догнал его, он говорит: „Пойдем к реке, я передам тебе важные бумажки, они там спрятаны у меня“. Пошли, он и достал из дупла дерева эти листки и дал мне. А я дал ему половину листовок. Договорились: я буду оставлять несколько листовок в том дупле, а он мне будет оставлять там информацию о гарнизоне.

    — Превосходно, товарищ Ли! — воскликнул Тиба. Потом, тяжело вздохнув, добавил: — К сожалению, нам теперь надолго придется прекратить посещения гарнизона… Обстановка усложнилась. Да и вам нужно лечиться.

    Они оставались неподалеку от вершины вулкана в течение недели. Спускались лишь по ночам.

    Ли Фан-гу лечили ваннами в теплом пруду, и раненый быстро поправлялся.

    На шестой день наблюдающие — их всегда было двое — подали сигнал тревоги: в распадке показался человек. Но оба сразу поняли, что это не солдат. На нем была темная одежда, тогда как солдаты ходили в форме защитного цвета. Тиба первым высказал предположение, что это тот самый русский майор, который сбежал в воскресенье. Все стали пристально следить за каждым его шагом. Видели, как он остановился под одной из глыб, что-то там делал, нагибаясь, потом исчез где-то, снова появился и наконец скрылся совсем, будто сквозь землю провалился.

    — Он спрятался под камнем, — первым догадался Кэ Сун-ю. — Я знаю, там под одной из глыб имеется пустота.

    — Нужно пойти к нему, — сказал Тиба. — Его могут там поймать солдаты.

    — Но он может принять нас за японских солдат, — заметил Ли Фан-гу, — и начнет стрелять. Ведь вы говорите, что он сбежал с винтовкой?

    — Что бы нам придумать, товарищи? — обратился ко всем Тиба.

    — Разрешите мне, — попросился Кэ Сун-ю. — Я изучал русский язык, когда был в восьмой армии, и знаю немного слов. Я спрячусь за соседней глыбой и буду ему кричать по-русски.

    Посоветовавшись, решили: пусть Кэ Сун-ю попробует.

    Спустившись в распадок, тот скрылся среди каменных глыб в том месте, где прятался русский.

    Грибанову сначала снилось, будто за ним кто-то гонится и повторяет какие-то бессмысленные слова: „товалиса“, „сипасиба“, „товалиса, сипасиба, самолета“. Потом он сразу проснулся, и ему показалось, будто он сходит с ума — эти же слова продолжали повторяться с какой-то фантастической настойчивостью. Встряхнув несколько раз головой, он стал внимательно прислушиваться. Нет, он не сходит с ума, слова эти действительно доносятся снаружи. Он немного отгреб щебень, сделал небольшое отверстие, в которое брызнул солнечный свет, и тут ясно различил ласковый юношеский голос, упорно повторявший одни и те же исковерканные слова. Потом голос стал повторять: „Ленин — Мао Цзэ-дун, Ленин — Мао Цзэ-дун“ и снова: „товалиса, победа, сипасиба“. Говорил, несомненно, китаец, — у японцев другой акцент. Словно солнечный луч в кромешной темноте, блеснула у него радостная догадка: его зовет один из уцелевших китайцев! Но откуда он взялся? Как он мог выследить его? А не провокация ли? Грибанов пошире раздвинул отверстие и вдруг увидел, что перед ним стоят две банки компота и мешочек с галетами. Сомнений не оставалось: его выследил китаец и подает знаки. Но где он сам?

    — Товарищ, где вы? — негромко спросил Грибанов по китайски.

    В ответ радостный возглас:

    — Я китайский комсомол, я — Кэ Сун-ю, партизан. Товарищ, не стреляйте в меня! Мы хотим помочь вам.

    — Да покажитесь вы, товарищ Кэ Сун-ю! — сказал Грибанов.

    — Только на мне одежда японского солдата, вы не стреляйте в меня. У меня оружия нет.

    И вот из-за камня показалась сначала голова юноши, а потом и весь он.

    — Ползите сюда, — пригласил Грибанов.

    Но Кэ Сун-ю не пополз, а встал во весь рост и, радостно улыбаясь, подбежал к укрытию.

    — Здравствуйте! Вылезайте скорее. Мы на вулкане, следили за вами. Мы знаем, что вы сбежали. Как хорошо, что вы говорите по-китайски.

    Кэ Сун-ю говорил быстро, глотая слова, волнуясь. Ему хотелось сразу все сказать. Грибанов вылез, и они крепко пожали друг другу руки.

    — Ну теперь ведите меня к вашим.

    Это была поистине самая счастливая минута в жизни каждого: и Грибанова, и Тиба, и китайцев, когда Грибанов и Кэ Сун-ю достигли базы повстанцев.

    — Да у вас тут целый партизанский отряд! — загремел веселый, голос Грибанова. Его богатырская фигура заметно возвышалась среди повстанцев. — С такими силами можно горы свернуть!

    В эту ночь никто из них глаз не сомкнул, слишком много было такого, о чем хотелось поговорить. И они проговорили до утра.

КРАЙНИЕ МЕРЫ 

    Побег Грибанова привел подполковника Кувахара в жестокое смятение. За долгие годы палаческой практики Кувахара еще никогда не терпел такого поражения, если не считать бунта военнопленных и его последствий. Но именно потому, что эти события последовали одно за другим в течение короткого времени, он готов был впасть в мистику: начал верить в сны и приметы. Наблюдавшие за ним тогда отмечали, что он даже утратил бравый вид самурая. Взгляд его стал бессмысленным, блуждающим.

    Может быть, немалую роль в этом сыграло и то, что при первом же объяснении с глазу на глаз с командующим последний заявил в очень грубой форме, что потребует отзыва Кувахара с Тисима-Ретто, если Грибанов не будет пойман в самые ближайшие дни. При этом командующий напомнил Кувахара и о бунте военнопленных, и о неудачной, операции потопления советского парохода, и о листовках, все чаще появлявшихся в гарнизоне. Всей кожей почувствовал Кувахара: его карьере угрожает серьезная опасность.

    Для поисков Грибанова командующий выделил целый батальон. На робкую просьбу утратившего спесь Кувахара — поднять весь гарнизон для сплошного прочесывания острова от севера до юга — генерал категорически заявил:

    — Ни одного солдата больше! При нынешней обстановке, когда русские стягивают свои войска к границам Маньчжоу-го, а пятый Тихоокеанский флот американцев совершает подозрительные демонстрации к востоку от острова, расточительно посылать даже батальон против одного человека. Только учитывая особую опасность сбежавшего, я могу позволить такую сильную меру, как выделение целого батальона против одного.

    Командующий не сказал, но Кувахара внутренним чутьем угадывал, что, сбежав в такой сложный момент, Грибанов связал их по рукам и ногам. Были все основания опасаться, что русские вступят в войну на стороне своих союзников — американцев и англичан. Это значит, что сынам Ямато [Ямато — древнее название Японии] трудно будет устоять. И тогда уцелевший Грибанов станет еще более опасным для них.