Серега с Толяном, наконец-то, остались вдвоём, чтобы в полной мере насладиться диалогом. Захватив с собой гитару и пачку сигарет, они вышли из комнаты.

Все коридоры в общаге заканчивались окном и неизменной стеклянной банкой под пепел. Здесь было очень удобно, присев на корточки и упёршись спиной в стену, обсудить насущные дела, пуская к потолку извилистый дымок. Этому не могли помешать ни постоянно хлопающие двери уборной, ни ледяной воздух, струившийся из потрескавшейся форточки.

- Как служилось, солдат?

- Нормалёк! Как ты тут без меня обходился?

- По-всякому. - Серега счастливо вздохнул, как бы говоря, что с этой минуты все неприятности навсегда перекочевали в прошлое. - Следующей осенью поступишь к нам. Мы тут с тобой такое замутим!

- Посмотрим. Дожить ещё надо.

Рассудительнее стал Толян, спокойнее. Едва заметный шрам у виска, татуировка на тыльной стороне ладони. На гимнастёрке — какой-то значок в виде средневекового щита.

- У погранцов выменял, - пояснил он, заметив Серегино любопытство. - В поезде.

Он взял гитару, погладил её и тронул бережно струны:

Уезжают в родные края

дембеля, дембеля, дембеля…

И куда ни взгляни,

в эти майские дни

всюду пьяные ходят они…

Голос его слегка огрубел, но в нём по-прежнему узнавался тот самый жалостливый тембр, который сводил с ума десятиклассниц. Серега подпевал там, где помнил слова. Вместе у них получалось, как всегда, неплохо.

- А про десантников слышал? - спросил Толян, когда закончил первую песню и, не дожидаясь ответа, приступил к исполнению второй.

Композиция оказалась для Сереги новинкой. Сюжет её сводился к тому, что голубые береты, летевшие куда-то на самолёте, получили приказ прыгать с парашютами. И всё бы хорошо, но у одного бедолаги он не раскрылся — то ли по недосмотру, то ли враги стропы подпилили. В общем, встретился он с землёй на полной скорости и от этого мгновенно погиб. Сослуживцы похоронили его и поклялись на могиле, что отомстят.

- А про цинковые гробы знаешь? - продолжал Толян.

Они спели ещё и эту. Там вообще были мраки. Такое ощущение, что автор вёл репортаж из морга с петлёй на шее. Матери рыдали, невесты умирали от безысходности. Чудом выжившие персонажи песни покрывались сединой в двадцать неполных лет.

«Пусть выговорится, - подумал Серега. - Он за эти два года натерпелся».

Толян прикурил новую сигарету от предыдущей и протянул гитару другу, передавая эстафету.

Не простая задача предстояла Сереге. Затянуть, что ли, «по полю танки грохотали»? Но идея пришла получше, как ему показалось.

«Рискну, - решил он. - Все равно другана, рано или поздно, придётся выводить из этого сумеречного состояния».

Пребывала принцесса прекрасная

в затяжном летаргическом сне…

И решил я, что дело тут ясное,

и помчался на белом коне

в дали дальние, страны заморские,

гондурасские и эквадорские.

Так скакал я, не зная усталости,

мимо топких унылых болот,

не пугаясь, не ведая жалости,

может, месяц, а может быть, год.

Как оно предначертано повестью,

в соответствии с долгом и совестью.

Отыскал я то место заветное,

где в прозрачном хрустальном гробу

почивала она, безответная,

до крови закусивши губу.

Вот она, поцелуем разбужена,

согласилась моею быть суженой.

Расписались с принцессой мы вскорости,

как собрали с полей урожай.

Стал я в поле овец и коров пасти,

а она мне детишек рожать.

Жили долго, пока не состарились,

и в могилу вдвоём не отправились.

Где мораль у творения этого?

А мораль у него такова:

коль родился в деревне поэтом я,

буду мучить гармонь и слова.

Ну, а если кому-то не нравится,

пусть идёт за своею красавицей.

- Лажа какая-то, - отозвался Толян. - Это чьё?

- Моё, - признался Серега.

Толян опешил. И непонятно, почему. То ли от самого факта сочинительства, то ли от сомнительного содержания.

- Ну, ты даёшь!

Осечка вышла. Нужно попробовать зайти с другого бока. И Серега спел про мальчика, читающего стихи, который сжал стрелки часов руками и в результате порезался. По крайней мере, автор текста значился в творческих авторитетах — не то, что некоторые доморощенные поэты, плодившиеся на просторах России-матушки с пугающей быстротой.

- Это тоже твоё?

- Нет. Это БГ.

- Кто?

- Гребенщиков.

- Да вы тут с ума посходили! – захохотал Толян. – На два года нельзя оставить.

Он выдернул гитару из Серегиных рук и довольно подмигнул.

- Ладно. Давай что-нибудь из старого.

И полились знакомые аккорды. Насобачился он в армии, на гитаре-то.

Что вы улыбаетесь?

Вас бы так позвать бы…

Серега не пел и не слышал этой песни как раз класса с десятого. Если разобраться, нормальный такой городской романс.

Потом настал черёд «Колоколов», где «она опять сегодня не пришла». А он, понимаете ли, «надеялся и верил». Сойдёт. Всё ж лучше, чем эти бесконечные покойники. Но Толян не позволил Сереге расслабиться и затянул следующую песню, тоже из раннего детства. Там девушка утопилась в пруду из-за неразделённой любви. Её тело выловили рыбаки, а тот мудаковатый юноша, который не оценил тонких порывов девичьей души и не ответил ей взаимностью, теперь жестоко раскаивался и готовился учинить над собой самосуд.

На последнем аккорде из комнаты выглянуло что-то заспанное и лохматое.

- Мужики! - сказало оно. - Это потрясающе! Первый раз в жизни сталкиваюсь с запущенной формой инфантилизма. Удовольствие получил колоссальное! Завтра ещё приходите. А сейчас п...йте спать!

Дверь захлопнулась, и глаза Толяна мгновенно налились кровью.

- Да ты…

- Бесполезно. Он пятикурсник.

Все девушки похожи друг на друга тем, что ищут большой и чистой любви. Отличают их лишь способы достижения цели.

Юля избрала для себя метод проб и ошибок, потому что родилась с характером исследователя. За первый год обучения в институте она передружила последовательно со всем вторым этажом общежития и теперь строила планы перехода на третий. Мысли о том, что этажей меньше, чем курсов (первый целиком отдали под хозяйственные и досуговые нужды), пока не тревожили её.

Сессии она сдавала без троек, экономя силы и посещая только обязательные занятия и лекции. В общественной и культурной жизни факультета не участвовала. Не курила и пила только водку, да и то — по большим праздникам. В общем, как могла, берегла себя к будущей супружеской жизни.

Её ценили за кроткий нрав и бесконфликтность. За умение слушать и не лезть везде, куда надо и не надо, со своим мнением. А ещё она была просто красивой: светловатые вьющиеся волосы, стройная фигура, мягкие черты лица...

В то утро она решила зайти перед школой к Сереге и напомнить ему, что первой парой у него — «машины и механизмы». Пропуск этого занятия означал насильственную смерть, потому что преподаватель дисциплины не просто выглядел внешне, как матёрая бульдожка, но во многом и являлся ею. Он заставлял студентов бродить вдоль бесконечных стеллажей, уставленных диковинными агрегатами, брать их в руки и называть научными именами. То есть не «хреновина» или «штуковина», а так, как в учебнике. В случае неправильного ответа в нерадивого студента летели эти самые механизмы, сопровождаемые не всегда приличными подсказками и эпитетами.