Серега с упомянутой выше логикой вступил в полную солидарность. Но вывернул её наизнанку. Дни траура по безвозвратно усопшему генсеку он догадался использовать для накопления положительных баллов. Покаянный внешний вид и неукоснительное соблюдение расписания — вот что станет его спасительной соломинкой.

- Где вы были, товарищ студент, такого-то числа в таком-то часу? - спросят его, если дойдёт дело до гильотины.

- На занятиях, - с чистой совестью сообщит он и предъявит доказательства в виде крестиков в журналах посещений.

- Вы только посмотрите! - риторически воскликнут они. - Разве можно его отчислять?

И сами себе ответят:

- Нельзя!

Серега удачно отметился на первой паре, где оказался в единственном числе. Урок, понятное дело, перенесли в необозримое будущее, а он стал ждать следующего, комфортно расположившись на лавке в главном вестибюле. При этом ему посчастливилось разжиться с лотка пирожком, называемом в народе «тошнотиком», что придало ему дополнительных сил и оптимизма.

Расслабленный бездельем и внезапной сытостью, он унёсся мыслями в прошлое.

Он вспомнил, как всего лишь пару лет назад, будучи зелёным первокурсником с неокрепшими мышцами и размытыми представлениями о добре и зле, блудил по бесконечным просторам института в поисках аудиторий. Здание было огромное, с многочисленными переходами из корпуса в корпус, заворотами, подвалами, потайными комнатами. Преподаватели наперебой твердили им, что протяженность всех его коридоров составляла более девяти километров. Этот простой арифметический факт служил предметом особой гордости.

Всё тогда казалось диковинным восемнадцатилетнему пацану. Любая мелочь приводила в восторг и кружила голову. И эти занятия в амфитеатрах, словно собрания древних римлян. И что обращались к ним, вчерашним школьным хулиганам, на «Вы». И что в их группе с сугубо мужской специальностью девочек числилось ровно столько же, сколько и мальчиков. Чуть позже ему объяснят, почему, а тогда он просто недоумевал.

Они дружно вступили в спортивное общество «Буревестник», профсоюз и организацию охраны памятников. Никто не отказался, тем более, что все эти общества значились добровольными. Из обязательных предложили только комсомол, но подавляющее большинство этап этот преодолело ещё в школе.

Сегодня кажется смешным, как их загоняли в хор и прочую самодеятельность. Каждому дали «бегунок» со списком кружков, где обязали отметиться. Получилось что-то вроде медкомиссии в военкомате, с той лишь разницей, что «врачи» искали у «призывников» не болезни, а таланты. Тем, у кого не находили, ставили пометку: «талантов не обнаружено». Другим же предстоял долгий и тернистый путь увиливаний и отнекиваний. Иначе — хор до самого диплома. А то и после него.

Серега решил уничтожить гидру в зародыше. Раз и навсегда. После того, как в нём не признали ни танцора, ни актера, он оказался в комнате для прослушиваний, где толстый мальчик за роялем заставлял посетителей петь.

Притвориться, что у тебя нет слуха, гораздо сложнее, чем продемонстрировать, что он есть. Одна удачная нота — и тебя раскусят. Только джазовые певцы умеют нарочно выпадать из гармонии, но Серега этим искусством не владел, поэтому выбрал для себя другую тактику.

- Пой, - приказал толстяк.

- Не буду, - отрезал Серега.

- Не подпишу бумагу, - предупредил толстяк.

- И не надо, - отмахнулся Серега.

- Отчислят. - Толстяк перешёл к угрозам.

- Замучаются, - пообещал Серега.

На этом месте диалога программа прослушивающего робота закончилась, и парень принялся соображать, куда вести разговор дальше.

- Что, до такой степени не хочется в хор?

- Не хочется.

- А вдруг в тебе умрёт Карузо?

- Похороним.

Парень молча подмахнул листок и вернул упрямому студенту.

Занятия в институте доставляли Сереге удовольствие. В них всегда находилось место импровизации, а сами преподаватели в большинстве своём являлись личностями неординарными. Серега мог часами любоваться на них, будто на выпавшие страницы из «медицинской энциклопедии».

Физику читал один непризнанный гений. Всегда с гостеприимно распахнутой ширинкой и всклокоченной шевелюрой он входил в аудиторию быстрыми шагами и, не тратя попусту время на бесполезный обмен любезностями, принимался выводить на доске формулы. Он останавливался только тогда, когда писать больше становилось негде, либо в доску врезался точно пущенный бумажный самолётик. В эти редкие мгновенья он поворачивал своё одухотворённое лицо к студентам и удивлённо замечал, что он тут, оказывается, не один. Вид амфитеатра, наполненного живыми людьми, крайне смущал его. Никто не хотел травмировать его психику, и поэтому все на время прекращали дышать и шевелиться. Опомнившись, гений хватал тряпку и в миг уничтожал всё написанное на доске, чтобы оно не досталось врагу. После чего лекция продолжалась в том же духе.

Он же вел у них лабораторные работы. В задачу его входило постоянное доказывание практикой различных физических законов. Трудно сказать, влияли ли на результаты приборы или тот, кто ими манипулировал, но ускорение свободного падения у него получалось то двадцать, то четыре с половиной.

- Это какая-то ошибка, - разочарованно говорил он. - Пишите пока девять и восемь десятых, а я потом разберусь.

- Может, лучше двенадцать? - предлагали студенты. - Всё-таки среднее арифметическое.

- Нет! - злился физик. - Под такими цифрами я не подпишусь!

Перевод килограммов в ньютоны и обратно происходил у него с колоссальными потерями энергии, и даже знаменитый рычаг Архимеда сминал под собой точку опоры до полной непригодности.

С другой стороны, «Историю Партии» им преподавал человек, более чем конкретный, в облаках не витающий, с повадками комиссарши из «Оптимистической трагедии». Она честно всех предупредила:

- С первого раза у меня не сдают. Если у кого-то из вас это получится, я сама напишу заявление ректору, чтобы такого студента поставили на моё место.

Первокурсников чуть ли не официально инструктировали в деканате: лекций не пропускать, дословно записывать их в конспекты, на занятия приносить, как минимум, три учебника, не спать категорически. Выполнение этих нехитрых правил резко повышало шансы на успешную повторную сдачу.

Лекции начинались с переклички и ею же заканчивались. Она лично сверяла фамилии и лица, а поскольку на потоке училось около двухсот студентов, то это занимало половину отведённого времени.

У Сереги на экзамене она поинтересовалась:

- Когда родился Герцен?

Увидев на его лице лёгкое замешательство, она сжалилась:

- Точной даты не надо. Года достаточно.

Но и этим великодушным предложением Серега воспользоваться не сумел. Век-то хоть девятнадцатый на дворе был или как?

- Ну, хорошо, - пошла на ещё одну уступку она. - Тогда скажи мне, орудие какого калибра устанавливалось на Т-34?

Понимая, что из этой петли ему не выскочить, Серега уточнил:

- Вы имеете в виду то, которое сзади или спереди?

И к апрелю зимняя сессия была им сдана.

Однако больше других радовала кафедра гражданской обороны. Её представитель, благообразный старичок, учил их, как нужно вести себя во время ядерного взрыва. Его речь и манеры говорили о том, что он лично прошёл все этапы, о которых теперь рассказывал студентам и, по крайней мере, половину жизни провёл в бомбоубежище.

- Ядерная война, - говорил он, - на самом деле не так уж страшна, если каждый знает своё место и беспрекословно выполняет распоряжения командира. Здесь, наверху, мы позволяем себе вольности и совершаем глупости, а там, - он ткнул пальцем в пол. - Строжайшая дисциплина и порядок.

Рассказывал он и о несметных подземных запасах тушёнки и сгущёнки, которые будут выдаваться бесплатно всем желающим. И дышится там легче, уверял он, потому что отфильтрованный специальными установками воздух бункера — гораздо чище того, которым травятся люди наверху.