предстоящей, далеко не радостной встрече с неизвестным ей родным отцом. Ее пленила красота

лесного утра, которое зажигало небо на востоке, подливало синеву в небосвод.

Она пошла по узенькой тропинке, на две ровные половины разделявшей сад, вздрогнула

зябко, когда свежая утренняя роса забрызгала ее босые ноги, поскольку была в обуви,

состоящей только из твердой подошвы и двух тесемок. Шла туда, где за садом виднелся могучий

сосновый бор, а чуть в стороне дремало округлое озеро. Вчера его заприметила издали, а

сегодня, перебежав через сад, чуть не покатилась с крутого берега и не упала в тихую сонную

воду, озеро еще спало, дышало ровно, завернувшись в дымчатое одеяло тумана.

Инесса остановилась на самом берегу, схватилась руками за нежные косы плакучей ивы,

застыла, залюбовавшись увиденным. Впервые в жизни встретилась с такой идиллической

картиной. Озеро было создано людьми, видимо, бульдозеры наворочали с его дна горы белого

песка, вода была зеленоватой, отсвечивала зеркалом. И отражался в том зеркале могучий лес,

перевернулся верхушками вниз, вцепился корнями в берег. Создала же оптика природы такое

диво, что глаз невозможно было от него отвести!

У берега плескались утки, белые, будто лебеди, утята еще не совсем сбросили с себя

желтоватый пух, но уже догоняли родителей, носились друг за дружкой, будили время от

времени лесную тишину смешным писком.

Она не сразу заметила маленького рыбака, который терпеливо держал в воде удилища,

выманивал глупого карпа. Карпы тут жили вольготно, прочерчивали кое-где тихую гладь

острыми плавниками, а то и выпрыгивали из нее, ртом ловили мошву, что так и вихрилась, так и

танцевала над самой водой.

Инесса вздрогнула, когда в самом дальнем конце озера, видимо, в том месте, где оно самое

глубокое, что-то тяжелое бросилось в воду, подняло в утренний воздух, уже окрашенный

невидимыми лучами солнца, фонтан брызг, засопело, зафыркало, закашлялось, заболтало

руками и ногами, подняло голову и поплыло по тихому озеру.

Кто-то там купался, и девушка не мигая следила за ним. Не отец ли ее купается спозаранок?

Непохоже, не по-стариковски плещется купальщик в озере, а по-молодецки, по-спортивному

окунулся, гребет так, что даже волна плещется о берега, ни лица его не видно, ни ног, ни рук,

только спина черная, как у негра, да черные волосы.

Купался незнакомец недолго, выскочил на противоположный берег, встряхнулся, как конь

после купания, заметила только Инесса, что был молодым, стройным, сложенным

пропорционально, ладно. Бегом бросился к турнику, соединяющему два столба, и, ухватившись

руками, подтянулся ловко, завертелся, затем раз десять подтянулся, словно нарочно

демонстрировал перед девушкой свою ловкость и силу.

Инесса невольно залюбовалась, не могла отвести от него глаз, хотя и не видела лица

спортсмена, но почему-то была уверена, что он молод и красив. Наблюдала за ним будто бы и

безразлично, ни о чем не думая. Отвертев «солнце», продемонстрировав все, на что был

способен, незнакомый спортсмен, не глянув в сторону нимфы, затаившейся в ветвях ивы, рванул

бегом.

Инесса только с грустью вздохнула: то ли ей захотелось узнать, кто он, этот атлет, то ли

стало-завидно, что она сама не способна вот так. Перевела взгляд на сосновый бор и чуть не

вскрикнула от удивления. Среди могучих корабельных сосен пылал и переливался красный, как

жар, диск солнца, ясные лучи пронизывали лесные чащи золотыми стрелами, восток пламенел, а

небо золотилось, синело и играло такой прекрасной радугой, которую, наверное, можно было

увидеть разве что в глухом Полесье, на глухой, заброшенной лесной поляне.

И показалось ей на миг, что попала в края неизведанные, на безлюдье, которое приносит

утешение и покой сердцу, и подумалось девушке: «Как было бы хорошо, если бы это мгновение

было бесконечным». Вспомнилось, что Гёте тоже хотел, чтобы остановилось мгновение, так оно

было прекрасно.

Инесса была вынуждена возвращаться к отцовскому дому, идти навстречу неизвестному:

или встретить счастье, или ощутить еще один удар несправедливой судьбы.

Солнце над горизонтом осветило всю околицу, развеселило Таль, тихо струившуюся в своем

земляном желобе, посеребрило дубы по обе стороны запруды, раздуло пламя в окнах всех

строений лесничества.

Инесса возвращалась к дому уже по другой тропинке, по слегка примятой траве. С восторгом

рассматривала в зеленом травяном ковре орнамент из одуванчиков. Некоторые одуванчики

красовались круглыми пуховыми шапочками, они сразу напомнили девушке родной город и

улицу: там тоже в уютном палисаднике, заросшем кустами бересклета, росли в изобилии

одуванчики и радовали своим желтым цветом и малышей и взрослых. Инесса любила на них

взглянуть хотя бы мимоходом, спеша в школу. Вспомнила — вздохнула: что теперь дома

делается?

Лесничество оживало, к петушиному кукареканью и птичьему пению, собачьему лаю и

каким-то непонятным и незнакомым девушке звукам прибавлялись голоса людей. Было странно,

что они здесь, в лесном городке, над озером и мини-речкой, не заглушались, не тонули в общих

шумах, а звенели ясно и отчетливо, словно усиленные чудесным незримым аппаратом, каждое

слово долетало, будто из спрятанных радиорупоров.

— Захарка, ты коней поил? — послышался густой баритон.

— Захарка не дурнее кого-то… — пропищал в ответ надтреснутый тенор. Инесса услышала в

голосе нескрываемое раздражение и чувство обиды.

— А почему у них бока позападали?

— И у тебя позападали бы…

Какое-то мгновение разговор не возобновлялся, а затем снова тот же шутливо-насмешливый

баритон:

— Захарка, а твоя Мотря козу доила?

Из ответа не удалось узнать, исполнила Мотря — может, жена или дочь Захарки — свою

утреннюю обязанность или поленилась, — Инесса не разобрала слов. Видимо-таки, Мотря козу

подоила, так как баритон поинтересовался:

— А молоко холодное или теплое?

— Иди ты… — взвился в небо тенорок.

Инесса только ступила на веранду, как ее снова охватили беспокойство и тревога:

залюбовавшись красотой утра, забыла, зачем оказалась среди этой красоты. Предстоящая

встреча с отцом отступила было куда-то вдаль, теперь же в любой миг могла отвориться дверь, и

она должна была оказаться один на один с отцом, посмотреть ему в глаза, уловить его взгляд. И

если еще вчера, когда ехала в эти края, она хорошо знала, что ему скажет и как скажет, то за

ночь и утро развеялись все слова.

На цыпочках прошлась по веранде, шагнула к столу, не зная, как ей вести себя дальше:

посидеть тихонько, чтобы не будить хозяев, или, может, опять прилечь на диванчике.

Неожиданно дверь отворилась, у Инессы невольно перехватило дыхание, она испуганно

обернулась к тому, кто должен был там появиться. Появилась Ольга Карповна.

— Доброе утро. Не замерзла? Комары не закусали? Вот и хорошо, очень хорошо…

Инесса затаив дыхание отвечала односложно на все вопросы, а сама не сводила глаз с

двери в комнату, ждала появления отца.

— Умывайся да завтракать будем, а то Иван Матвеевич уже почаевничал и пошел в свою

контору. Подкрепляйся и иди. Я ему сказала, он будет ждать…

Полегчало на сердце у девушки. То, что должно было произойти, откладывалось на какое-то

время, и уже в этом было облегчение и даже счастье.

Завтракала без аппетита, смотрела в тарелку и почти не видела, что ей туда положили,

наскоро выпила чаю — спешила идти наниматься на службу. Ольга Карповна пожелала ей

традиционное «ни пуха, ни пера», ласковыми глазами проводила девушку, указала дорогу к

конторе и занялась своими делами.

Лесничество уже жило. Куда-то прошли несколько женщин и девушек с лопатами и быстро