- Не знаю, что это было. Нет, не стрихнин и не кислота. Это было что-то медленно действующее.

- Быть может, бактерии? Впрочем, это не существенно... Вы согласились сразу или у вас были колебания? Что вы испытывали?

- Страх.

- Страх и вы! Я не верю.

- Можете верить... Вы видели когда-нибудь Танка?

- Помилуйте! Где же я мог его видеть!

- То-то. Это был очень страшный человек. Мы все его боялись, мы считали его опаснейшим врагом. Шеф говорил, что за Танком значатся десятки самых ужасных дел. Он собственноручно душил людей. Они и взяли его в гестапо за его чудовищную физическую силу… Сила очень полезная вещь в жизни вообще, а особенно в нашем деле... В их деле, - поправилась она. - Если бы он был так силен при обыкновенном росте, он был бы для гестапо кладом. Но Танк был настоящий колосс, его фигура бросалась в глаза и запоминалась. Такому великану трудно заниматься конспирацией. Ведь рост, да еще глаза, это единственное, чего нельзя изменить в наружности человека. По мнению Шефа, они взяли его на службу из спортивного увлечения. Да еще потому, что им лестно иметь на службе иностранцев: им очень завидно, что у нас в ГПУ служат лица всех национальностей, а у них почти исключительно немцы.

- Почему же он пошел к ним на службу? - спросил эссеист. Хотя он хорошо знал, где она служит, слова «у нас в ГПУ» своей необычностью тоже немного щекотали нервы.

- Вероятно, для денег, - ответила Грета и зевнула. - Впрочем, нет... Не знаю.

- Ради Бога, продолжайте!.. Ваше знакомство с Танком произошло случайно?

- Разумеется, нет. Шеф велел мне с ним познакомиться. Танк ежедневно в три часа бы вал в одной здешней кофейне, где собираются женщины. Он знал, что за ним следят, и в публичных местах появлялся только днем... Он очень любил женщин. В три часа их в кофейнях еще мало. Я с ним и познакомилась. На второй день он пригласил меня пообедать с ним.

- И что же?

- И ничего. И я его отравила.

Оба замолчали. «Да, живет и даже говорит по кинематографу», - думал эссеист, не зная, что сказать: надо было сказать что-либо глубокое и тонкое. В дверь постучали. В передней, отразившись в большом зеркале, показался лакей. Он почтительно спросил, не будет ли приказаний, и вышел, затворив за собой дверь.

- Так вы говорите, что вам было страшно? - спросил эссеист, снова взяв ее за руку, чтобы создать большую интимность. Она опять нервно передвинула сумку. Пальцы у нее немного дрожали.

- А вам не было бы?.. Накануне Шеф сказал мне: «Дорогая, ваша безопасность обеспечена на все сто процентов. Взгляните на эту штучку: ни цвета, ни запаха, ни вкуса. Подлейте ему малость и будьте совершенно спокойны: он умрет не скоро и, конечно, не в ресторане. Вы проститесь и уйдете куда хотите, - я буду счастлив, если в мои объятия. Ни малейших подозрений против вас не будет и быть не может. Ваш паспорт так же надежен, как паспорт английской королевы. Любое страховое общество, зная все обстоятельства дела, застраховало бы вас за гроши. Однако при одном условии, имейте это в виду: при том условии, что у Танка не возникнет подозрений. Если же они возникнут, если он что-нибудь заметит, то извините, бесценная, он возьмет вас за шейку, вот так, и подержит, недолго, совсем недолго, минуты две или три, после чего на свете будет одной очаровательной женщиной меньше...» - Она побледнела, засмеялась и выпила залпом бокал шампанского. - Он всегда так говорит, Шеф. При этом он взял меня «за шейку», со своей улыбочкой, помните? Какая у него улыбочка, а? Хитрая? Да, и хитрая, дьявольская, ведь он черт! - сказала она убежденно, точно констатируя обыкновенный факт. - Но и сумасшедшая! Он тоже сумасшедший, как мы все. Даже он! В нашем деле без этого нельзя.

- Отчего же нельзя? - спросил эссеист и сам признал, что этот вопрос нельзя считать особенно глубоким и тонким. - Вы ему нравились?

- Шефу? Он зачем-то делал вид, будто я ему нравлюсь. В действительности он был ко мне вполне равнодушен. Вот как вы! У него и руки холодные, как у вас. - Эссеист отдернул руку, он был неприятно озадачен. - Что вы хотите знать еще?

- Все подробности дела. Ведь мне приходится на вас их вытягивать, как клещами... Что было на обеде? Танк много пил?

- Очень много пил и ел. За икрой и селедкой он выпил полбутылки водки. К рыбе пил Chablis, к жаркому Château-Margaux, потом шампанское.

- То же самое, что заказали вы! - сказал эссеист с еще более неприятным чувством. -Вы помогали ему пить?

- Делала вид, будто помогаю. Чтобы у него не было подозрений. Впрочем, несколько рюмок выпила. Вино тоже пила... Довольно много.

- Ваше снадобье вы подлили в вино?

- Нет, позже. В коньяк.

- Чего же вы ждали?

- Надо было подождать конца... После шампанского было то, для чего он меня пригласил, - сказала она тем же грубым тоном, каким накануне сказала: «это обойдется вам дорого». Но на этот раз она не засмеялась. Лицо ее стало мертвенно-бледно. Эссеист смущенно раскуривал папиросу. - Сама не знаю, зачем я вам это рассказываю.

- Вы отлично знаете, что я друг. Друг и партии, и вас лично, - сказал он, уже не считая нужным говорить о глубоком психологическом и моральном смысле исповеди. - Шеф мне доверял и не такие вещи, - снова соврал он. Она, не отвечая, подлила себе вина, которого уже оставалось немного. Эссеист с неудовольствием подумал, что придется, пожалуй, заказать еще полбутылки.

- Танк был очень несчастный человек, - вдруг тихо сказала она. Он взглянул на нее изумленно.

- Несчастный?

- Очень. Он мне рассказывал свою жизнь. Я не знаю, для чего он пошел к ним на службу. Ведь он был не немец. Он мне говорил что-то о мести общим врагам... Не знаю.

- И вы его пожалели?

- Да.

- А пожалев, подлили ему яда? - спросил эссеист и засмеялся. Эта черточка была очень ценна для его романа.

- А пожалев, подлила ему яда, - равнодушно подтвердила ока. - Впрочем, вы ничего не понимаете. Прекратим этот разговор.

- Нет, умоляю вас! Простите меня, я обмолвился... Как же вам удалось подлить ему яд? Ведь это удается только на сцене; там жертва отворачивается как раз в нужную минуту.

- Я думала об этом весь вечер... Я только об этом и думала два последних дня. Я у себя дома раз десять прорепетировала это перед часами: вынуть пузырек из сумки, откупорить, вы лить жидкость в его стакан и спрятать пузырек в сумку, четыре движения... Дома у меня на это уходило от тридцати до пятидесяти секунд, всякий раз иначе. Но где ж было взять эти секунды? Дама разговаривает с мужчиной, почему же, в самом деле, мужчине отворачиваться в сторону? Он не отвернулся ни разу... Я думала, что сойду с ума! - сказала она измученным голосом. - Я и теперь не понимаю, как не сошла с ума... Впрочем, нет, я вру! Я все соображала. Может быть, я даже никогда в жизни не соображала так быстро, как в тот вечер.

- И что же? Как же это вышло? - с жадным любопытством спросил он.

- Очень просто. Само собой вышло... После этого он неловко засмеялся и сказал мне, что пойдет за счетом. («Ему она не подражает», - отметил эссеист.) Помню, я чуть было не сказала, что за счетом ходить не надо, можно позвонить. И тут же подумала, что я идиотка! Потом еще подумала, что упаду в обморок, «Сейчас или никогда!» Подумала, что это судьба... Я и теперь так думаю: если бы он не вышел в уборную, он остался бы жив... Он вышел. У меня душа остановилась... Никакие слова этого не передадут... Он вышел. «Теперь или никогда, теперь или никогда», - говорю я себе. Помнится, я бормотала даже это вслух: «Теперь или никогда». Я думала, что нельзя, нельзя отравить человека, с которым только что... который только что рассказывал вам свою жизнь. Думала, что надо что-нибудь сочинить для Шефа: на пример, что у Танка появились подозрения, что Танк не сводил с меня глаз. И сама себе отвечаю, что Шеф никогда не поверит, что он примет против меня меры. Он на это намекал, а вы понимаете, что это значит, если он намекает!.. Вдруг оттуда послышался шум спущенной воды. Я схватила сумку, бросила ее, снова схватила, вынула пузырек и вылила в стакан... Он пил коньяк из стакана, круглый стакан, вот как этот... В эту секунду дверь отворилась... Видите то зеркало? Видите зеркало? - вскрикнула она. - Если бы, когда он входил, он бросил взгляд в это зеркало, он «взял бы меня за шейку»! - сказала она, стараясь засмеяться; у нее дернулась правая щека.