– Ну, не я, естественно. Я ее и так ценю. А вот как насчет тебя?
Борису очень хотелось сказать, что Олег в дверь скоро не войдет, если будет так жрать, но сдержался.
– Я ее тоже ценю…
– А чего ж тогда всю неделю не показывался? Хоть бы за продуктами разок съездил, какая-никакая, а помощь! – Олег выпятил грудь, изображая старшего по званию.
Оправдываться и говорить, что неделя выдалась слишком суетливая, чтоб он мог помочь в организации юбилея, было глупо. К тому же страсть матери делать все своими руками его просто раздражала. Не желая ссориться в такой день, Борис сбежал в свою комнату на мансарде, закрыл дверь на ключ и затаился до окончания вечера. Услышав, как уезжают гости, спустился вниз и стал помогать матери убирать остатки пиршества.
В это время утомленный Иван Ярославович прощался с довольными родственниками. Они считали, что праздник удался. Особенно радовались родственники покойной жены. Все они были людьми простыми, непритязательными, и щедрое угощение ввергло их в состояние эйфории. Его интеллектуальная родня была посдержаннее, но удовлетворения тоже не скрывала.
Когда подошла очередь сына с невесткой, Ярослав сдержанно пообещал:
– Ты не сердись, отец, я с этой куклой, – он кивнул на рдевшую досадливым румянцем жену, – поговорю по-свойски.
– А зачем? Ума ты ей этим не прибавишь. Она «а nativitate» (2) такая. В этом случае выход кардинальный – поменять ее на более продвинутую модель. Модель не в смысле демонстратора одежды, а в смысле более передового агрегата. С недалекой женой далеко не уедешь, тормознут непременно. Она наверняка не только мне гадости говорит, но и твоих друзей и соратников своими дурными высказываниями отпугивает. – Тон Ивана Ярославовича был язвительно-ласковым.
От его слов Анжела передернулась и подвинулась поближе к мужу в поисках защиты. Но тот, похоже, принял слова отца к действию.
– Я над этим подумаю, отец. Для чиновника такого уровня, как я, иметь ограниченную жену непозволительно. В самом деле тормознут. И прощай карьера.
Анжела готова была разрыдаться, не понимая, за что ее подвергли такой безжалостной обструкции, но муж твердо взял ее под руку и увел из дома.
Распрощавшись с последними гостями, Иван Ярославович ушел к себе. Сняв неудобный смокинг и переодевшись во фланелевую полосатую пижаму, позвонил Борису и попросил перед сном заглянуть к нему на часок. Удобно устроился в кресле-качалке, обернул ноги пушистым пледом, и задумался.
Внук пришел через полчаса. За это время Иван Ярославович, угнетаемый чувством вины, решил, что сидеть сиднем может каждый, а вот исправить сделанные в жизни ошибки под силу лишь выдающимся умам. Посмеявшись над своим софизмом, спросил у Бориса:
– Матери помогал в доме прибирать?
– Ну да. Олежка ушел отдохнуть. Он крайне устал.
– Как обычно. Обожрался и спать завалился. – Аскетичный Иван Ярославович не мог понять, как можно столько есть. На укоризненный взгляд внука оправдался: – Ты же сам так всегда говоришь.
– Он помогал матери накрывать на стол. – Борис постарался быть справедливым. – Сам знаешь, это не простая процедура. Мать заставила его натереть до блеска все приборы. И он утверждает, что всю неделю крутился, как белка в колесе. Продукты закупал и прочее.
Дед небрежно взмахнул рукой.
– Да он только на это и годится! Подай-принеси, забери-унеси! Но ты садись давай, у меня к тебе непростой разговор.
Борис подвинул стул к дедову креслу-качалке и устроился поудобнее, по опыту зная, что дедовы беседы короткими не бывают. Но разговор начал первым.
– Ладно, но давай побыстрей, мне сегодня домой ехать. Тебя Анжела достала?
Иван Ярославович зло хохотнул.
– Она старалась быть вежливой. Ей просто этот домик очень нравится, как ты помнишь. И квартира моя. Так вот, она намекнула, что в Москве у нее министерская квартира неплохая, но служебная. Поэтому мне нужно позаботиться о том, чтобы у них с мужем была своя, не менее удобная, квартирка. Можно в Москве, но лучше в Лондоне или Париже.
Борис присвистнул.
– От скромности дамочка не помрет, это точно! Она что, прямо так и сказала?
– Ну что ты, не такая уж она дура. Обиняком, обиняком. Но все было понятно. В общем, я должен продать все, что у меня есть, чтобы эту мадам обеспечить. Или, тут она сказала прямо – она от Ярослава уйдет. У нее есть предложения получше. От американского миллионера.
Борис звонко хлопнул себя по бедрам.
– Как жаль, что меня при этом не было! Вот весело-то было!
– Смотря как смотреть, – Иван Ярославович процедил это сквозь зубы, все еще не в состоянии унять гнев. – Мне за Славку обидно.
– Конечно, он ее, можно сказать, на помойке подобрал, помыл, отчистил, в люди вывел, а она такие фортеля выкидывает. Никакой благодарности!
– Славка не кот Матроскин из книжки Эдуарда Успенского, не путай! Но жадность из его женушки из всех пор прет, это так. Ну да черт с ней. Думаю, Ярослав задаст ей жару. Да и отставку даст.
– Министрам жен менять невместно.
– А он и не будет менять. Он с ней разведется и будет холостяковать.
– Конечно, перед глазами есть высокий пример. Путь, так сказать, освящен.
– Давай лучше о тебе поговорим, Борис. Я вот смотрел на тебя сегодня, и уж очень ты мне неприкаянным показался. Что, так и не смог Василису забыть?
Внук сердито посмотрел на деда и ничего не ответил.
– Уж извини, что в душу к тебе лезу, просто у меня период такой наступил. Как бы его назвать? Покаяния, наверное. Я столько в жизни делал неправильно, вернее, не делал того, что нужно было делать, и от моей пассивности пострадали мои близкие. Я не о Ярославе говорю, он самодостаточен, да и разумно эгоистичен. Любить по-настоящему он никогда не умел, потому и баб меняет без угрызений совести.
– Мой папаша тоже так делает. – Борис не мог понять покаянного настроения деда. – Это теперь никем не осуждается.
– Ты не прав! – Иван Ярославович осуждающе посмотрел на внука. – Володька на молодых баб не бросается. Все его пассии его возраста или немного моложе. И это он делает от внутренней неустроенности. У него после развода пустота в душе образовалась. Думаю, теперь ты его вполне понимаешь.
Внук принялся внимательно разглядывать занимательный узор на персидском ковре под ногами, и ничего не ответил.
– Чем я могу тебе помочь? – Иван Ярославович упрямо продолжал пытать Бориса.
Тот сердито отмахнулся.
– Хватит каяться, дед. И ничем ты мне помочь не можешь. Что ты можешь сделать? Или я? Если ты считаешь, что мне нужно вызвать Виталия на дуэль, убить его и жениться на его вдове, то ты слишком поздно родился. Да и не хочу я Василисе никакую боль приносить. Я ее люблю.
– Самопожертвование хорошо, но в меру. Ее Виталий любит?
– Не знаю. Раньше он Ольгу любил, это точно. – Озадаченный Борис положил руку на лоб и с силой потер. – А как сейчас, кто его знает?
– А Ольга что?
– Она тоже замужем. За Глебом Абрамовым. Ты его знаешь.
– Знаю-знаю. Мне он, кстати, не показался любящим и верным мужем. Во всяком случае, когда я его видел в последний раз, он весьма плотоядно оценивал ножки проходящих мимо барышень.
– За ним это водится. Ну и что? Какое это отношение имеет к Василисе?
Иван Ярославович раздумчиво проговорил:
– А если убрать слабое звено? Не повернется ли это к всеобщей пользе?
Борис изумленно присвистнул, но ответил решительно:
– Это бабушка надвое сказала. И не стану я Василисе никаким образом вредить. Даже косвенно. – Заволновавшись, горячо потребовал: – И, вообще, давай оставим все, как есть. Не строй из себя бога, дед. Ты на него вовсе не похож.
Иван Ярославович умиротворенно закивал, успокаивая взволнованного внука.
– Безусловно. Но, как говорится, «dum spiro – spero» (3).
– Ты о чем, дед? Какая надежда? Тут уж гораздо ближе «lasciate ogni speranza, voi ch’entrate» (4).
– Не надо столько пессимизма! Данте хорош, но не в данном случае. Оптимистичнее надо быть, оптимистичнее. – И разрешил: – Ну, в общем, мы договорились, можешь ехать.
