Войны из-за де Рокка австрийское правительство так и не начало. Но франко-русская война начиналась. Русское посольство было чрезвычайно любезно с жертвой наполеоновского деспотизма. Однако оно не имело права выдать ей своей властью паспорт на въезд в Россию: надо было запросить Петербург. Госпожа де Сталь не хотела долго оставаться в неприветливой Вене. Условившись с посольством, что паспорт по получении ответа из Петербурга будет послан ей вдогонку, она тронулась в путь на восток, через Галицию. Ей пришлось довольно долго ждать паспорта в Бродах. Но там, на счастье, нашлись люди ее круга.

Один из них, барон дю Монте, в очаровательном по юмору письме к своей жене описал пребывание в галицийском городишке знаменитой путешественницы. Описал и свою беседу с ней. Впрочем, беседы не было: был монолог Коринны. Она буквально заговорила барона, не давая ему вставить ни слова. «Бедная Александрии! — пишет он весело жене. — Как мне тебя жаль! Госпожа де Сталь будет думать, что твой муж круглый дурак... Впрочем, постой... Она начала мне рассказывать, каким преследованиям подвергалась за то, что не хотела молиться богу Наполеону. Я, недолго думая, брякнул: «Да, значит, в мире существуют только три независимые державы: Англия, Россия и вы». Сказал и сам густо покраснел: экую глупость сморозил! Так нет же! Мой ответ был найден умным, оригинальным, мне нежно пожали руку. Всего, что мне было сказано, я не могу тебе передать: ты обвинила бы меня в хвастовстве». В своих письмах барон дю Монте сообщает еще некоторые сведения, которые могли интересовать его жену: де Рокка незначительный юноша... Шлегель все время спит... Госпоже де Сталь сорок шесть лет, — «своими глазами видел ее метрическое свидетельство»... Безобразна она до ужаса («laide a faire peur»).

Последнее было, по-видимому, преувеличено. Коринна отнюдь не могла назваться красавицей, но многие{2} считали ее привлекательной по внешности, о том же свидетельствуют ее победы. Красота, говорится, понятие субъективное. Сама госпожа де Сталь считала безобразным Гёте! Он к пятидесяти годам слишком растолстел и обрюзг. «Его ум, — писала она, — следовало бы вложить в другое тело; нельзя постигнуть, почему столь высокому духу дана столь дурная оболочка...»

Паспорт от русского посольства был наконец получен. «Всю мою жизнь буду за него благодарна», — писала госпожа де Сталь. 14 июля 1812 года изгнанники подъехали к русской границе. Как только шлагбаум опустился за коляской Коринны, она дала себе клятву не возвращаться в земли, порабощенные Наполеоном.

Здесь в ее путешествии кончается смешное. Больше как будто нет нервной, влюбленной в себя, избалованной жизнью дамы. Перед нами писательница большого таланта и ума необыкновенного.

IV

Я и то опасаюсь, что уделил слишком много места забавным сторонам характера госпожи де Сталь. Без них ее портрет неясен, но сами по себе они не дают на портрет и намека. В этой женщине было редкое сочетание ума и доброты, большой благожелательности к людям с тонким их пониманием. Когда дело лично ее не касалось, она разбиралась в людях превосходно. Самое же удивительное в ней было: способность все понимать с полуслова.

На немцев она этой способностью наводила ужас: так все это было подобно фейерверку и так явно недостаточно глубоко. Встретившись однажды с Фихте, госпожа де Сталь не задумываясь к нему обратилась: «Скажите, господин Фихте, могли бы вы в очень короткое время, например в четверть часа, изложить мне вашу философскую систему...» Предложение это показалось дерзким знаменитому философу. Тем не менее он начал излагать, быть может, не слишком ясно: он плохо говорил по-французски. Через несколько минут госпожа де Сталь его прервала: «Достаточно, господин Фихте, вполне достаточно! Я вас поняла превосходно... Вижу и иллюстрацию к вашей системе: это одно из похождений барона Мюнхгаузена...» Фихте, по словам очевидца, «сделал трагическое лицо». Коринна тотчас разъяснила свою шутку. Шутка была как шутка, — госпожа де Сталь просто кокетничала с автором «Системы морали» почти так же, как кокетничала с 23-летним Альбертом де Рокка. Она была неотразимая Коринна. Но, разумеется, Коринна отлично понимала, что Фихте сам по себе, а барон Мюнхгаузен тоже сам по себе.

Понять Россию ей было, в сущности, почти невозможно. По-русски она не знала ни слова, русского Шлегеля при ней не было, спрашивать было не у кого. И тем не менее страницы, написанные ею о России, надо признать необыкновенными, особенно если их сравнить с тем, что пишут некоторые нынешние туристы. Умом сердца, да и просто умом, она поняла многое такое, что тогда ускользало не только от иностранцев.

Разумеется, в ее книге есть ошибки. Госпожа де Сталь под Москвой слышала, как крестьяне поют «украинские песни». По-видимому, она считала Китай-город китайским кварталом Москвы. Это несущественно. Книга ее чрезвычайно благожелательна, — достаточно напомнить, что до нее писал о России Массон, а после нее Кюстин! Освещение, данное госпожой де Сталь русской жизни александровского времени, по тону почти не отличается от того, что мы находим в «Войне и мире». И в русской жизни, и в русском народе, со всеми их противоречиями (ею же с большой силой отмеченными), эта случайная туристка первая отметила те самые черты, которые много позднее показала классическая русская литература.

Скажу больше, она предвидела и путь русской литературы. В Москве, в Петербурге ей читали вслух и наспех переводили литературные произведения авторов, которых в ту пору чтили, — не знаю, что именно: Хераскова? Озерова? Сергея Глинку? Она была далеко не в восторге. Приблизительный смысл страниц, относящихся к русской литературе в ее воспоминаниях, таков: все это очень слабо потому, в особенности, что это невежественное подражание французским образцам. Но язык превосходный, чрезвычайно благозвучный, и возможности у русской литературы, в связи с национальным характером, громадные: они осуществятся тогда, когда русские писатели перестанут писать под французских классиков XVII и XVIII веков, когда они обратятся к подлинной русской жизни и к самым интимным сторонам человеческой души. Предсказание поистине замечательное. Надо удивляться тому, что наши историки, и общие, и литературные, уделили очень мало внимания этим удивительным страницам из воспоминаний этой удивительной женщины.

Зато вполне оценил ее книгу Пушкин{3}.

V

«Она приехала летом, когда большая часть московских жителей разъехалась по деревням. Русское гостеприимство засуетилось; не знали, как угостить славную иностранку. Разумеется, давали ей обеды. Мужчины и дамы съезжались поглазеть на нее и были по большей части недовольны ею. Они видели в ней пятидесятилетнюю толстую бабу, одетую не по летам. Тон ее не понравился, речи показались слишком длинны, а рукава слишком коротки. Отец Полины, знавший m-me de Staël еще в Париже, дал ей обед, на который скликал всех наших московских умников. Тут увидела я сочинительницу Коринны. Она сидела на первом месте, облокотясь на стол, свертывая и развертывая прекрасными пальцами трубочку из бумаги».

Это из пушкинского «Рославлева». Не сомневаюсь, что Пушкин слышал о пребывании в Москве госпожи де Сталь рассказ какого-либо очевидца. В этом убеждает маленькая подробность: «свертывая и развертывая прекрасными пальцами трубочку из бумаги» —таков был действительно привычный жест мадам Коринны.

Читатель, вероятно, помнит, что в «Рославлеве» госпожа де Сталь производит сильнейшее впечатление на молодую русскую княжну Полину, которая в 1812 году хотела «явиться в французский лагерь, добраться до Наполеона и там убить его из своих рук». Княжна Полина защищает знаменитую путешественницу, горячо из-за нее спорит с насмешливыми людьми. «И дядюшка смеет еще насмехаться над ее робостию при приближении французской армии! «Будьте спокойны, сударыня: Наполеон воюет против России, не противу вас»... Да! если бы дядюшка попался в руки французам, то его пустили бы гулять по Пале-Роялю; но мадам де Сталь в таком случае умерла бы в государственной темнице...»