— Как бы его вытащить сюда?.. Откажется… Или «хвост» притащит.
— Берем со Спартаком эту операцию на себя, — уверенно сказала девушка. — И Ткачик
пусть идет… для прикрытия.
Насмешливо взглянула на Зиночку Белокор. У той сразу же высохли слезы.
— Может быть, лучше я? Я с Аристархом Платоновичем…
— Обойдемся без тебя, — отрезала Кармен, — за больными лучше посмотри.
Белоненко позвал Ткачика, велел готовиться к рискованному путешествию в Калинов.
Затем они зашли к капитану Рыдаеву. Переодетый, умело перевязанный пограничник лежал
на мягкой постели, выстланной из лесных трав и веток.
— О, да вы еще совсем юноша, капитан! — по-дружески улыбнулась Вовкодав выбритому и
умытому Рыдаеву. Пошутила: — В вас еще влюбиться можно.
— А что… Я и так уже чуть не женился на безносой, — пошутил он.
— Дел много, капитан, нельзя умирать, — произнес Роман Яремович.
— Избавиться бы от гитлеровского подарка, — вздохнул Рыдаев.
— Попробуем, — кивнула головой Вовкодав.
Лагерь жил своей жизнью. Кто стоял на посту, кто, ожидая очереди на пост, отсыпался, кто
чистил оружие, а кто и просто скучал без дела.
Под раскидистой сосной, надежно замаскировавшись под нависшими ветвями, удобно
устроились Трутень с Зориком. Выставляли на подстеленной поле Зорикова выветренного не
одной зимой пальто косточки домино, перебрасывались словами.
Мимо игроков прошли Зиночка Белокор и неугомонная Кармен.
— Ты, Зиночка, будь уверена, если уж я возьмусь за какое-нибудь дело…
— Не понимаю, зачем тащить Ткачика, ведь он так переживает… У него горе… —
волновалась Зиночка за секретаря райкома комсомола.
Кармен щурила лукавые глаза, насквозь видела Зиночку Белокор.
— Не терзай себя, Зинуля, и не переживай за Ванька. Он парень-кремень. И потом у нас с
ним кое-какие дела…
— Да? — встревожилась не на шутку Зиночка. — Какие?
— Ну, мало ли какие!
Зиночка уже заметно побледнела.
— А ты, Зиночка, займись-ка воспитанием моего родственника Спартака Рыдаева… Не
смотри, что он школьник. Он настоящий мужчина. Любому фашисту голову свернет…
Не договорила Кармен — появился Спартак.
— Ну и несерьезная ты личность, Кармен, мы с Ваньком уже готовы в дорогу, а тебя где-то
носит.
— А я тоже готова, — отозвалась Кармен, — только вот с Зиночкой советовалась, как лучше
Мурашкевича заполучить…
— Раз я иду, пусть у тебя голова не болит! — хвастливо заявил Спартак, а Кармен
многозначительно сказала Зиночке:
— Ну, что я тебе говорила!..
Тем временем Белоненко, Рыдаев и Вовкодав беседовали на важные темы.
— Каковы ваши планы на будущее, капитан? — спросил Белоненко.
— Встать на ноги.
— Об этом мы позаботимся.
— Цель у нас одна — догнать своих.
— А вы знаете, где теперь линия фронта? Вот то-то же. А мы сохранили приемник, правда,
батареи садятся, но Москву еще слышим.
— Сообщения Информбюро неутешительны… — вздохнула Вовкодав.
— Армия Кирпоноса потерпела поражение… Можно сказать, разгромлена. Генерал погиб…
Молча слушал это капитан Рыдаев. Не хотелось верить Белоненко, но… Калинов теперь
оказался в глубоком тылу… Это факт…
— Оставайтесь у нас. Скоро зима… Вместе будем бить врага. Дезорганизуем фашистский
тыл, будем устраивать диверсии…
Рыдаев положил на колено Белоненко сухую, горячую руку.
— Я все понимаю. Подумаю… А точнее, обстоятельства сами подскажут, как нам быть. А пока
что принимайте в свой коллектив…
Лейтенант Раздолин с бойцами строили шалаш. Начали строительство с таким расчетом,
чтобы и для Спартака хватило места, а может быть, и еще кто-нибудь прибьется. Уже оставалось
только закончить крышу причудливого жилья, как лейтенанта позвала Зиночка Белокор. Она
должна была осмотреть и полечить его, капитан Рыдаев просил. А Раздолин и слышать не хотел.
— Мы не закончили работу, — отговаривался он.
— Работа в лес не убежит, — шутила Зиночка, хотя губки ее после разговора с Кармен еще и
до сих пор обиженно дрожали и кривились.
Она бесцеремонно взяла лейтенанта за рукав, и он покорно направился за девушкой.
Белоненко обходил лагерь, высматривал тех, кто бил баклуши, для них у него нашлось дело.
— Эгей, Зорик! Трутень! У вас что? Мертвый час? Домино?
Те не спешили оставлять насиженное место.
— Принесите из сторожки картошку. Гаврило приготовил.
Он разыскал Витрогона. Тот старательно гонял шомпол в стволе винтовки.
— Пойдем искать удобное место для лагеря, — сказал командир. — Возьмем с собой Луку
Лукича.
Евдокия Руслановна подменила на посту Спартака. Ганс теперь оказался под надзором,
совсем его не угнетавшим. Он нетерпеливо ждал эту удивительную женщину, опасался, что она
больше не уделит ему внимания.
— Как спалось, камрад Рандольф? — поинтересовалась Вовкодав.
— Снился Лейпциг, — ожили глаза Ганса. — Так странно приснился — я слушал Баха. Его
знаменитую фугу. Знаете, что он мне сказал? Что ходил к вам с добром…
— Великий он человек, ваш Бах.
Ганс охотно подтвердил, что композитор Бах и в самом деле всю жизнь отдал людям, а умер
нищим.
— И на чужое не зарился. Грабить не ходил…
— По своей воле, наверное, не пошел бы ни один немец… — пробормотал Ганс.
— Но ведь пошли же. Зачем вы пришли к нам, Ганс Рандольф?
Ганс не знал, что ответить. Если говорить правду, он знал, зачем привел его сюда ефрейтор
Кальт, который ежедневно только и делал, что вдалбливал подчиненным цель, с которой пришли
они в чужую страну, но Ганс не решался пересказывать этой женщине слова ефрейтора Кальта.
Ему же лично этот поход был ни к чему. Он простой печатник, его дело — печатать.
Об этом он и сказал своей собеседнице.
— А те двенадцать миллионов немцев, которых Гитлер приказал перестрелять, бросить в
концлагеря, заставил покинуть свою родину? Они за Гитлером не пошли. Их никакая сила, даже
такая, как фашизм, не заставила выступить против братьев по классу.
Ганс молчал. Ему было стыдно смотреть этой женщине в глаза.
— Как думаешь жить, Ганс Рандольф? — сурово смотрела она на пленного.
— Я в ваших руках…
— На захваченной советской земле вам будет плохо. Земля будет гореть у вас под ногами.
Народ будет мстить немецким завоевателям за наглое нападение, за бесчестную войну, за
неволю, за нашу кровь. Ты это можешь понять, Ганс Рандольф?
Ганс думал.
— В Лейпциге я видела памятник. В честь какого события поставлен? В честь победы над
Наполеоном. Поверь мне, Ганс, на нашей земле со временем поставят памятники победы над
Гитлером, над фашизмом.
Ганс не возражал. Почему-то он вспомнил Курта Вебера. Если бы не Гитлер, был бы жив
друг его детства.
— Поэтому решай, Ганс: оставаться ли тебе верным своему фюреру или проявить классовую
солидарность и вместе с нами бороться с фашизмом. Иного пути у тебя нет…
— Я не люблю фашизм, — тихо прошептал Ганс. — Не все немцы фашисты…
— Я тоже такого же мнения. Но пройдет немало времени, пока честные немцы опомнятся…
Будь один из первых, Ганс.
— У меня нет выбора… Назад вернуться не могу… Но… у меня рука не поднимется… против
своих…
— Не против своих, Рандольф. Против фашистов…
XXX
Фон Тюге любил поспать, понежиться в постели, особенно после таких бессонных ночей,
какой была прошлая. Проснулся где-то в начале одиннадцатого, нежиться не стал, хрипло
крикнул:
— Гретхен!
Рыжеволосая Гретхен словно только и ждала этого зова. Встала на пороге, игриво
выбросила руку вперед:
— Хайль Гитлер! К вашим услугам, Рудо.
— Приготовьте обед на… шесть персон. Курт пусть позовет этих… Цвибля с Кальтом,
понятно?
— Яволь! Будет сделано. Прием?
