Однако довольно скоро Лёва и думать забыл о своём смешном опасении быть разоблачённым некурящими, потому что жжение в мочке уха усиливалось, вело его за собой, тащило, пока он наконец не достиг самого дальнего столика, за которым сидел невысокий, пухлый, румяный человек и неторопливо расправлялся с куриной ножкой.
– Вы тоже меня сразу узнали? – приветливо и чуть снисходительно спросил он у Лёвы.
– Ага, – выдавил из себя тот.
Случилось не самое приятное: носитель заметил его интерес и теперь будет смотреть в оба и датчик просто так прицепить не позволит. Если, конечно, не подсесть к нему и не завести какой-нибудь разговор. Ох, светские разговоры неизвестно с кем – это не самая лучшая идея, когда ухо так и жжёт! Но человек, кажется, сам был готов вести такие разговоры: оставалось только терпеть, поддакивать и ждать удобного случая.
– Просто ни шагу нельзя сделать, – пожаловался он, – уже лет двадцать прошло, а меня до сих пор узнают.
– Ну… – неопределённо улыбнулся Лёва, словно стесняясь своей назойливости.
– Садитесь, что уж с вами делать, – криво улыбнулся собеседник, указывая на свободное место напротив.
Лёва покорно присел. Со временем он научился укрощать – нет, не боль, но своё отношение к боли. «Это же на самом деле не нарыв, не ожог, не огнестрельная рана и не укус ядовитой змеи, – всякий раз мысленно успокаивал он себя, – это просто нервное. Скоро пройдёт. И следов никаких не останется! И лечиться не придётся».
Тем временем человек отодвинул тарелку в сторону и, выдерживая сценические паузы и интонируя там, где это необходимо, произнёс:
– Здравствуйте, товарищи. Это блюдо мне чрезвычайно понравилось. Я бы хотел повторить. Если вы, товарищи, считаете, что приготовить курицу так, что пальчики оближешь, способен каждый, то вы просто не пробовали этой сказочной курицы!
У двух пожилых дам, сидевших за соседним столиком, в глазах мелькнуло узнавание, на лицах написалось умиление, на устах заиграли улыбки: это импровизированное выступление им явно о чём-то напомнило.
– Что-то знакомое, – щёлкнул пальцами Лёва и глубоко вздохнул: боль его вышла на новый уровень. Теперь ухо словно пытались измельчить в крошечном блендере.
– А, так вы меня узнали, но не узнали, почему узнали! – обрадовался его собеседник. – Я же тот самый мальчик, который говорил басом.
– Ну конечно, – уверенно кивнул Лёва.
– Вот так проходит слава мирская, да. – Проницательный его собеседник сразу уловил чрезмерную демонстративность этого кивка. – Двадцать лет назад меня только и делали, что показывали по телевизору, а я исправно басил всё, что было необходимо. А потом я вырос, и оказалось, что ничего особенного во мне и нет. Все взрослые дядьки умеют говорить басом.
– А, точно! – наконец-то по-настоящему вспомнил Лёва. – У нас во дворе все вам завидовали. Но однажды мой папа услышал, как мы по очереди пытаемся вашим голосом сказать «Здравствуйте, товарищи!», и отругал нас за то, что мы верим во всякую антинаучную чепуху. Сказал, что за того мальчика из телевизора говорит какой-то дядя, ну, как за Хрюшу и Степашку говорят актёры. И что нам бы лучше делать уроки, и тогда, может быть, мы прославимся, когда вырастем большими.
– И вы, конечно, послушно шли делать уроки? – усмехнулся мальчик, который говорил басом.
– Я не шёл. Я ходил лёгкой атлетикой заниматься, потому что на борьбу меня не брали – говорили, маленький очень, трудно найти противников в одном со мной весе.
Лёва сам не понимал, почему он рассказывает об этом первому встречному – да ещё и носителю! Но было в нём что-то располагающее к откровенности – совсем как в Шурике, когда тот напяливает маску Попутчика и начинает внимательно слушать очередного клиента.
– Атлетика… – мечтательно закатил глаза носитель. – Здорово, наверное. Я ни в какие кружки не ходил. Куда бы я ни пошёл – везде меня узнавали, занятия останавливались. Даже в школе я иногда срывал уроки просто самим фактом своего присутствия, пока меня в специальную школу не перевели.
– В школу для знаменитостей? – уточнил Лёва.
– Для детей не самых обычных родителей, – уклончиво ответил носитель. – Тамошний народ видел и не таких, как я. А меня до сих пор узнают.
– А вам это нравится, похоже.
– Нравится? Нет, не нравится. Но и не трогает уже давно. Если бы нравилось – разве бы я сидел здесь, в углу, в зале для некурящих? Занял бы лучшее место во-он там, видите, у окна – когда я пришел, там было ещё свободно, – и смолил бы в своё удовольствие. Вы, наверное, не курите, вам не понять, как неловко бывает, когда…
– Я не курю? – возмутился Лёва, вытаскивая из карманов весь свой курительный арсенал. – Ещё как курю. Просто там места не осталось совсем.
– Ой, какая этикетка интересная, выпуклая, – вдруг оживился его собеседник. – Я собираю спичечные коробки уже много лет, но такого чуда ещё никогда не видел.
– Это мне в одном клубе подарили на презентации.
– Слушайте, а переподарите этот коробок мне? – заискивающе улыбнулся мальчик, который когда-то говорил басом. Сейчас он был особенно похож на ребёнка: Лёва даже вспомнил одну музыкальную передачу, в которой этот мальчик совершенно самостоятельно объявлял номера, непринуждённо шутил с взрослыми артистами и прекрасно держал зал.
– Сейчас, только одну спичку себе на память оставлю, – засуетился Разведчик. Датчик уже был у него в рукаве: положить его в коробок будет очень просто.
– Да спички мне и не нужны, мне нужен сам коробок, – заулыбался носитель. – Всё-таки как полезно быть знаменитостью! То коробки спичечные дарят, то бесплатно обедами кормят. Вам ведь правда не нужна эта вещь, я ведь её у вас не выпросил, верно, вы мне её сами отдали?
– Конечно сам. И с огромным удовольствием! – с облегчением выдохнул Лёва, сгребая со стола сигареты и зажигалки и распихивая их по карманам. – Вы извините, мне теперь нужно идти, я на работе уже должен быть.
– Надо же, я и не знал, что это в принципе технически возможно! – не слушая его, ворковал носитель, нежно поглаживая указательным пальцем левой руки спичечный коробок, начинённый датчиком.
Лёва выскочил на улицу; боль исчезла, будто её и не было, зато снег пошёл опять, но хотя бы утих ветер, и можно было закурить, забыть о пережитом, расслабиться. Теперь, даже если он немного опоздает на летучку, никто не придерётся: работа сделана, сделана чисто, носитель ничего не заподозрил и сам, своими руками, взял контакт.
Если другим сотрудникам Тринадцатой редакции всегда приходится выслушивать нотации Константина Петровича на предмет того, что отлучаться с работы можно только по предварительной договорённости со всеми коллегами, с письменного разрешения шефа и так далее, то Лёве его внезапные исчезновения сходят с рук. И даже не потому, что господин коммерческий директор побаивается пудовых кулаков Разведчика: да, он их побаивается, – но, когда дело касается нарушения трудовой дисциплины, он становится бесстрашен и непоколебим. Просто Лёва, как всем доподлинно известно, находится в некоторой мистической зависимости от носителей: если ухо предупреждает его о том, что клиент рядом, то ноги ещё задолго до этого приносят в нужный квадрат. Получается, что он вроде как не по своей воле сбегает с работы, а бредёт себе потихонечку на зов очередного бедолаги, попавшего в сети своего иссушающего душу желания. Даже Наташа не может понять, как это у Лёвы получается. Сама она никогда заранее не чувствует, что ей предстоит встреча с носителем, и каждый раз пугается своей странной реакции: капризного раздражения, переходящего в тупую злобу.
Словом, когда сотрудники Тринадцатой редакции собрались на летучку и обнаружили, что Лёва исчез, не сказав куда и зачем, никто особенно не удивился. Мобильный телефон стремительный Разведчик, разумеется, оставил на своём рабочем столе, и бедный аппарат напрасно надрывался, раз за разом повторяя закольцованный фрагмент из популярной баллады группы Metallica.
