ребенком?..
— С того времени и случилось что-то у меня с головой. То ничего, а иногда как поведет, как
поведет… А они, Иван Матвеевич, еще и насмехаются. Про козу да молоко…
Иван Матвеевич успокаивал ездового, советовал не обращать внимания на шутников, ведь
лесной человек без того не может, чтобы не пошутить, поэтому и самому следует отшучиваться.
— Я их посылаю куда следует, — говорит Захар.
— Главное — не обращать внимания…
— А вы им прикажите, они вас послушаются…
— Обязательно прикажу.
Захар энергично дернул за вожжи. А вскоре объявил:
— Вот уже и пятнадцатый, Иван Матвеевич, смотрите, чтоб не проехать…
Вскоре они оказались на месте, где мог возникнуть пожар. Издали запахло в утреннем
воздухе дымом, а там и дымок завиднелся над густой посадкой. Иван Матвеевич встревожился,
чуть не спрыгнул с брички и не побежал вперед. Дружные рысачки в один миг вынесли их к
пойме сонной Тали, и тут открылась картина, сразу же всех успокоившая. На меже квадратов, на
месте, предназначенном для костров, если бы у кого-нибудь возникла потребность их разводить,
сидели пятеро подростков-школьников и терпеливо поджидали, когда поспеет дорожный
завтрак.
— Что здесь делаете, путешественники? — строго спросил Иван Матвеевич.
Путешественники сразу поняли, с кем имеют дело, поспешили объяснить:
— Да мы окопались…
— В отведенном месте…
— Мы осторожно…
Иван Матвеевич и сам видел: ребята придерживались всех правил противопожарной
безопасности. Но, видно, сердцем еще не остыл.
— Что осторожно, то молодцы. Но почему без старших ходите по лесу?
— Да мы же разведчики…
— По следам идем… партизанским…
— Здесь когда-то сам Ковпак проходил…
— Наши стоят лагерем в лесу, а мы — по азимуту. Разведчики мы, из отряда юных
следопытов.
— Руководитель наш там, с ними…
У Ивана Матвеевича затеплились глаза. Видно, вспомнил: в таком возрасте он сам ходил
этими лесами, без азимутов, без присмотра старших и без права на то, чтобы разводить костры и
даже громко кашлянуть.
— Если разведчики и если по азимуту, то тогда все в порядке. Вижу, дисциплина у вас на
уровне. Дыма только напустили лишнего, скоро пожарные прилетят…
— Да мошва же… Комары кусают…
Услышав о пожарных, ребята заспешили снять недоваренную кашу, в тот же миг нашлось у
них и брезентовое ведро с водой, немедленно залили костер.
Иван Матвеевич молча наблюдал за их действиями и в душе усмехался: «Голубчики мои,
милые мои мальчики, какое счастье вот так играть, искать и присматриваться к нашим следам,
тем самым, которые стирает неумолимое время не только на стежках-дорожках, но и в памяти
многих людей».
— Приятного вам завтрака, хлопцы, и успешных поисков. Будьте осторожны — это лес.
— Не впервой, знаем…
По ту сторону Тали пролег широкий грейдер, иногда по нему пробегают машины, тянут за
собой длинные кометоподобные хвосты пыли. Иван Матвеевич первым заметил рыжий хвост,
тянувшийся за красной, как жар, машиной.
Лесничий неторопливо вышел на берег Тали. Засмотрелся на течение, в этом месте воды в
речушке было немного больше, чем возле лесничества, так как ниже разлился неширокий пруд
возле плотины. Заметил: метнулся щуренок…
Машина остановилась напротив, хвост, тянувшийся за ней, сразу обвил ее густой завесой,
из которой виднелись, поблескивая металлическими касками, пожарные.
— Что там? — кричали.
— Все в порядке, тревога ложная…
— Пускай там лучше смотрят ваши наблюдатели… Не близкий свет гнать машину…
Иван Матвеевич не ответил на упрек. Знал: говорилось для проформы. Пожарным намного
легче прогуляться, спеша на ложный вызов, чем вести бой с грозной стихией.
Солнце шло и шло вверх, гуляло по чистому небу, здоровалось со всем сущим на земле,
питало теплом каждую былинку в лесу, каждое деревце.
Лес могуче поднимал зеленую грудь, дышал, звенел птичьим хором в честь ясного утра и
всемогущего солнца. Инесса смеялась и радовалась, чувствовала себя счастливой, так как
впервые познала эту неизведанную в жизни красу, любовалась и не могла налюбоваться всем,
что ее окружало, прислушивалась к лесному трепету, жужжанию насекомых и птичьему пению —
и не могла наслушаться. Как же здесь прекрасно!
Отец показывал все это Инессе, рассказывал ей о вещах необычных, словно песню пел.
Они возвращались в лесничество пешком. Захар ехал где-то поблизости, слышно было, как
стучали колеса на ухабах, как фыркали кони, как время от времени Захар с ними разговаривал,
наверное считая, что они его хорошо понимают, а впрочем, кто знает, может, они его и
понимали.
Странный человек этот Захар. Рассказывал о таких страшных вещах…
— Отец, а Захара в самом деле били?
Иван Матвеевич как-то странно, вопросительно посмотрел на дочь.
— Действительно рыбина была причиной?
— Твое счастье, дочь, что ты не знаешь, что такое фашизм. Рыбина? Каждую былинку на
земле, каждое деревце в лесу они считали своей собственностью. А бить они могли не только за
рыбину — просто так били. За то, что не поклонился низко, что взглянул косо, что с дороги не
сошел вовремя.
— Его могли и совсем убить?
— Его на всю жизнь искалечили. Других пытали до смерти… — Иван Матвеевич бросил
взгляд на то, что его окружало, повел рукой: — Думаешь, этот лес не пострадал? Видела бы ты
его в то время, прошлась бы но этой тропинке… У тебя сердце кипело бы от слез и жалости.
Опустошенным он был, ограбленным, искалеченным. Как только они вступили на нашу землю,
так и бросились леса уничтожать. Вырубали все, что под руку попадало, тащили к железной
дороге, запихивали в вагоны, отправляли к себе. Вон там, возле лесничества, может, заметила
дубы? Им по триста с лишним лет, они — история наша, прошлое народа и завтрашнее. Потому
что только в силу вошли, им еще жить да жить. Они на нашей земле украинской способны
соревноваться с реликтовыми секвойями, баобабами, они — уникальные творения природы. И на
них оккупанты набросились. Я в то время здесь не был, а старые люди, очевидцы, до сих пор
рассказывают, как умирали те дубы. Не поддавались ни острому топору, ни зубастой пиле,
упирались, стонали…
Инесса слушала, раскрыв рот, ее увлекла не столько трагическая судьба дубовой рощи,
сколько сам отцовский рассказ, его речь, глубоко затаенная боль, слышавшаяся в каждом слове.
— Потом хозяевами в лесу стали партизаны, не позволили лес уничтожать. Я тебе скажу,
дочь, что о партизанах у нас много написано и сказано, подсчитано, сколько эшелонов они под
откос пустили, автомашин сожгли, самолетов сбили. За это партизанам слава вечная. К
сожалению, об одном умолчали. Я лично в каждом лесу или на опушке памятники или хотя бы
памятные знаки поставил бы партизанам за защиту родной природы, за спасение наших лесов.
Если бы не было такого мощного партизанского движения, то за годы страшных разрушений
враги до последней щепки снесли бы все зеленое на нашей земле, не моргнув глазом,
превратили бы ее в Сахару. Рубили и пилили они все подряд, а где не могли срубить — сжигали.
С одной стороны, стремились все, что пригодно, в Германию вывезти, а с другой — в пустыню
хотели превратить Полесье, чтобы негде было патриотам прятаться, чтобы не было условий для
партизанской борьбы.
Неожиданно вышли к лесному питомнику. Среди многоцветья трав пролегли ровные
бороздки, а в них под травяной защитой зеленели молоденькие сосенки, несмело выглядывали
березовые листики.
— А это, дочь, будущие леса!
Внимательно осматривал Иван Матвеевич маленькое деревце, поучал дочь:
— Обрати внимание, какая у него нежная ножка. А знала бы ты, сколько в ней силы, какой
