слову, ничего не мог понять, сливались для него все чужие слова в одно.
Из молочной непроглядности снова донеслось петушиное кукареканье, на ближней сосне
пискнуло что-то живое, то ли зверек, то ли птица, видимо, какой-то из лесных обитателей уже
откликнулся на зов дня. Затем послышался собачий лай.
— Теткин Жучок, — уверенно сказала Кармен.
— Тише! — прикрикнул Спартак. Он ловил ухом, с какой именно стороны долетал этот
лай. — Подъем! — решительно скомандовал и встал первым. Серая кочка сразу же ожила. Ганс
без перевода понял приказ.
В лесной сторожке, еще не зная про гостей, пробужденные голосом Жучка насторожились.
— Кого-то уже несет, — недовольно проворчал Гаврило, натягивая штаны.
— Наверное, кто-то из хлопцев, — зевнула Приська.
— Не в ту сторону Жучок лает…
Опытный, всезнающий и всевидящий Гаврило знал, с какой стороны могут подходить
«хлопцы», а с какой кто-нибудь посторонний. Жучок предупреждал — идут не с той стороны.
— Может быть, заблудились, взгляни-ка, что за окном, дубов не видно.
Гаврило видел, какое молоко за окном, допускал, что «хлопцы» могли и заблудиться, но
знал и другое: сейчас только смотри да смотри…
Уже одевшись, взялся за крючок, задержался на минутку:
— А может быть, это… может быть, Прися, подадимся, пока не поздно, куда…
Тетка Прися с шумом спрыгнула с кровати, даже пол зашатался под нею, — была из Вовчьей
породы, — с упреком взглянула на мужа, фигура которого еле виднелась в предрассветном
мраке.
— Боишься?
— Да что ты! — возмутился Гаврило. — Не обо мне речь. За тебя тревожусь — что ни говори,
а баба…
— Сама знаю, кто я, а ты не забыл, для чего здесь посажен?
— Да оно так. Думалось, что, может быть, и не дойдут…
— Думалось-думалось… Иди вот и рассмотри, кого там несет… Время теперь такое, что всего
можно ожидать…
— Да иду же…
— Ну и иди, а то разговорился… бабу пожалел… Раньше не жалел, а тут разжалобился…
утешитель…
Только на широком, захламленном дворе, огороженном тщательно отесанными сосновыми
жердями, прибитыми к дубовым столбам в два ряда, окруженный своими конвоирами и одетыми в
какие-то несуразные одежды стариком со старухой, оглушенный лаем вертлявого Жучка,
который сразу же почувствовал в нем смертельного врага, наскакивал с разных сторон, хотя его
никто и не натравливал, Ганс Рандольф окончательно понял, что все, что с ним произошло, было
не сном, а самой ужасающей действительностью. И убедила его в этом старуха, похожая на
какое-то странное существо. На ней были огромные растоптанные сапоги, сшитые из старой
киреи, простроченные по бокам рыжими нитками так, что казалось, эти сапоги, были созданы из
густого нитяного плетения; сборчатая полотняная юбка, окрашенная ольховым соком и сшитая
из десяти кусков, покрытая старой клетчатой поневой, приданым покойной матери; могучую
округлую грудь и живот прикрывал рабочий передник; на голове, поверх очипка — носила его,
как и каждая порядочная молодица, до преклонного возраста, так как вовсе не считала себя
старухой, — торчал рожок-треугольник, образованный старым платком, который, по мнению
Гаврила, нисколечко не старил его подругу.
— Го! А это что за чучело такое? — спросила тетка Приська после того, как поздоровалась с
племянницей и внуком. — Где это раздобыли такого долговязого? Не немец ли?
Ганс видел, что речь шла о нем, и понимал, что эта аборигенка дивится его жалкому виду:
штаны не хотели держаться на веревочке, сползли чуть ли не до коленей и норовили опозорить
своего хозяина.
— В зубах держит?.. — не переставала удивляться тетка, а дядька Гаврило тем временем не
штанами Ганса интересовался, а настороженно косил на лес, бдительным глазом пробуя
заглянуть за молочный занавес, расспрашивал Спартака:
— Следом не идут? Вас кто-нибудь видел?
Тетка Приська, услышав этот вопрос, присоединилась к Гаврилу:
— На какого черта вы притащили сюда эту нечистую силу? Где вы взяли его, окаянного?
Спартак объяснил, что пленный немец является самым удобным способом для
транспортировки поклажи. Тетка уж было и рот раскрыла, чтобы высказать свое отношение к
такого рода затеям, но Кармен ее опередила, сказала, что Спартачок совершил подвиг — взял в
плен немца, который мог арестовать их самих.
— Вот тебе и Партачок! — довольно сузила и без того узкие, по-монгольски раскосые глаза
тетка. А я все думала — дитя.
Когда же услышала, что сестра Платонида велела в первую очередь передать привет какой-
то двоюродной тетке, так и пронзила глазом Гаврилу.
— А я же тебе говорила… Беги немедленно, зови Явдоху.
Гаврило закашлялся, быстро принялся сворачивать цигарку из такой крепкой и вонючей
махры, что ее слышно было в лесу за километр, а сам все посматривал в ту сторону, откуда
родственники притащили на подворье пленного.
Затем кивнул головой.
— Да придется, придется… Если не перебежали в другое урочище, они же теперь… они же
того… на заячьем положении.
Идти на розыски ему не пришлось. Уже совсем рассвело, бело-молочный туман стал похожим
на разведенную сыворотку, и из нее явилась знакомая фигура Саввы Дмитровича Витрогона,
который для Гаврила и Приси и поныне был самым высоким начальством.
Спустя какой-то час великий знаток истории древнего мира, интерпретатор всеобщей
истории человечества Гай Юлий Цезарь, а проще калиновский учитель Лан, старательно добывая
из памяти все слова и фразы немецкого языка, который он в свое время изучал, придирчиво
выспрашивал у обескураженного и оторопевшего Ганса военные тайны. Расспросили его о
вчерашней операции Кальта в лесу, узнали, что их партизанская база уже разрушена, а выдал ее
сам шеф Калинова.
— Неужели Качуренко? — даже задохнулся Нил Силович Трутень.
— Вранье! Провокация! — рассвирепел Агафон Кириллович Жежеря.
— Переспросите еще раз, — сурово насупив широченные брови, приказал прокурор Голова и
многозначительно переглянулся с судьей.
Переспрашивали, уточняли, допрашивали перекрестно — получилось одно: нежданных
гостей при вступлении их в поселок встретил именно шеф этого же поселка. И именно ефрейтор
Кальт официально сообщил солдатам, что шеф района, представитель самой высокой власти,
добровольно сдался завоевателям и начал им помогать.
— А мы здесь ждем! — сурово пробасил после глухой паузы Исидор Зотович Голова, слова
его прозвучали как самое суровое обвинение Качуренко.
Откликнулся Роман Яремович Белоненко. Его голос в утренней тишине прозвучал
незнакомо, по-новому, с командирскими нотками. Комиссар принимал на себя всю полноту
командования.
— Усилить охрану, организовать патрулирование. Мы с товарищем Кобозевым идем в
разведку, узнаем, в каком состоянии наши базы. Старшим в лагере остается товарищ Витрогон.
— А может быть, Витрогон лучше бы… Он дорогу в лесу знает.
— Дорогу покажет Гаврило. Витрогон, если что, выведет группу в надежное место.
Когда уже разведчики вышли из лагеря, Кобозев спросил:
— А с этим как? С пленником?
— Судить будем…
Вскоре над Гансом Рандольфом начался народный суд.
XX
В кабинет Цвибля неслышно вплыла секретарша, нежно проворковала:
— Цу миттаг эссен.
Ортскомендант Цвибль, не раздумывая, поднялся, направился к двери, за ним, почтительно
склоняясь, пошел Кальт, и только Петер Хаптер не сдвинулся с места. Может, не привык так рано
обедать, а может быть, еще и не заработал еду. Скорей всего, так и было, потому что Цвибль,
выходя, что-то ему пробормотал, он послушно кивнул головой.
Они остались в комнате втроем. Переводчик перешел за стол, но садиться в комендантское
