Эммануэль, сбитая с толку, выпрямляется в кресле, делает глоток коктейля, но продолжает смотреть на треугольник этой плоти-ловушки.

– Они страшно оскорбляют. Меня, которая в этой области…

– А им не случалось вас бить?

– Нет. Когда я, наконец, позволяю им кончить, их облегчение так велико, что они изливают в меня всю свою сперму, а потом падают, словно мертвые. Некоторые даже потом благодарят меня!

Эммануэль удивлена такой жестокостью, но предпочитает промолчать. Кроме того, Мервея, похоже, забыла про свою спутницу. Тихо-тихо она позволяет пальцам продолжать свою медленную работу…

Внезапный шум заставляет Эммануэль повернуться. Открывается высокая расписная деревянная дверь, и входит Сильвана.

– Танцовщицы прибыли из аэропорта, – объявляет она. – Нужно доставить их сюда.

Затем, повернувшись к Мервее, которая при ее появлении подпрыгнула, как кошка, сжала колени и бросила на нее полный ненависти взгляд, она кричит:

– А вы убирайтесь отсюда! И побыстрее!

Ошеломленная Эммануэль видит, как американка вскакивает, собирает свою одежду и медленно выходит, лицемерная и сгорбленная, как дикий зверь перед укротителем.

Прибегают слуги и осторожно снимают защитную упаковку со статуэток. Эммануэль может наконец их рассмотреть.

Она следует за Сильваной, которая проверяет их одну за другой, нет ли повреждений. Эммануэль чувствует в этом деле некую недомолвку. Без сомнения, их лица изящны, отполированы умелыми руками неизвестных мастеров, родившихся много веков назад. Но это ровным счетом ничего не значит.

– По мне, – говорит она, – красота должна быть… Как бы это сказать?… Да, живой. И это должно выражаться в простой форме.

– Так вы отрицаете искусство?

– Вовсе нет. Но этим двенадцати танцовщицам, как бы дорого они ни стоили, я предпочла бы одну, но живую.

– Вы любите очень молодых? – спрашивает Сильвана.

– Не обязательно. Я тоже, когда была молодой…

Сильвана останавливает ее, удивленная подобным воспоминанием.

– Конечно. Я тоже была маленькой девочкой… И я начала тогда… Я, например, очень хотела одну из моих двоюродных сестер… Ей было, наверное, всего лет пятнадцать, но для меня она была взрослой. К тому же она утверждала, что у нее были любовники. Это безумно волновало меня.

Сильвана завершает осмотр. Она возвращается и встает на колени перед первой танцовщицей. С ручкой в руке она быстро начинает копировать в блокноте с прозрачными страницами идеограммы, выведенные на подставке.

– Что вы делаете?

– Я должна переписать эти знаки.

– Для кого?

– Для их получателя.

– В самом деле, – веселится Эммануэль, – вы – воплощенная Сибилла!

Сильвана тоже смеется, переходя ко второй танцовщице.

– Уверена, что вы мне не поверите, если я скажу, что ничего не знаю об этом человеке – ни его имени, ни адреса.

– О’кей. Вы отправите ему почтового голубя?

Эммануэль явно издевается.

– Нет. Мне достаточно знать номер его факса, чтобы передать ему эту информацию.

– А вы очень хорошо разбираетесь в технике!

– И в некоторых других делах, которыми я занимаюсь. А факс экономит мне драгоценное время.

– Вот это эффективность!

– Но в вашем случае я просто следую указаниям.

Взгляд Сильваны темнеет.

Эммануэль хотелось бы спросить ее, каков ее интерес в этом деле. Он явно присутствует, иначе и быть не может. И сколько ей заплатят? Если бы она это знала, она могла бы оценить важность всего дела. Но она проглатывает свой вопрос, поскольку Сильвана, беря сигарету, говорит:

– Эта… эта Мервея, она вам ничего не говорила?

– Нет. Мы смеялись, потому что она не ожидала моего приезда. По-моему, ей было поручено только подготовить мой приезд сюда. Но она не знала, что именно я буду тем человеком, которого ожидали.

– Вы хорошо с ней знакомы?

– Вряд ли. Это самая странная женщина из тех, что я когда-либо встречала. Но я кое-что о ней знаю.

– Она способна на все ради денег?

– Верно. Хотя Мервея также имеет и свои маленькие радости…

Сильвана не настаивает. Она выпускает два клуба дыма и возвращается к своей работе. Когда она наклоняется, Эммануэль отмечает красоту ее ног, длинных и тонких, ее идеальных лодыжек и стройных бедер.

– Я всегда ненавидела коды, – с досадой говорит Эммануэль. – Символизм – это так скучно.

– Как вы поняли, что это код?

– Очень просто. Если бы вы должны были сообщить кому-то о прибытии этих танцовщиц, вы бы просто отправили по факсу сообщение, которое бы гласило: «Груз прибыл. С уважением, Ваша…» К чему тогда вся эта шумиха! Но, на мой взгляд, получатель должен знать, что прибыли именно эти танцовщицы. Единственный способ показать ему это – точно скопировать подписи.

Сильвана поворачивается к Эммануэль, кивая головой.

– А она, оказывается, умеет думать!

– Cogito, ergo sum![5] – смеясь, отвечает Эммануэль.

Она поднимается и присоединяется к хозяйке, расположившейся на ковре, где она вытягивается, как бы случайно подобрав юбку высоко вверх.

– Мне не нравятся коды. Подумайте… когда мне исполнилось двенадцать, глупая игра в коды была в моде в моем монашеском пансионе.

– Все игры глупы, – заключает Сильвана, не отводя глаз от идеограмм и продолжая копировать их, – если они бесполезны.

– Они служили нам для передачи наших желаний. Вместо букв мы ставили двузначное число и выражались от третьего лица. Тексты не поддавались расшифровке, и это позволяло говорить обо всем свободно…

– Отсюда же – ложь и клевета.

– Конечно. Хотя ведущая этой игры, некая Моника, запрещала любые отклонения от истины. Я вспоминаю, что одна малышка с откровенными глазками, прямо сошедшая с картины Ренуара, была обвинена в мастурбации при помощи гребня. Она протестовала, плакала и утверждала, что использует только руки. Но я, наверное, наскучила вам…

– Напротив.

– Что касается меня, то с помощью этого кода я добилась своего первого любовного свидания. С Моникой, в читальном зале, в пять часов вечера…

– Телефон, мадам.

В комнату тихо входит слуга и направляется к Эммануэль, протягивая ей беспроводной телефон.

– Это меня? – удивляется она, беря трубку.

Она машинально следует за мужчиной через коридор в маленькую комнату. Что за инстинкт толкает ее на то, чтобы удалиться от Сильваны? Она опирается локтем на небольшой комод из ценных пород дерева и с тревогой говорит:

– Алло?

– Эммануэль?

Это голос Жана. Слабый, далекий, но Эммануэль отчаянно включается в разговор.

– Ты! Наконец-то!

– Я хотел бы знать, благополучно ли ты добралась, как твои дела…

– О, дорогой! Я словно оказалась в другом мире. Когда я смогу вернуться домой?

– Ты же только что приехала! Не волнуйся, я предупредил твоих родителей и друзей.

Ее родители. Ее мать, ее друзья из Парижа, они в полутора часах полета. Они, должно быть, уже прочитали газеты.

– Мне все равно. Я хочу вернуться.

– Я напишу тебе, – звучит голос Жана, такой ласковый и такой далекий. – Будь сильной, любовь моя.

– А Марианна? – спрашивает она в отчаянии.

– Она целует тебя. До скорого.

Связь резко обрывается. Эммануэль расстроена. Никаких объяснений, нет даже намека на дату ее возвращения…

Она медленно идет к Сильване и падает в кресло.

– Звонил мой муж, – объявляет она.

– Все в порядке?

– Все идет не так. Я так и не знаю, что я здесь делаю, – взрывается Эммануэль. – Эта история абсурдна.

Она бросает на собеседницу ожесточенный взгляд, но та даже не реагирует.

– А теперь расскажите мне все. Я хочу знать!

– К сожалению, – отвечает Сильвана не без сарказма, – я знаю не больше, чем вы. Я время от времени получаю приказы. Скопировать эти подписи, например. До вчерашнего дня я знала только, что должна встретить кого-то в аэропорту. Я узнала ваше имя лишь прошлой ночью. Мне было приказано провести этих танцовщиц через таможню и проинформировать средства массовой информации о вашем приезде. Вот и все.