На этот раз без проблем я сварил себе кофе и обслуживал посетителя, когда в магазин вошла
Корина. Увидев румынскую работницу, я не встревожился, посчитав, что она спустилась вниз за покупками для приготовления обеда и зашла ко мне лишь доложить о развитии утренних событий.
- Секундочку, – сказал я ей, заканчивая обслуживать покупателя.
Когда мы остались одни, я выжидательно посмотрел на нее. Ну что еще там с моей матерью? У
меня еще сохранилась изрядная доля эйфории, и я не ожидал ничего, кроме хороших новостей.
- Я пришла сюда.
- Вижу. Как вы там? – с искренним интересом спросил я.
Вдруг стало очень приятно оттого, что мне есть с кем разделить происходящее в стенах моего
дома, есть свидетель, который облегчил мою ношу. Я чувствовал прилив воодушевления. Сегодня ночью я мог остаться с Хосе Карлосом. Мы могли бы пойти в кино или куда-нибудь еще, или просто немного послушать музыку. По радио почти каждый день передавали неплохие концерты. Было бы неплохо снова стать завсегдатаем небольших местечек, где группы играют вживую. Будет ли Хосе Карлос дома, или он опять в разъездах?
- Я пришла сюда, – настойчиво повторила Корина. – Она сказала, чтобы я пришла сюда.
- У тебя что, нет денег? Разве ты не видела кошелек, который я оставил на кухне? В нем сорок
евро на покупки. Ну такой красный, большой? Я совершенно точно положил его в коробку с разными вещицами.
Я вконец сбился. Пожалуй, с утренним напряжением и метаниями по дому я мог и не показать ей,
где лежат деньги на расходы. Я направился к кассе, чтобы дать ей оттуда несколько евро. Потом я вложил бы деньги, потому что в денежных вопросах мне нравилось быть щепетильным. Я протянул Корине деньги, но она отрицательно помотала головой.
- Сеньора сказала, чтобы я шла в магазин помогать тебе.
Несколько секунд ушло у меня на то, чтобы связать “сеньору” с моей матерью, которая оставалась
дома непричесанной, в халате и ночной сорочке, и в которой было мало что царственного и величественного.
- Что за сеньора? Моя мама?
Корина согласно кивнула.
- Мама сказала тебе, чтобы ты шла в магазин?
- Она сказала, что дома все чисто, а здесь ты один не справишься.
Я должен был предвидеть, что все это утреннее смирение, доброе отношение к переменам, было
простой видимостью для того, чтобы выиграть время и притупить мои волнения. Мать даже и не думала смиряться с присутствием Корины, пристально смотревшей на меня в ожидании дальнейших указаний. Я был вынужден присесть. Меня будто палкой по голове огрели, будто хор из десятков человек кричал мне “Дурак! Какой же ты придурок!”. Сидя на стуле, я ощущал панику, видя перед собой Корину, стоящую на том же самом месте, что и двадцать четыре часа назад, когда я нанимал ее на работу. “Если ты ищешь во мне что-то особенное, я тебя разочарую… Не жди ничего нового от мужчины с привычками…” – продолжал распевать по радио Хайме Уррутиа.
Мы вернулись к исходной точке: совместное проживание с пожилой женщиной, которой
необходима помощь, и которая не хочет смириться с этим. Понятное дело, что у меня была паника, оттого что все получалось в видеоигре, идущей на экране, но не в той игре, что со свойственной мне ловкостью и умением настойчиво вел я. Это была уже другая игра. Неизвестный далекий и безразличный программист вынуждал меня играть в ином темпе и, пожалуй, в другой манере, которая, естественно, была мне незнакома. Кроме того, при моих теперешних возможностях решить эту обидную несправедливость было нелегко, главным образом потому, что я был привязан к магазину. До двух часов дня я не мог закрыть лавчонку и вернуться домой, чтобы продолжить наш с мамой разговор, точнее перебранку, поскольку говорить на эту тему спокойно было крайне сложно. Я мог отправить Корину обратно домой, чтобы она взвалила на себя плохое настроение моей матери, но тогда я рисковал тем, что мама уволила бы Корину, окончательно распрощавшись с ней. Я предпочел бы иное решение. Словом, я сказал Корине:
- Хорошо, оставайся здесь. Проходи в подсобку, потом я поговорю с мамой. Мне очень жаль. Она
злилась?
- Нет. Я прибиру здесь?
- Прибирешь? Ну… если ты считаешь, что это необходимо…
Корина прошла за витрину, и я увидел, как она остановилась в закутке и поставила сумку в уголок. Мне вдруг стало стыдно, что эта женщина увидит, в каком состоянии пребывает невидимая никому часть магазина. За последние дни, что мама не занимала свой стул, как делала это всякий раз в рабочее время, наша конторка пришла в некое запустение, я мало следил за порядком. Грязные чашки и ложки скапливались в маленькую кучку, ожидая свободного времени (и моего желания) помыть их. А туалет? У меня не было ни малейшего представления, каков был туалет, однозначно одно – крышка унитаза поднята, что вечно раздражало маму и сестру. Они всегда запрещали мне держать унитаз открытым, так что наипервейшее, что я сделаю, обзаведясь собственным домом, войду в туалет, подниму крышку и оставлю ее поднятой так долго, насколько мне вздумается. Уж слишком мама и сестрица занудны по поводу этой темы.
- Где лежат вещи для уборки?
- Здесь, в туалетной, под умывальником, но если ты не хочешь...
- У тебя нет перчаток?
Перчаток у меня не было. Мама была единственной, кто занимался уборкой туалета, и я был не в курсе, пользовалась ли она резиновыми перчатками или нет. Я просто дал ей деньги, а она пошла и купила. Когда Корина отмыла жалкие метры подсобки и оставила сверкающими чашки и ложки, она снова оказалась передо мной.
- А что теперь?
Чудесным образом мне пришло в голову наклеить ценники на последний заказанный товар, чем Корина и занималась все оставшееся утро, по счастью, недолгое. Пока она наклеивала ярлычки, я занялся расчисткой офисного стола, на котором в течение последней недели медленно накапливалась почта, накладные, счета и реклама.
8. Небольшой магазин
- … Нужно много продавать, чтобы сводить концы с концами, Висенте. Тебе нужна продавщица, а она уже на контракте. Один ты не справишься.
- Мама, она плохо говорит по-испански.
Иногда мы с мамой не сходимся во взглядах, и это логично, поскольку мы с ней разные люди, но наши разногласия решаемы. Кто-нибудь из нас уступает, или она, или я. Такова совместная жизнь. Как правило, если дело касалось дома, преимущество было за мамой, поскольку мы живем в ее квартире. Если же речь шла о магазине, то тут было все наоборот, моя точка зрения могла перевесить, поскольку, мне думается, мама считала, что я неплохо веду торговлю. Последние годы не были счастливыми временами процветания для маленьких торговых предприятий, но наша лавчонка канцтоваров пока еще занимала свое место в квартале. Мы обедали – я без всякого желания, матушка, напротив, с большим воодушевлением, словно давешнее своеволие вернуло ей утерянную энергию.
- Она говорит вполне нормально, к тому же она умна и проворна, словом, достаточно подготовлена. Эти люди из стран Востока очень хорошо ко всему подготовлены.
В маме вспыхнула ее давняя симпатия к испанской компартии.
- Господи, да откуда ты знаешь? Она же не пробыла в доме и получаса! Ты разговаривала с ней?
- Не разговаривала, но знаю.
Мне пришлось прикусить язык. Да, мама не говорила с Кориной о ее биографии, о ее прежней жизни до приезда в Испанию, но ведь и я не говорил. Я знал о ней только то, о чем говорилось в написанной от руки рекламной листовке: она говорила по-английски и имела базовые знания по информатике. Я недолго раздумывал над этими сведениями, разве что приписал еще налет хорошего настроения и ответственность, которые мне нравятся, и больше ничего. Остальное ни к чему. Определенные вещи человек может себе представить.
Я согласился с тем, чтобы Корина перешла из дома в магазин, решив, что это не будет помехой в намеченном мною жизненном пути. Я научился согласовывать наши действия. Я открывал магазин, и Корина оставалась там одна обслуживать клиентов первую половину дня, самую нудную и тягучую. Я в это время возвращался обратно домой, чтобы по мере необходимости помочь матери, если она это позволяла. Она милостиво разрешала. Паркер в растерянности бродил туда-сюда за нами по всему дому, что немудрено, поскольку раньше в это время он в полном одиночестве валялся на диване от сиесты до сиесты. Еще не так давно он ходил вместе с нами в магазин, пока однажды туда не ворвалась донельзя разозленная покупательница. Когда она перестала раздраженно орать на меня, то смогла объяснить, что у нее есть дочь-астматик, и что тетрадки, купленные для нее, были насквозь пропитаны эпителием Паркера. Это она так сказала – эпителием. Ее дочь страдала от аллергии, и приготовление уроков превратилось для нее в сущий кошмар, пока они не нашли причину этой самой аллергии. Мне пришлось вернуть ей деньги и нанять человека, которого она самолично посоветовала для основательной уборки. Тот отчистил весь товар, напялив маску и вооружившись потрясающего вида пылесосом, по дизайну нечто среднее между научной фантастикой и стилем ретро. Поступить иначе я не мог, в противном случае я рисковал заявлением с ее стороны об антисанитарных условиях в магазине. Тип в маске, ей-богу, был похож на охотника за привидениями, и парочка ребят, зашедших в магазин что-то купить в то время, как он орудовал там своей уникальной махиной, нашли его забавным. Да он и был забавным. Потом я выпил с ним кофе, и он поведал мне, сколько людей живет с аллергией, и со сколькими ему посчастливилось сблизиться, часто бывая у них дома или на работе. “Кожа покрывает нас, – говорил он, – но есть люди, которых она недостаточно отделяет от мира”.
