Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Незадолго до наступления сумерек базарная площадь опустела; зато множество саней выстроилось возле корчмы. Перед тем, как пуститься в обратный путь, людям, весь день молившимся и озябшим в костеле или торговавшим на базаре и там продрогшим, хотелось хоть на минутку зайти в теплое помещение, согреться и поесть. Поэтому у корчмы, просторного каменного здания с черным, как пропасть, полукруглым проемом ворот, на застывшей от мороза, покрытой снегом и усеянной соломой площади, где местами поблескивали заледеневшие лужи, стояла вереница саней с невыпряженными лошадьми, целиком засунувшими головы и шеи в подвязанные торбы с кормом.

Корчма была тут гораздо просторнее, чем в Сухой Долине. В местечке приходилось рассчитывать на значительно больший наплыв посетителей, нежели в деревне. Особенно много народу собиралось в такие дни, как нынешний. В большом очаге жарко пылало пламя. Едва переступив порог, все подходили к огню, грели озябшие руки и притопывали на месте, чтобы согреть окоченевшие ноги, потом, сняв с плеч холщовые, стянутые шнурком мешки, присаживались к столам, уставленным вдоль стен. Такие мешки были почти у всех. В них держали провизию, взятую из дому на целый день. Количество и качество ее зависели от зажиточности владельца. Одни вынимали из мешочков только ломоть хлеба, щепотку соли и кусок засохшего сыра, у других, кроме хлеба и соли, были сваренные вкрутую яйца, сало и колбаса. Принимаясь за еду, многие с удобством рассаживались на лавках, но были и такие, что ели стоя или на ходу. Народ все прибывал, все нарастал шум, со всех сторон слышался крик, требовали водку, пиво и мед. Евреи разных возрастов, члены семьи корчмаря, без устали сновали в толпе, подавая жбаны, чарки, жестяные кружки, стаканы из зеленого стекла или глиняные блюда с селедкой и с солеными огурцами, которые крестьяне брали для закуски к водке. Собрались тут жители разных деревень, но большей частью принадлежащих к одной волости. Поэтому почти все знали друг друга — близко или хоть в лицо и заводили разговоры о сегодняшней ярмарке, о понесенных убытках или о барышах и о разных хозяйственных делах, своих или своей родни. В глубине комнаты старшина, высшее должностное лицо в волости, немолодой крестьянин с длинной бородой, в надвинутой на лоб черной бараньей шапке, потчевал медом довольно большую компанию. В числе других угощал он и нескольких жителей Сухой Долины, среди которых главную роль играл Петр Дзюрдзя, так как поводом для угощения послужила продажа его лошади старшине. Поэтому разговор касался разных достоинств этой лошади, а затем перешел в оживленный спор о лошадях вообще, и несколько раз даже грозил кончиться ссорой, однако старшина сразу ее пресекал, подливая в стаканы мед из жестяного жбана и с величавым радушием потчуя сотрапезников:

— Пейте, господа миряне, пейте! За ваше здоровье! За ваше счастье!

Выражение «господа миряне» не сходило с его уст, повторяясь чрезмерно часто. Старшина чувствовал себя главой и начальником волости или сельского мира и боялся потерять малейшую возможность напомнить об этом. Мужики благодарили кивком головы и подносили к губам зеленоватые стаканы. Один Клеменс не пил и не принимал участия в разговоре. Он был молод, неженат и еще самостоятельно не хозяйствовал; сюда он тоже пришел с отцом и только при нем что-то значил. В присутствии старшины и всех этих старых, степенных хозяев он оробел и не решался подступиться к угощению. Его румяное синеглазое лицо выглядывало из-за плеча отца, за которым он стоял, жадно и робко посматривая на жбан и стаканы. Лукавые, живые, повеселевшие от меду глаза старшины встретились с его застенчивым взглядом.

— Аааа! — смеясь, удивился он и пальцем показал на парня. — Ааа! Господа миряне! Это кто же — парень или девка?

И, словно для того, чтобы лучше разглядеть, он нагнул голову сначала в одну, потом в другую сторону.

— Смотрю, смотрю и разобрать не могу! Кажись, парень, а стыдится и прячется за спину батьки, будто девка... Ну, покажись... Подойди к столу, а то я и вправду подумаю, что ты из мужчины в девку обратился!..

Острота его вызвала взрыв грубого смеха; Петр тоже засмеялся и подтолкнул сына к столу.

— Ну, иди, раз старшина зовет...

Клеменс вовсе не был так застенчив, как полагал старшина. Он, правда, закрыл рот рукой, но смотрел весело и прямо на начальника волости. Тот налил полный стакан меду и подал его парню.

— Пей, — сказал он, — чтобы скорей усы под носом выросли.

И, долив дополна остальные стаканы, повторил:

— Пейте, господа миряне, пейте!

Все пили и смеялись над Клеменсом; при упоминании об усах он провел пальцем по верхней губе, покрытой золотистым пушком, потом тряхнул головой и бойко выкрикнул:

— Ваше здоровье, господин начальник!

— Будь здоров! — ответил старшина и повернулся к Петру. — В солдаты не забрали, а?

У Петра просветлело лицо.

— Да, не забрали; когда настало время ему идти на жеребьевку, Ясюк был еще мал, а мне стукнуло пятьдесят шесть годков. Брат малолетка, отец старик — вот ему и дали льготу и оставили дома, слава богу...

— Вот и выкрутился, — заметил чей-то голос.

— Ну, счастливец! — добавил кто-то другой.

— Счастливец, — повторил Петр, — только бы господь во всем его так благословил.

Старшина снова налил стакан меду счастливому парню.

— Пей! — крикнул он. — Пей и помни, кто тебя угощает!

Парень заколебался, взглянул на отца, но Петр, довольный скромным поведением сына, как всегда не устоял против приятно щекотавшего его самолюбие почета и ободряюще толкнул Клеменса в локоть:

— Пей, раз старшина приказывает...

Клеменс, развеселясь и совсем уже осмелев, на этот раз не поднес стакан прямо к губам, а поднял его размашистым жестом; немножко меду пролилось на стол, а сам он подскочил:

— Чтоб ваш конь так брыкался! — крикнул он и осушил стакан до дна.

Шутка его до того понравилась окружающим, что, поднимая стаканы, все — один за другим — повторяли:

— Чтоб ваш конь так брыкался, господин начальник, чтоб ваш конь так брыкался!

Это относилось к коню, которого старшина сегодня купил у Петра. Антон Будрак, староста Сухой Долины, человек от природы веселый, а может быть, и себе на уме, кликнув корчмаря, велел принести еще жбан меду. Теперь он угостит старшину и всю компанию. Несколько голосов отказались:

— Не хотим больше меду, коли угощаешь, так давай водки!

Будрак потребовал водки и, налив стакан меду старшине, который предпочитал его другим напиткам, начал:

— Вот какое дело, господин начальник. Хотим затевать тяжбу насчет той земли и лугов... Чтобы давность не прошла... Вы что знаете об этом, то и говорите... Может, что-нибудь нам посоветуете. А дело такое...

И хотя он изрядно выпил меду и немножко водки, довольно толково излагал сущность этого важнейшего для деревни дела. Но Петр, прервав его, стал сам рассказывать. Максим Будрак и трое Лабуд, перебивая друг друга, тоже что-то говорили, подняв невообразимый шум. Однако старшина уже немного понаторел в публичных обсуждениях.

— По очереди, господа миряне, — крикнул он, — говорите по очереди. Сперва один, потом другой, а я буду слушать. Я тут среди всех вас — самый высший, так вы все ко мне, как к отцу...

— Как к отцу! — подтвердили хором мужики, а в этот момент пьяный Шимон подкатился к старшине и, целуя его в плечо, начал:

— Я к вам, господин начальник, как к отцу родному... Не продавайте моего хозяйства... Горькая беда мне и моим деткам...

Несколько кулаков протянулось к пьянице и оттолкнуло его, а он, пошатываясь, опять полез к корчмарю, бормоча:

— Хацкель, голубчик, дай водки... Если бога боишься, дай еще два шкалика... У меня малость денег осталось, я заплачу... Горькая беда мне...

Клеменс, заметив, что старшина заводит с хозяевами серьезный деловой разговор, отошел от стола и повернул к очагу, где сидело несколько женщин. Достав привезенную из дому снедь, они тоже закусывали, толковали о нынешней ярмарке, перекорялись или делились своими заботами и тревогами. Едва подошел Клеменс, среди женщин послышался визг, крики, хихиканье. После двух стаканов меду парень повеселел и разошелся: одну молодку из Сухой Долины он ущипнул за руку, другой сказал на ухо такое, что она зарделась, как пион, и закрыла лицо руками. Женщины постарше, не то в шутку, не то и вправду осердясь, отталкивали его кулаками и кричали, чтобы он шел к мужчинам. Однако вскоре все затихли и, поднимаясь на цыпочки, старались через головы других разглядеть вещицу, которую Клеменс вынул из-за пазухи, чтобы показать им. Это был образок какой-то святой в рамке из позолоченной бумаги. Святая была в красном одеянии, с золотой короной на голове, в руке она держала голубую пальму. Яркие, грубо наляпанные краски образка и поблескивавшая на свету позолота рамки вызвали у всех восторженное изумление. Широко раскрыв глаза и рты, женщины смотрели, любовались и расспрашивали, для себя ли Клеменс купил эту прекрасную святую или для кого-нибудь другого? Он-то знал, для кого купил этот образок, но никому не сказал и, заливисто хохоча над любопытством и жадностью, написанными на лицах баб, снова спрятал его за пазуху. Вдруг его окликнул кто-то из компании, болтавшей за бутылочкой возле окна; это был лесник из соседнего имения, маленький, вертлявый, курносый человечек, одетый в полудеревенское, полугородское платье, который сегодня купил корову у его отца.

36
{"b":"271752","o":1}