- Вы не стесняйтесь, - подбадривала мама. - Ешьте.

Но я не поддался на провокацию, чтобы не сказали потом: зачем нам такой обжора в семье?

- Спасибо, Мария Петровна, - сурово отстранил угощение я. - Всё было очень вкусно.

Но испытания продолжились. Мы прошли с папой в его кабинет, и он предложил мне сигарету.

- Не курю, - ответил я, как бы извиняясь, на этот раз чистую правду — третий уж месяц, как завязал.

Не знаю, упал я в его глазах или наоборот, но риск — благородное дело.

Заявился я в тот вечер в общагу уже в одиннадцатом часу. Гулянка была в самом разгаре. Привычный глазу бесшабашный натюрморт на столе и вокруг него. Пьяные милые рожи.

- Штрафную ему! - закричали друзья, но я решительно отклонил протянутый стакан.

Даже не знаю, как после коньяка и трюфелей такое внутрь принимать.

Удивились они страшно, и только один Валька прочитал что-то на моём лице и про себя усмехнулся. Умный он слишком, вот в чём проблема.

***

Общага разъезжалась на каникулы по домам. Только самые тупые и беспросветные двоечники оставались подчищать «хвосты», остальные торопились на вокзалы и в аэропорты, чтобы в течение двух последующих недель мозолить глаза родителям и совершать лихие набеги на холодильники.

Валька отбыл с самого утра, а я специально притормозил и взял билеты на вечер, чтобы без помех прихватить с собой чудесный прибор, существования без которого я теперь просто не мыслил. Странно, что сам изобретатель им не пользовался, но их же, Кулибиных, хрен поймешь.

В обед встретились с Катей в институте, на скамеечке в главном фойе. Прощались, как перед отправкой на фронт, только что «Славянку» поблизости не играли. На нас с завистью смотрели случайные студенты, а я клятвенно пообещал звонить каждый день, не взирая на дороговизну междугородней связи и отсутствия домашнего телефона. Буду ходить на переговорный пункт, как на работу.

Перед тем, как отпустить мою руку, она улыбнулась:

- Ты моим родителям очень понравился. Не представляешь, как я рада за нас с тобой.

Сидя в холодном троллейбусе, уносившем меня в аэропорт, я согревался мыслью о будущем, которое сулило счастье, соблазнительно манило за собой и щедро раздавало авансы.

Мой родной город, не такой большой и менее культурный, встретил меня хороводом застолий. Почин задала мама.

- Что же ты, отец, не поздравишь сына? - сказала она укоризненно, когда поздно вечером мы ужинали на кухне. - Всё-таки половину ребёнок уже отучился.

Батя полез, было, целоваться, но мать не позволила развиться маразму.

- Какой же ты непонятливый становишься у меня!

И она достала из морозилки запотевшую тут же бутылочку, чего прежде никогда не случалось — она и сама не пила, и мне не позволяла. Батя чуть усы себе не откусил от неожиданности. Я бы тоже удивился, если бы не знал причины, лежавшей в кармане в виде спичечного коробка.

Просидели мы в тот вечер до полуночи, так сказать, в семейном кругу и при этом в атмосфере, напрочь лишённой монотонности и скуки, присущей гулянкам с участием разных поколений. Мы и песни какие-то древние пели, «колхозные», слова которых я, к своему ужасу, прекрасно знал, и за жизнь очень даже неплохо поговорили.

А на следующий день я решил совершить обход своих корешей, начав его с первого по списку дружка. Звали его Васей, и связывало нас с ним тяжёлое прошлое, освящённое детскими глупостями. Когда я на каникулы домой приезжал, то сразу бежал к нему, чем вызывал материнскую ревность.

Человеком он считал себя серьёзным: в отличие от меня, вот уже два с половиной года валявшего дурака в институте, он и в армии отслужить успел, и на работу устроился престижную. Производство вредное, работа по сменам, зарплата — десять моих повышенных стипендий, на пенсию можно выходить уже через пятнадцать лет по инвалидности. Если, конечно, доживёшь.

Выпили мы с ним по первой, и я сразу про прибор раскололся. Жгла меня эта тайна, душила немилосердно.

- Ты чо? - обиделся он. - За дурака меня держишь?

В общем, реакция нормальная, предвиденная, неоднократно продемонстрированная и мной самим.

- Проверим? - предложил я, идя по Валькиному сценарию. - Давай, я наведу на тебя какую-нибудь мысль?

Вася, не в пример мне, отнекиваться не стал, а сурово, по-пролетарски принял огонь на себя, порвав на груди символическую тельняшку. Азарт скорого разоблачения завравшегося друга летел весёлыми брызгами из его глаз.

Я на бумажке написал что-то и в сторонку положил. Включил прибор.

- Ну, чего тебе сейчас захотелось?

- Вроде как выпить и закусить.

Я с гордостью протягиваю ему бумажку, а на ней написано: «Наливай». Короче, убил я его доказательствами.

Остаток вечера мы только по этой теме и говорили. Рассказал я ему и про Катю, и про математику, и про многое другое. Он только цокал языком и приговаривал:

- Это ж, блин, надо же!

Как водится, накачались мы до уровня верхней планки. Однако ничего из рассказанного мною не пропало бесследно в пьяном угаре. Утром, часов в семь, проснулся я оттого, что мать меня тормошит за плечо и на ухо приговаривает:

- Вставай! Там этот непутёвый твой пришёл.

Выполз я сонный к нему на лестничную площадку, потому что мать в дом его принципиально не пускала. Боялась, что его дурными манерами наш семейный очаг пропитается.

- Слушай, - шепчет Васька. - Дай этой штукой попользоваться. Один всего день. На работу с ним съезжу, а вечером обратно принесу.

- Зачем тебе?

- Надо.

Заскребли у меня кошки на душе от нехороших предчувствий.

- Ты мне вон книжку до сих пор не можешь отдать, - нашёл я подходящий аргумент. - А теперь прибор тебе понадобился.

- Какую книжку? - искренне удивился Васька.

- «Два капитана». В пятом классе брал.

Но его так просто не проймёшь.

- Твоя что ли? А я всё гляжу на неё и вспомнить не могу, чья. Вот заодно и книжку принесу.

Прислушался я к внутреннему голосу, и стало мне гадко за свою меркантильную натуру — не хочу Ваське прибор давать, хоть умри. Начал ему лекцию читать: прибор, мол, не мой, потеряешь, мне голову оторвут. Но он проявил себя пацаном красноречивым и настойчивым. Сломал он мою волю в результате. Пополам.

До вечера я просидел, как на иголках. Но всё обошлось. Вернул Васька прибор в целости и сохранности и наговорил в придачу целую гору благодарностей.

- Сработало! - похвастался он. - Представляешь, прихожу к начальнику цеха и говорю: так, мол, и так, работаю у вас уже три месяца, а всё второй разряд. И что ты думаешь? Он подписал приказ о повышении!

Я порадовался вместе с ним. За себя в том числе, за доброту свою и чуткость. Разве что без слёз умиления обошлось.

Эх!

Примерно дня через два после того случая я возвращался домой из очередных гостей. У подъезда, как обычно, торчала компания местных отморозков во главе с Муриком. По призванию своему он был хулиганом-переростком. Лет сорок на вид, а сколько ему там на самом деле — в морге когда-нибудь разберутся. Ни семьи, ни работы. Жил он с матерью, регулярно наведываясь на зону для перевоспитания.

Опасности для соседей он не представлял, совершая пакости на почтительном удалении от дома, поэтому мы его не боялись. Кинешь ему небрежно «Привет!», как родному, и идёшь своей дорогой. И даже собственного уважения после этой фразы прибавляется — сам проверял.

Вот и на этот раз я не собирался экспериментировать с формами общения.

- Привет! - произнёс я домашнюю заготовку и вознамерился в подъезд нырнуть, но у Мурика были на меня другие планы.

Он неожиданно перегородил мне дорогу, источая свежий перегар. Здоровый такой мужчина, плотный. Откуда только сила в этом пустом мешке после всех ходок, отсидок и приводов? И в тыл ко мне его подельники подтянулись, отрезая пути отхода.

- Говорят, прибор у тебя один интересный есть? - начал он без предисловий.