Упадок Рима вызвал не взлет материализма, а совсем наоборот.

Ты — в самолете на Гуанчжоу. Свой собственный самолет ты кому-то одолжил, поэтому летишь сейчас первым классом. Они строят для тебя завод. Он будет стоить дороже стадиона, дороже метро. По окончанию строительства по размеру он будет в девять раз больше квартала, где ты вырос. И ты это точно знаешь, потому что в прошлый вторник ты велел своему личному помощнику узнать, каким был — и все еще есть — по площади этот квартал.

С момента посадки на самолет в Лос-Анджелесе ты тщательно изучаешь цифры. Их подготовили твои люди, люди, чья работа заключается в том, чтобы делать это и только это, — бухгалтеры, инвестиционные банкиры. Но в отличие от скаковых лошадей, на которых ты не ездишь, машин, которые ты не натираешь воском, и картин, которые ты — но ты в этом не уверен — не понимаешь, заводов у тебя только два. Этот будет третьим. Поэтому ты сам проверяешь все цифры.

Заканчивая проверку, ты делаешь звонок. Как ты и предполагал, все эти люди тебя обманывают. Тебя это не удивляет, так работает бизнес. Ты даже не осуждаешь их, ты просто вынужден будешь уволить кого-то за это, кого-то, кто как раз купил в кредит новую машину, чтобы возить свою дочь в колледж, кого-то, чья жена как раз бросила работу, чтобы, наконец, «по-настоящему» заняться искусством, кого-то, кто взял кредит. Они просто боялись. Они лишь защищали самих себя. Ты бы сделал — сделаешь — то же самое.

Когда ты отсоединяешься, сидящая рядом женщина спрашивает:

— Вы летите в Гуанчжоу?

Ты смеешься. Ее лицо кажется тебе смутно знакомым. В ней не меньше пяти футов двенадцати дюймов роста. У нее короткие белые волосы, немного истонченные из-за частой окраски. На ней белый свитер без рукавов, но с высоким воротником — кашемир — и короткая шелковая юбка. Обе эти вещи стоят тысячу долларов. Ты это знаешь, ибо раньше покупал точно такие же. Ее обнаженные руки и ноги в хорошей форме, атлетичны, стройны, но чересчур мускулисты. У нее наверняка личный тренер, и она придерживается строго режима занятий. Когда она замечает, как твои глаза скользят по ее ногам, вытянутым для отдыха, то вызывающе поднимает правое колено над левым, ставя ногу на носок. Ее икра и бедро изгибаются под твоим взглядом.

С того момента, как вы оба сели в самолет, она тебя игнорировала. Она уселась возле пустого кресла. Это все из-за калькулятора. С ноутбуком было бы проще, ей пришлось бы всего чуть-чуть откинуться назад, чтобы увидеть, чем ты занимаешься, понять, кто ты. Но когда ты извлек калькулятор и начал делать подсчеты, ты перестал для нее существовать. Затем он подслушала твой разговор и спросила:

— Вы летите в Гуанчжоу?

И ты засмеялся, потому что этот рейс прямой.

Она назвала свое имя, ты узнал его, теперь ты ее вычислил. Она модель, была моделью настолько долго, насколько модели могут быть моделями. Она уже не так молода, как была когда-то. Один из твоих друзей назвал бы ее «отработанным материалом», особенно увидев ее сейчас, в свете флуоресцентных ламп салона. Она спросила, где ты остановишься в Гуанчжоу.

— О, — заметила она, — какое совпадение! Я тоже там останавливаюсь!

Возможно, так и было, и она не собиралась на минутку выйти в туалет, чтобы вытащить своего агента из постели и заставить его перебронировать отель. В Гуанчжоу всего три отеля мирового уровня, поэтому, возможно, так оно и есть.

Ей хотелось, чтобы ты спросил ее, что она — всемирно известная модель — собирается делать в Гуанчжоу, в индустриальном порту Китая. И ты спрашиваешь.

— Я присматриваю место для Мирового фонда дикой природы в птичьем заказнике в Чжане, — отвечает она.

А, понятно. Они часто занимаются такими вещами после тридцати, когда их карьера уже не так прочна, когда расщелины на коже слишком глубоки для света, а макияж уже не способен их скрыть. Это позволяет им оставаться на виду и даже может привести к какой-нибудь реальной работе.

Но потом, когда она продолжает рассказывать, ты понимаешь, что ошибся. Она действительно любит птиц, она может говорить о них часами. Она рассказывает тебе о белохвостых орлах, обитающих в этом заказнике.

— Они выглядят как маленькие римские солдаты в бурых доспехах, полностью покрывающих тело.

Она рассказывает тебе, как однажды видела пару, строящую свое гнездо, о том, как самка — она крупнее самца — надзирала за строительством, и как это растрогало ее до слез. Когда приносят следующую порцию еды — лапшу, она говорит тебе, что палочки для еды всегда напоминают ей евразийскую колпицу, красивую птицу — даже красивее журавля — с эффектным хохолком, но с таким клювом, что на ее небольшой голове он выглядит словно пара палочек для еды.

— Вот так, — говорит она, вставляя палочки себе в рот, будто раскрытый клюв.

И с торчащими изо рта палочками она поворачивается, вытягивает шею, высоко поднимает голову, демонстрируя прелестный профиль, и издает звук, похожий на кряканье. Ее глаза при этом оживают. Вопреки самому себе, ты изумлен. Хотя это и не что-то такое, что она делает исключительно для тебя. Она делала это и раньше, и делала перед другими мужчинами.

Эта ее черта действительно очаровательна. Эта черта сохранилась в ней с того времени, когда она была маленькой девочкой. Это очарование птицами, которое каким-то образом избежало разрушения. Как ей это удалось? Как она спасла именно этот маленький кусочек себя самой? Или это была просто случайность, здание, оставшееся невредимым среди обломков после атомного взрыва?

Внезапно, вопреки отсутствию у тебя интереса, ты задумываешься, не бисексуалка ли она, как многие модели, с которыми ты трахался, задумываешься, как бы она смотрелась с твоим членом во рту. Ты теряешь нить рассказа, рассказа о мелиорации земли около заказника, об экспансии химических заводов в Гуанчжоу, вторгающихся на территорию заповедников, о мигрирующих образцах, подвергающихся изменениям, об отравлении. Что-то о вымирании. Но заканчивает она словами:

— Вам так не кажется?

И это дает тебе возможность с уверенностью ответить:

— Абсолютно с вами согласен, с этим больше невозможно мириться.

Когда вы приземляетесь, она делает вид, что не видит свою машину. Она полагает, что ты ее не заметишь, небрежно жалуется на ее отсутствие. Ты поддакиваешь и приглашаешь поехать на твоей. Затем, в отеле, поскольку ее агент не успел поменять бронь, она поднимает шумиху, великолепно разыгрывая, что произошла какая-то ошибка. Когда она стоит у конторки портье, а коридорный как раз поднимает наверх твой багаж, ты отмечаешь, что задница у нее все еще потрясающая. И удивляясь, сколько же часов в день она посвящает упражнениям только лишь на эту часть тела, ты говоришь портье, что она — твоя подруга, спрашиваешь, можно ли что-нибудь сделать. Через минуту у нее есть номер. Кто-то другой останется в эту ночь без номера.

Она благодарит тебя и, конечно же, произносит:

— He знаю, почему они не зарезервировали номер на мое имя.

Называет номер своей комнаты, хотя прекрасно знает, что ты слышал его от портье.

Весь следующий день ты наблюдаешь за строящимся заводом, с самого утра до поздней ночи. Ты решаешь, что потребовавшиеся дополнительные расходы — ошибка Натана. Натан, который работал на тебя три года. Натан, который, как ты заметил пару недель назад, только-только поставил фотографии своего сына на стол. Ты решаешь, что именно Натану придется рассылать свои резюме.

Когда ты возвращаешься в свой номер, тебя ждет сообщение. Еще не прослушав его, ты знаешь, от кого оно. И оказываешься прав. Она интересуется, не хочешь ли ты поехать с ней завтра в заказник, не хочешь ли посмотреть на орлов, про которых она тебе рассказывала.

Ты предполагал утром уехать, но звонишь своему помощнику и выясняешь, нет ли возможности остаться еще на один день. Ты даже не знаешь, почему пытаешься перестроить свой график. Она все еще, безусловно, красива, она все еще стоила бы усилий, если бы тебе нечего было больше делать. Но она же не стоит того, чтобы ради нее менять свои планы, верно?