Санитар Архип не пропускал случая посмеяться над капором.

— Не к лицу тебе, Болдырев, это лукошко. Все Болдыревы ходили в шапках да войлочных колпаках, а ты вон какую «оказию- на голову надел.

Гриша хмуро на это бормотал:

— Ладно...

«Оказию» Гриша надел по необходимости, за неимением обыкновенной крестьянской шапки. Перешла она к нему в том же истерзанном виде и без банта от жены начальника

станции. Когда-то капор украшал голову пятилетней дочери начальницы станции. Бабушка Василиса уже сама украсила его старым бумажным цветком.

Полученные от старушки крендели Гриша спрятал в тот же шкап, завернув их в ситцевый платок.

Ехали уже десять дней. Поезд шел то среди темного леса, то среди гор, то мчался степью...

Не всегда Гриша был в обществе фельдшерицы Татьяны Васильевны. Она каждый день по нескольку часов проводила в переселенческих вагонах, осматривая больных. Гриша

оставался с Архипом, а иногда и совсем один.

В таких случаях санитарный вагон запирался на ключ. Одиночество не пугало Гришу. Живя у бабушки Василисы, он частенько оставался один в те дни, когда она уходила

стирать белье к железнодорожным служащим.

Как-то Гриша, оставшись один в санитарном вагоне, подставил к окну стул, вскарабкался на него и прижался лицом к стеклу. Перед глазами мелькали сугробы снега, чуть-

чуть подтаявшие сверху от дневного солнца,

желтые домики около самого полотна на переездах.

Долго Гриша не отрывался от окна, прислушивался к грохоту колес под вагонами, смотрел на мелькающие деревья, на белый снег, искрящийся на солнце. Надоело смотреть—отодвинулся от окна. В это время поезд замедлил ход. Раздался свисток.

Гриша опять приник к стеклу.

Поезд подходил к станции. Стали вырастать дома, маленькие и большие. Поезд пошел еще медленнее. Засверкал золотой купол белой церкви, а около церкви множество домов, больших и маленьких.

Поезд стал — точно врос в землю.

Гриша прижался к стеклу и носом и губами.

Зашумели, загудели голоса. Послышались детские крики. Гриша увидел кучу людей с мешками, лукошками, сундуками, двигающуюся к станции.

— Приехали! —прошептал он и облегченно вздохнул.

Слез со стула, подошел к кровати, снял с себя длинную больничную рубашку и отправился в приемную. Раскрыл шкап. Вынул из него собственную деревенскую рубашку с косым воротом, влез в нее и стал собираться в дорогу.

Первым долгом отобрал все свои маленькие вещи: вторую рубашку, штанишки, жестяную банку из-под монпасье с гремящим в ней оловянным солдатиком, с оторванной

головой, и холщевое коре кое полотенце.

Все это завязал в ситцевый пестрый платок, в который завернуты были баранки, полученные от старушки. Дальше надел на себя кофту с пунцовой заплатой на спине и под-

поясался тесемочкой. На голову нахлобучил «оказию» с бумажным цветком на верхушке.

Ленточек под подбородком не сумел завязать, закрутил их жгутиком и помазал слюной, чтобы крепче держались. Длинные рукава засучил, чтобы свободно двигать пальцами. Собравшись окончательно, Гриша внимательно осмотрел внутренность шкапа, с мыслью: «Не позабыл ли чего из своей лопоти-решил, что ничего не забыл. Баранки были

вынуты из шкапа и лежали на кровати, а так- же все мелкие вещи. Все свое было завязано в узелок, все чужое лежало на своих местах.

Гриша закрыл шкап, отряхнулся, как взаправдишний мужичок; взял подмышку узелок, повесил на другую, свободную, руку связку баранок и, кряхтя, направился к вы-

ходу. Торкнулся в дверь раз-другой, прислушался. Вторично забарабанило дверь головой» так как обе руки были заняты. Не помогало, дверь оставалась неподвижной. Перестал

стучать. Навалился на косяк спиною, уперся в пол ногами, обутыми в черные новенькие катанки, и стал ждать, когда откроют.

Прошло минут пять. Щелкнул замок снаружи, открылась дверь, и на пороге выросла фигура Татьяны Васильевны.

При ее появлении Гриша, не говоря худого слова, двинулся в открытую дверь.

— Ты куда это собрался?— впопыхах произнесла фельдшерица, схватив Гришу за плечи.

Маленький мужичок с узелком подмышкой со связкой баранок на руке, заартачился и плаксиво пробормотал:

— К ма-а-аме!

— Да ведь мы еще не приехали! — воскликнула Татьяна Васильевна, отодвигая непокорного Болдырева от дверей.

— К ма-а-амеі К ма-а-аме!— голосил Гриша.

— Рано собрался. К маме еще через четыре дня. Мама от тебя не уйдет... Раздевайся!—уговаривала плачущего мальчика фельдшерица.

Поезд тронулся. Явился и санитар Архип.

Узнал, в чем дело, и расхохотался. А потом раздел плачущего и упрямившегося Гришу, забрал все его имущество, а самого водворил на прежнее место, приговаривая:

— Хоть ты и Болдырев, и мужик исправный, самостоятельный, а подождешь,— торопиться некуда.

VI

Пришел, наконец, поезд в то место, где жили Гришины родные, на рассвете. Гриша спал крепким сном. Его разбудила Татьяна Васильевна словами:

— К маме приехали.

Деревня, в которой поселились родные мальчика, была в двадцати верстах от станции железной дороги. Сведения о выезде Гриши со станции Багдай они получили с

почтовым поездом на два дня раньше прибытия переселенческого. Встречать выехала мать. На станцию она явилась еще с вечера и до самого рассвета не сомкнула глаз.

Она застала сына в постели.

Гриша плакал и смеялся от радости. Он не посмотрел ей даже в лицо. Прижался всем телом к матери и почувствовал, что это она.

ЗАЙЧИК

Отец с матерью, бабушка и старшие братья выкапывали из земли бураки, толстые, тяжеловесные, точно налитые свинцом, а Филипп с сестрами срезывали с них листья. Выкопанные бураки складывали в кучи. Много уже

куч наложили.

Филипп все считал— сколько. Но ему не совсем это удавалось— не хватало на руках пальцев. Ему советовали снять чоботы и считать по пальцам на руках и на ногах, — так, мол, скорее сосчитаешь. Он видел в этом насмешку и выражал неудовольствие, но своего рвения к работе не ослаблял. Тут же рядом, налево и направо, работали другие

крестьяне со своими семьями. Все были увлечены работой. Но ют кто-то крикнул:

— Заяц!

Филипп «вскочил, бросил нож, мгновенно насторожился и тоже увидел зайца. Заяц выскочил из-за дальней кучи с бураками и метнулся в сторону Филиппа, потом шарахнулся обратно, но там тоже был народ.

Многие уже увидели зайца, бросились ловить. Заяц мог бы улизнуть и скрыться в густой зелени, стоящей на корню свеклы, но так перепугался, что стал кружиться на одном

месте. А народ был всюду: заяц очутился в середине.

Зайца ловили и взрослые и малыши. Он увертывался, делая стремительные прыжки то влево, то вправо. Филипп, в числе других хлопцев, гонялся за перепуганным зверьком,

проворно работая руками и ногами. Один раз настиг зайца, протянул уже руки к нему, но тот сделал отчаянный прыжок, и Филипп полетел кувырком, но моментально встал на

ноги и снова пустился вдогонку. Заяц уже улепетывал, но путь ему преградила целая толпа хлопцев с протянутыми руками, и он опять стал кружиться, как белка в колесе.

А Филипп вился около него, как волчок, и неожиданно для всех накрыл зайца.

И малые и старые побросали работу, окружили Филиппа с зайцем.

И раньше зайцы попадались в руки работавшим на бураках. Но все же это было событие.

А на этот раз все были удивлены, что дался-то заяц в руки

такому малому хлопцу, как Филипп.

Некоторые говорили, что заяц с перепугу попал впросак. Филиппп же уверял всех, что зайчик «подывиться захотел, яки таки люды капают буряки. Як воны роблють?»

Но что делать с зайцем?

Филиппу советовали продать зайца какому- нибудь пану или панычу, который обучит его играть на скрипке и плясать гопака, или пошлет в музей, а оттуда Филиппу пришлют