А мы втроем

Клещами трижды сжали тяжкий вал,

И, словно в глину, бьет металл в

                         металл.

Вал в середине желт, с торца багров,

А мы его ворочаем без слов.

Мы так сейчас близки! К чему слова?

Когда б одна большая голова

Вдруг сблизила шесть наших дружных

                             рук,

Определяя все

На цвет, на звук.

Мы трудимся с утра. А молот бьет.

Бьет молот,

И, как будто солнце жжет,

На лицах наших проступает пот.

Еще. Еще. Бросать нельзя.

Но вот —

Вал выпрямлен и почернел с торца,

Изваянный по воле кузнеца.

— Довольно. Хватит, —

Говорю я двум.

И молот смолк… Но что за новый

                          шум?

Гудит сирена: кончен день труда,

Сейчас мы разойдемся, как всегда.

Многооконный, многолюдный цех

Закроют…

Я оглядываю всех.

Как были мы близки! Сейчас — домой.

И странно мне, на миг,

Что за спиной

Есть комната и поманит назад,

Что снова стены нас разъединят,

И стекла, и квартирные огни…

Я на товарищей гляжу: они

Не думают ли то же, что и я?

Они секунду медлят у огня,

А угли затухают, и — светло —

Нас обдает кузнечное тепло.

Давно сирена смолкла. День труда

Окончен.

За стеклом не льет вода.

И дом твой недалёко, может быть.

Но не спешишь ты уходить.

[1940]

Промельк

Я помню чудное мгновенье… Пушкин

Есть порой на московской площади

Тихий промельк, секунда одна:

Ни троллейбуса вдруг, ни лошади —

Непонятная тишина.

Словно время на размышление

Всем идущим на миг дано,

Словно сбудется во мгновение

Все, чем сердце порой полно.

Словно всех незнакомых ранее

В этот полдень сошлись пути,

Узнаванье пойдет, братание

Всех —

С кем вместе жить и идти.

Вот уж кажется: начинается!

(…Дальний оклик, веселый вскрик…)

…Но вот тут-то и появляется

Неожиданный грузовик.

Вновь машин легковых мелькание,

Ветра легкая полоса.

Но не ветер, людей дыхание

Овевает мои волоса.

[1940]

Жалобы наборщика и пояснения автора

Наборщик

Знаете, двадцать два года

Я набираю

То песню, то стих.

Буквы родного народа,

Как тяжелы вы в ладонях моих!..

Часто ль и в книгах вы были

Так тяжелы, как частицы свинца,

А не бумаги и пыли?

Часто ли книги имели сердца?

Часто, открыв переплеты,

Видишь портреты плечистых

                      мужчин,

Годных для лучшей работы…

Вот и еще отыскался один,

Требующий реала:

«Дружба, — твердит, — единенье

                      сердец!»

А музыкальности мало

И поэтичности…

И, наконец,

Все о себе он судачит —

Словно в семейном письме…

                      А зачем?

Автор

Друг. Я вас понял, а значит —

Скажем, что

Я обращаюсь ко всем,

Кто иногда, замирая,

Тянется к свету чужого окна;

В шествии Первого мая

Светлую радость находит сполна.

Радость — едва не целуя,

Плеч незнакомых касаться и рук,

Видеть не толпы, а лица вокруг…

Да, без конверта пишу я —

Вам, — для спасения друга

Шедшие в финский мороз —

Под шрапнель.