особенно Роланда.
Все свободное время проводил Роланд в лесу вместе с Иваном Матвеевичем. Завязалась
между ними большая дружба, так повлиявшая на мальчика, что стал он неузнаваемым в школе,
даже дома суровый отец оставил его в покое, тайком гордясь склонностью сына к такому
великому и благородному делу, как умение служить лесу. На Полесье до сих пор начиная с
незапамятных времен особой любовью любят леса и уничтожение их без крайней необходимости
считают грехом, который не прощается.
В этом нет ничего странного. Житель Полесья издавна привык верить лесу, считал его своим
сообщником, а то и защитником, безмолвным другом, который никогда не подведет, не предаст и
не обидит, а на помощь придет всегда. Он и согреет зимой, он и прокормит в трудное время, он и
спрячет в годину лихолетья, защитит от чужеземца-врага, будет надежным союзником. Поэтому
старый Карпенко только довольно покрякивал, когда видел, что сын направляется в лесничество.
Знал, что баклуши бить не будет. Иван Матвеевич найдет всем этим неслухам и лоботрясам
настоящую, полезную работу. Там они деревца сажать будут, семена собирать, лекарственные
растения засушивать, зверят подкармливать, за лесом ухаживать, чтобы порядок был в лесу,
чтобы жил лес полной жизнью.
Так и стал Роланд Карпенко правой рукой у лесничего Иваненко, пошел сразу после
десятилетки сдавать вступительные экзамены в сельхозакадемию. Неудивительно, что, закончив
учение, попросился на работу к Ивану Матвеевичу. Тут, правда, ему и сам лесничий
посодействовал, обращался к ректору, просил за Карпенко. И имел теперь Иван Матвеевич
заместителя надежного, такому можно передать в руки то, что ценил превыше всего в жизни,
спокойно доверить любимое дело.
Знал все эти леса и угодья Роланд как свои пять пальцев. По лесу мог пройти и днем и
ночью с завязанными глазами, не наткнуться ни на один пенечек, ни на одно дерево. Знал, на
каком дереве какая птаха и когда начала высиживать птенцов, в каком квартале поселились
лоси, почему семейство вепря поменяло место прописки, какой посадке молодых деревьев могут
угрожать вредители, где следует немедленно начинать расчистку, — словом, все то, что в
совершенстве знал Иван Матвеевич, было известно и Роланду.
В то время, когда у отца с дочерью состоялась неожиданная встреча и драматическое
объяснение, Роланд стоял на вышке. Дежурный лесник что-то заметил в лесу, но не сумел в этом
разобраться и поднял тревогу.
Роланд соколиным взором осматривал подвластное ему королевство. Сверху оно было видно
почти до последней черты. Прежде всего в глаза бросалась Таль, журчавшая, вилявшая из
стороны в сторону между песчаными дюнами, цедившая свои воды через камыш и осоку,
наполнявшая ими продолговатые водоемы, особенно возле запруд. Запруды копали все — не
отдельные, конечно, любители, а колхозы, совхозы, лесничества. На заседании правления
слушали — постановили, чтобы было свое море, чтобы было где уткам плескаться, молодицам
белье стирать, детям тешиться, дедам рыбу ловить, чтобы огородам вдоволь вода подавалась…
Решили — и пошел по команде поднятый мехбатальон, зарычали экскаваторы и бульдозеры,
заурчали автомашины, забегали прорабы… Неделя-другая — и запруда преградила путь Тали,
заставила ее сливать свои не такие уж и неисчерпаемые запасы в рукотворные озера. В таких
шорах ей не приходилось кичиться, вынуждена была тайком прокрадываться от запруды к
запруде, журчать еле заметным ручейком да еще и радоваться: могла ведь и совсем уснуть,
пересохнуть под беспощадно жгучим солнцем.
Дежурный лесник заметил с вышки, что где-то среди лесов затаилась беда, похоже,
разгорается огонь, и кто знает, чем он может обернуться для леса в такую жаркую пору. Роланд
окинул свои владения цепким и оценивающим взором. Пока еще ничего не увидел — ни
опасности, ни подтверждения тому, что там все в порядке. Над Талью густой завесой плыл
утренний туман. Не раз и не два видел он этот знакомый с детства пейзаж, был убежден, что в их
хозяйстве царит спокойствие и порядок, но вместе с тем, как человек опытный, не мог
гарантировать того, что где-то в тумане не прячется опасность — из малюсенького, почти
незаметного костерка может разгореться большой пожар.
Подобно тому как знающий терапевт выстукивает и выслушивает легкие человека,
разыскивая и опасаясь найти в них почти незаметное место воспаления, так и Роланд ощупывал
взглядом живой организм леса. И чем больше всматривался, тем тревожнее становилось у него
на сердце — интуитивно чувствовал, что что-то опасное притаилось там, в пятнадцатом квадрате,
вблизи Тали, как раз в том месте, где она почти обрывается.
Лишь на какой-то миг заметил Роланд в пробеле густого тумана вытянутую в сторону струю
дыма и золотисто-красный взблеск.
Встревоженно глянул вниз, поискал глазами Ивана Матвеевича. Увидел своего кумира
невдалеке от дома и сразу не поверил собственным глазам: лесничий обнимался с какой-то
женщиной. Можно было бы и не удивляться — лесничий имел жену, обниматься с ней ему бы
никто и никогда не запретил, но Роланд точно знал, что врачиха в такое время пребывает на
своем медпункте — это раз, а кроме того, было известно, что Иван Матвеевич скорее дал бы руку
на отсечение, чем позволил себе на людях ласкать Ольгу Карповну. Роланд начал всматриваться:
что же это за Дульцинея у Ивана Матвеевича объявилась? И поскольку зрение имел острое, то
быстренько и раскумекал: да это же ту самую новенькую обнимает старый Иваненко, ту
красоточку. Нет, не думайте, Роланд не бросится в драку, он ни слова не скажет сопернику, даже
виду не подаст, что видел его жалкие залеты, просто-напросто он им помешает и тем спасет
неопытную Золушку.
Иван Матвеевич и Инесса были беспредельно счастливы. Голова дочери лежала на
отцовской груди, руки крепко держались за отцовские плечи. Ивану Матвеевичу виделось:
держал он на руках младенца, свою маленькую дочь, свою вымечтанную Инессу, а она
доверчиво прижималась к отцовской груди, согревала его своим теплом. И оттого он чувствовал
себя на седьмом небе.
Первым нарушил молчание отец.
— Приехала меня судить, дочь?
— Дети не имеют права осуждать родителей, — ответила она после паузы.
— Я счастлив, что ты даже без отцовской заботы выросла умницей.
— Детей воспитывают не только родители…
Иван Матвеевич не почувствовал и не заметил колючки.
— А дети родителей судить все же имеют право, дочь, и должны судить… — молвил
печально.
Инесса сняла руки с плеч отца, отвела глаза.
— Так или иначе, а дети обязательно подвергают суду все дела родителей, родительское
поведение, родительский быт. Они или отрицают их, или принимают, продолжают традиции…
Инесса постепенно оттаивала. Тайком ловила отцовский взгляд и внимательно слушала.
— Мы, старшие, родители ваши, живем не сами по себе, не каждый для себя. Мы живем в
обществе, и что бы ни делал каждый из нас, это так или иначе вливается в общее дело.
Инесса вздохнула — очень уж на политграмоту похоже, неужели отец не умеет
разговаривать другими словами? Или, может быть, хитрит, нарочно уводит в сторону?
Иван Матвеевич не собирался избегать острого разговора.
— Поэтому, дитя, если судить нас, старших, всех вместе, то правда будет за нами: мы
делали и делаем доброе дело. Если же брать каждого из нас в отдельности, то здесь совсем иное:
одними родителями дети гордятся, стремятся им подражать, а некоторых…
Инесса снова подняла голову, поняла, что отец говорит о высшей правде жизни,
заглядывает вглубь, судит по своему высокому счету.
— Если судить именно так, — продолжал Иван Матвеевич, — то я как отец, безусловно, не
