— Черт побери, да спросите его наконец, сколько их было?

    — Не считал, понимаете русское слово, не считал.

    Опасаясь, что эти шутки могут ему дорого обойтись, Борилка сказал переводчику:

    — Так думаю: человек пять было, а может восемь.

    — Спросите, почему же майор Грибанов говорил о двух японцах?

    — Я не понимаю, о каком майоре Грибанове говорит господин офицер, — в недоумении поднял брови Борилка.

    — Тот, кого я вызывал первым.

    — Господин офицер имеет в виду шкипера Чеботина?

    — Это в конце концов не имеет значения, пусть будет Чеботин. Он говорил о двух японцах-офицерах. Его слова подтвердил господин Сухоруков.

    — Не знаю, может быть, офицеров и в самом деле было два, я на это не обратил внимания…

    И проницательный Кувахара понял, что снова попал впросак.

    — Спросите у этого дурака, — сказал он переводчику, — что он может сказать о подводной лодке, которая потопила их пароход?

    Выслушав вопрос, Борилка снова развел руками:

    — А что о ней сказать? Подводная лодка как подводная лодка. Ахнула нас — и пароход ко дну.

    — Чья она? — тихо спросил подполковник.

    — А черт ее батьку знает, — равнодушно ответил Борилка. — В темноте разве разглядишь?

    Выслушав разъяснение Кувахара, что подводная лодка была американской и что это подтверждено русскими уже отправленными в советское посольство в Токио, Борилка безразлично сказал:

    — Раз вам известно, что американская, стало быть американская. Я же не видал ее. Вам лучше знать.

    Но подписать акт решительно отказался.

    — Как же я могу? А вдруг она не американская? Мировой скандал!

    — Объясните ему, — с мягкой улыбкой проговорил подполковник, — что десять русских уже подписали акт и благодаря этому уже отправлены в Токио и, может быть, уже на родину выехали.

    — Ну что ж, — сказал Борилка, — значит, они видели. А я не видел. Да и то сказать: если десять человек подписали, удостоверили, зачем же мне подписывать человеку, который не видел лодку?

    Борилку отправили в то помещение, куда отвели Воронкова.

    — Не то дурак, не то хитрец, не поймешь, — отплевываясь, говорил Кувахара, когда за боцманом закрылась дверь.

    И вот в кабинете Стульбицкий. Красновато-бурая жесткая бороденка его заметно вздрагивает, тонкие жилистые пальцы трясутся, и он все время прячет их. На выпуклом широком лбу — легкая испарина.

    — Профессия? Ученый-географ. Да, из Москвы. Направлялся на Камчатку с заданием Академии наук. Ученые труды? Да, имею девять печатных работ. Две находятся в ведомствах. О чем? Могу охарактеризовать… Которые в ведомствах? Те являются государственной тайной. Нет, нет, о них я ничего вам не скажу, и не спрашивайте об этом, я дал подписку о неразглашении тайны.

    Подполковник Кувахара понимающе улыбался: дескать, уважаю, тайна есть тайна, и я не намерен ее у вас выпытывать.

    — Спросите этого господина, — обратился он к переводчику, — давно ли он знает майора Грибанова?

    Стульбицкий заметно вздрогнул.

    — Как, как вы сказали? Майора Грибанова? Что-то не припомню такой фамилии.

    — Спросите, как фамилия этого высокого блондина, которого я вызывал первым?

    Географ настороженно посмотрел на подполковника Кувахара, потом перевел взгляд на переводчика.

    — А-а-э, гм, — промычал он. — Тот высокий? Знаете ли, я плохо с ним знаком… О, вспомнил, Чеботин! Так он, по крайней мере, представлялся, когда знакомились в шлюпке. Да, да, Чеботин. Нет, зачем же говорить неправду, — Чеботин.

    — Спросите его, — с нескрываемым интересом попросил подполковник переводчика, — бывал ли он в Америке и говорит ли по-английски?

    — Нет, в Америке не бывал, английского языка не знаю. Немецким владею свободно.

    — Что он думает о том, кто потопил их пароход?

    — Э-э, гм, — промычал Стульбицкий, прикоснувшись пальцами к бородке. — Было темно, знаете… В этих условиях невозможно было разглядеть… Я полагал, что это ваша подводная лодка. Но может быть я ошибаюсь?

    — Объясните господину Стульбицкому, что японские вооруженные силы никогда бы не могли совершить такое злодеяние. Нами установлено, что это американская подводная лодка. Скажите ему, что этот факт нами установлен документально.

    Стульбицкий с напряженным вниманием выслушал переводчика.

    — В таком случае, я беру свои слова обратно, — сказал он, приложив руку к груди. — Да, это такое злодеяние, которое не вмещается в сознании цивилизованного человека. И что же, простите, она безнаказанно ушла?

    — Да, она ушла в Тихий океан. Скажите ему, что я прошу его подписать акт о злодеянии американцев.

    Подполковник Кувахара на этот раз не сказал, что акт уже подписан десятью мнимыми русскими.

    — Видите ли, господин офицер, — начал Стульбицкий, — если бы я сам лично имел на руках достаточно убедительные доказательства этого, я бы охотно подписал, но я пока не вижу таких доказательств…

    — Хорошо, передайте господину Стульбицкому, — сказал довольный Кувахара, — что эти доказательства будут ему представлены в ближайшие дни. И тогда, я надеюсь, он подпишет акт?

    — Да, да, непременно, — с удовлетворением закивал головой Стульбицкий.

    Затем начался разговор о китайцах и мнимых японцах, подобранных „Путятиным“ незадолго до его гибели. Но Стульбицкий ничего не мог прибавить к тому, что уже сообщили Грибанов, Воронков и Борилка. Тем не менее подполковник Кувахара остался доволен разговором со Стульбицким. Он приказал поместить ученого-географа в ту же комнату, где все русские находились до этого. Но прежде оттуда увели на допрос Андронникову. При этом было сделано так, чтобы Андронникова не могла встретиться со Стульбицким.

    Андронникова вошла в кабинет подполковника Кувахара гордой и независимой походкой. На ней была офицерская шинель внакидку, пышной копной вились русые шелковистые волосы, левая рука на перевязке. Рослая, стройная, полнощекая, со слегка похудевшим смугло-розовым лицом, она выглядела красавицей. Кувахара отметил это про себя и с удивлением подумал о том, почему не обратил внимания на эту красавицу в комнате дежурного жандарма. Сейчас он встал и вышел из-за стола навстречу.

    — Переведите: мне приятно познакомиться с русской девушкой, офицером, отрекомендуйте меня и попросите, чтобы она тоже представилась.

    Говоря все это переводчику, Кувахара, маленький, почти по плечо девушке, подошел к ней, галантно протянул руку и держал ее продолговатую изящную ладонь до тех пор, пока Хаттори переводил сказанное.

    — Военврач капитан Андронникова, Надежда Ильинична, — холодно сказала девушка.

    Не выпуская ее руки, подполковник подвел Андронникову к креслу и усадил: он старался казаться приятным.

    — Переведите госпоже Андронниковой, что долг службы, понятный ей, как офицеру, вынуждает меня разговаривать с ней не о прелестных предметах, а о суровом военном деле. Я прошу поверить, что все мои вопросы продиктованы служебной необходимостью.

    Как ни блистал подполковник Кувахара своими изящными выражениями и знаками сочувствия к Андронниковой по поводу лишений и испытаний, выпавших на ее долю, девушка продолжала оставаться строгой, равнодушной и немногословной. На все вопросы она отвечала коротко и сухо, на подполковника почти не смотрела.

    Только после вопроса о том, оказывала ли она медицинскую помощь подобранным на море китайцам, Андронникова с негодованием заявила Хаттори:

    — Переведите этому господину, что вопрос его не относится к теме нашего разговора и он не имеет права запрещать или разрешать мои действия как советского врача. Да, оказывала помощь и считаю, что в этом мой долг. Я прошу, чтобы он сказал мне, зачем меня пригласили сюда? Я плохо чувствую себя и требую, чтобы меня оставили в покое и быстрее отправили нас на родину.

    На подполковника Кувахара эти слова подействовали отрезвляюще. Губы его нервно передернулись.