Но для Чижа и Юрлы край был уже не таким обильным и благодатным, как кажется на взгляд; они знали, что нет привольной жизни, все богатства взаперти, есть власть капитала и покорные ей рабочие, к тому же в вагоне вокруг слышались речи о голоде и о разных грядущих бедствиях.

    И дома их встретили жены рассказами о том, что несколько семей переселенцев, страшась голодовки на чужбине, снялись с места и поехали обратно на родину.

    — Тоскливо вам здесь, — говорили женщины, — лучше бы обратно.

    Но Чиж и Юрла твердили:

    — Никуда не пойдем. Пришли к земле и не пойдем от земли. Умрем, да не пойдем.

    К зиме поселок совсем почти опустел, — большинство переселенцев покинуло его навсегда.

    Чиж и Юрла остались, держась за землю, как за якорь спасения.

    Но, в их лесу, так ревниво оберегавшемся, тоже застучали топоры.

    1912

ПРИМЕЧАНИЯ 

    Первая публикация в газете «Правда», 1912, No№ 72–76. Печатается по тексту в книге Заякина «На горах и в долинах». Сборник рассказов. II. 1916.

Катерину пропили

    Заводский рабочий Яков Старцев, бодрый старик, отработав очередную смену на заводе, приходил домой, тщательно мылся, переодевался, меняя грязную одежду на чистую, и тотчас же садился пить чай.

    За стол вместе с ним садились его дети: Екатерина, шестнадцати лет, высокая, стройная, с красивым лицом, тонкой талией и длинной шелковистой косой; Александра, лет одиннадцати, такая же миловидная, как ее старшая сестра, и десятилетний Петр с розовым полным лицом и белокурой головкой, резвый и беспечный.

    Жены у Старнева не было — она умерла, когда на заводе свирепствовала эпидемия тифа, и жениться второй раз он не решился: ему уже перешло за пятьдесят лет, в голове и бороде у него седые волосы и, главное, дети становятся взрослыми.

    После смерти матери роль хозяйки в доме сразу взяла на себя Екатерина и исполняла ее отлично, отец всегда оставался доволен и, поощряя дочь, часто говорил ей:

    — Ты, Катерина, не хуже матери правишься… Везде успеваешь. Молодчина, право!

    Однажды, возвратившись с завода, Старцев нашел дома все в порядке: в комнате чисто прибрано, над столом, за которым семья будет пить чай, горит висячая лампа, а на столе уже расставлена посуда и стоит, шипя и попискивая, блестящий, как месяц, медный самовар, — только не было Екатерины.

    Старцев удивился отсутствию дочери и, немного подумав, решил про себя: «На дворе, верно, работает».

    Сняв рабочий костюм и приведя себя в порядок, он сел к столу, с минуту угрюмо помолчал, а потом спросил:

    — Где Катерина?

    — Не знаю, — уклончиво ответила Александра.

    Он нахмурился, но спокойно, как будто удовлетворенный ответом дочери, придвинул к самовару стакан и сказал:

    — Ну-ка, Александра, налей…

    Девочка наполнила стакан чаем и передала его отцу. Он отлил из стакана в блюдце немного чаю и, бережно кусая сахар, начал медленно пить. Александра и Петр тихо сели за стол и тоже начали пить чай. Пили долго и вое время молча. Когда дети напились и в знак этого положили чашки, опрокинув на блюдечки, то долго еще, по принятому обычаю, сидели за столом и ждали, пока также положит стакан на блюдце их отец.

    Окончив пить чай, Старцев утер рукавом рубахи выступивший на лбу пот, разгладил седую бороду и длинные седые усы, посидел некоторое время в задумчивости и опять хмуро спросил:

    — Где же Катерина?

    Александра изменилась в лице, встревоженная настойчивым допросом отца, но бойко ответила:

    — Не знаю, где она. Пошла закрывать ставни и не возвращалась. Куда-нибудь ушла…

    «Она знает», — подумал Старцев, но ничего не сказал, а только угрюмо сдвинул брови.

    Он начал догадываться, что Екатерина пошла «убегом» замуж. Недавно у него были сваты, но он им отказал. Пользуясь освященным веками обычаем, сваты, конечно, склонили Екатерину пойти замуж «убегом». Она ушла в дом жениха, и там будут сделаны нужные приготовления к свадьбе. Долгое отсутствие дочери из дома укрепляло его в этом предположении.

    В таком раздумье Старцев сидел минут пятнадцать, храня суровое молчание, а затем перешел от стола к печке, лег на скамью и задремал. Александра начала мыть посуду. Петр забился в темный угол и стал выслеживать тараканов на стене, которые выбегали из щелей и важно поводили усиками, как будто поддразнивая мальчика.

    Вдруг отворилась дверь, пахнуло холодом, и в комнату вместе с ворвавшимся облаком морозной пыли вошли трое мужчин и две женщины, одетые нарядно, как на праздник. Александра и Петр замерли на месте, а Старцев приподнялся на скамье, и лицо его выразило не то удивление, не то удовольствие. Вошедшие столпились у дверей, и один из них выразил приветствие:

    — Здорово живете, Яков Иванович!

    Старцев сел на скамье и солидно ответил:

    — Милости просим… Проходите… Садитесь…

    — Не усеживать, а уезживать мы пришли, Яков Иванович, — бойко заговорил стоивший сзади мужчина с небольшой рыжей бородой.

    — Проходите, — снова пригласил хозяин.

    — Загрезили мы, Яков Иванович, и пришли к вам с повинной, — оказал тот же мужик.

    — Заворовались у вас, — пискнула дискантом женщина.

    — Должны открыться: Катерину Яковлевну налаживаем за Ивана Федорыча, — пролепетала другая.

    Старцев встал со скамьи и, как будто ни к кому не обращаясь, произнес:

    — Свадьбу-то справлять мне не в пору… Заработок плохой. Да и то опять — с кем останусь? Катерина у меня настоящая хозяйка.

    — На свадьбу ничего не потребуется, а насчет хозяйства — Александра уж на возрасте, — бойко затараторила женщина.

    — Всего еще двенадцатый год… Рано еще ей заботу знать, — ответил Старцев.

    Гости стояли в нерешительности у дверей, и он снова пригласил их:

    — Проходите… Что там стоять… Садитесь…

    Компания начала раздеваться. Александра загремела посудой, убирая ее со стола. Старцев обернулся к ней и оказал:

    — Не убирай посуду, а подогрей самовар для гостей.

    В эту минуту в душе Старцева происходила напряженная борьба. Было жаль расстаться с дочерью, как с хозяйкой и работницей, но в то же время было выгодно и не противиться ее свадьбе. Жених был завидный, из богатой семьи, трезвый, а дочь, выходя «убегом» замуж, не требует на свадьбу больших затрат. Важно было и то: чем скорее дочь выйдет замуж, тем лучше для него и для нее: может «избаловаться». И, наконец, он знал, что сегодня же, если он согласится, предстоит угощение.

    Колеблясь в решении вопроса, Старцев в конце концов не мог устоять против смущения дальнейшей участью дочери и соблазна угощением и вдруг приказал сыну:

    — Петя, иди к дяде Николаю и пригласи его и тетку Клавдию сюда.

    Мальчик, не говоря ни слова, быстро вскочил на ноги, надел какое-то пальтишко, взял шапку в руки и скрылся за дверью.

    Гости разделись и сели на места. Они убедились, что Старцев сдался. Начался оживленный разговор о предстоящей свадьбе, о невесте и женихе, которым пророчилась счастливая будущность.

    Дядя Николай и тетка Клавдия явиться не замедлили.

    Николай был лет сорока пяти, здоровый, коренастый, с красным от заводского огня лицом, с небольшой русой бородкой, а жена его была лет сорока, с румяным лицом, еще не утратившим свежести, живая и веселая.

    — Ну, Николай Иванович, дело вышло: Катерину мою сманили, — сказал Старцев, указывая рукой на гостей.

    Николай весело заговорил:

    — Выходит, что они заворовались… Будем их судить, только не так, как Шемяка…[1] Уж мы их нашпарим!

    — Что же делать? Отвечать приходится, — с улыбкой отозвался один из гостей.

    — Да уж возьмем с вас дань, ощиплем вас, как репку, — сыпал шутками Николай.

    Все смеялись.

    Одна из женщин вышла в переднюю, где лежал кузов, в котором находилось то, что называлось «повинной», взяла его и возвратилась в комнату, оглашаемую взрывами смеха от новых шуток Николая.