Зу‑Л‑Карнайн сидел в кресле, хватая ртом воздух.
– Гар Шарга, прости меня, но я прошу тебя уйти теперь. Возвращайся через час – я скажу тебе свою волю.
Как только маг вышел, император протянул руки к Агатияру и сказал:
– Послушай! Мне становится страшно: кроме тебя, я никому не могу довериться.
– Это судьба любого властителя...
– При чем тут моя судьба – мир в опасности.
– Не страшно, – спокойно ответил визирь. – Это такое же сражение, как обычно. Просто занимает большее пространство и больше людей в нем участвуют с обеих сторон. Ну, еще боги. И что непривычного? Все равно выигрывает сильнейший и искуснейший.
– У графини уже есть такое украшение, у Боро Шарги оно было...
– Теперь ведь нет, – резонно возразил Агатияр.
– Но мы же не знаем, у скольких людей оно может быть.
– Это верно. Но теперь это больше похоже на войну, нежели раньше. Мы знаем условия игры. Мальчик мой, ободрись – это уже что‑то. У нас есть шанс выиграть.
– Агатияр, я люблю тебя! – воскликнул император.
Визирь уставился на него широко открытыми глазами, затем резко отвернулся и проговорил странным голосом:
– Вот тут ты врешь! Меня ведь не зовут Кахатанной.
* * *
Прозрачные белые облака несутся по зеленому лугу небесного пространства. Солнце лукаво прячется за ними, изредка протягивая длинные лучи, чтобы высветить какое‑нибудь особо причудливое и пушистое. На горизонте высокие горы упираются верхушками в небо, пронзая его насквозь. И небо висит на них, бессильно обмякнув. Немного в стороне великан Демавенд возвышается как неприступная грозная башня. Об этом пристанище драконов ходят такие прекрасные, такие нежные и трогательные легенды, что самые великие поэты Арнемвенда используют их как тему для своих творений.
– Я ухожу в горы, – говорит Каэтана.
Она одета и вооружена верными мечами. Рядом с ней стоит Барнаба, тоже в полной боевой готовности, что означает, что конечности у него приблизительно расположены так, как у нормального человека, он прилично выглядит и запасся целым мешком любимой хурмы. Тхагаледжа и Нингишзида собрались, чтобы проводить ее. Поодаль – целый отряд до зубов вооруженных воинов – теперь в окрестностях Салмакиды нужно передвигаться с большой осторожностью.
– Когда ты вернешься, Интагейя Сангасойя? – спрашивает верховный жрец. – Когда твои дети будут осчастливлены твоим присутствием?
– Для вас – сегодня же, – отвечает вместо Каэ неунывающий Барнаба.
– Не понимаю, но рад принять на веру, – склоняется перед ними татхагатха.
– Все‑таки я недаром пришел сюда, – улыбается Барнаба.
От его улыбки, которая все распространяется и распространяется по лицу, заползая на затылок, всем становится жутко.
– Барнаба... – окликает его Каэтана.
– Ах, простите!
– Мы ждем тебя с добрыми вестями, Суть Сути, – кланяется Нингишзида.
– Это хорошо. Пожелайте нам удачи. И выясните все про Деклу, – напоминает Каэтана.
Она вскакивает на своего Ворона, который уже заждался в покое и теперь рвется в дорогу. Барнаба взгромождается на коня поскромнее и поспокойнее. Часть отряда присоединяется к ним с тем, чтобы проводить до самой Онодонги и дождаться их возвращения. В отряде есть солдаты из полка Траэтаоны, полка Льва и полка, имеющего символом дракона Ажи‑Дахака. После недолгого прощания Каэ и ее спутники отправляются в путь.
Когда отряд скрывается из виду, жрец и правитель поворачивают коней в сторону столицы, и охрана медленно следует за ними.
– Ты надеешься на успех? – спрашивает татхагатха у жреца после длительной паузы.
– А почему бы и нет, повелитель? То, что случилось с ней в прошлое ее путешествие, было еще более опасным. Она вернулась из другого мира – возвратится и из этого.
– Я не о том. – Тхагаледжа молчит, мнется, затрудняясь правильно поставить вопрос, наконец решается:
– Ты полагаешь, мы выиграем в этой войне?
– Нужно было бы ответить, что война еще не началась, но это было бы явной ложью. Да, война идет, и пока что мы не победители. Но все зависит от нас. Я верю в удачу.
– А голос разума?
– Зачем тебе нужен голос разума, который советует глупости? – спрашивает Нингишзида, пришпоривая коня.
Когда Тхагаледже удается его догнать, он, смеясь произносит:
– Ты, жрец, говоришь как твоя богиня.
– С кем поведешься, – улыбается лукаво Нингишзида.
– Ты же стар, чтобы меняться, – удивляется правитель.
– И вовсе нет. Я только сейчас начинаю жить. Знаешь, что она сказала мне недавно, когда я спросил ее, как же это удалось – стать самой собой, вернуть божественные способности, будучи в теле и при разуме человека?
– Ну? – нетерпеливо произносит правитель.
– Она сказала дословно вот что: «Всякий человек достаточно велик, чтобы вместить в себя бога. А чудо – это единственная норма существования мира».
– Прекрасно, – говорит татхагатха.
Их кони идут рядом, и всадники негромко переговариваются. Вечереет. Над Салмакидой висит розовое солнце, похожее на диковинный плод, окрашивая небо в неповторимый цвет. Несутся пышные облака, просвечивающие золотом. Тихо щебечут птицы, собираясь спать. Высоко над головой вьются последние запоздавшие ласточки в поисках корма для недавно вылупившихся птенцов. Мир дышит счастьем. И преступно не защищать это счастье от того, кто пытается его уничтожить.
* * *
Степь по‑своему прекрасна в любое время года, в любое время суток, при любом освещении. Высокая мягкая трава волнами перекатывается под порывами легкого ветра, и кажется, что это цветной океан – желтый, зеленый, розовый, блекло‑серый в лиловых и сиреневых пятнах и разводах – шумит под ногами.
Двое высоких и красивых воинов идут по колено в этом ярком буйстве, среди вздохов, шелестов, шепота и птичьих криков. Из‑под ног у них шумно вспархивают крохотные птицы. Одни, пролетев несколько шагов, снова падают в траву, а иные уносятся в небо, и оттуда раздается победная, неистребимая, как сама жизнь, звонкая трель.
За воинами послушно следуют два коня. Они сами по себе примечательны: один черный, как ночь, другой – седой. Их тяжелую поступь большинство жителей этого края успело выучить за свою долгую‑долгую жизнь. Потому что духи степи бессмертны, если их, конечно, не убивать.
Рыжий воин в шлеме из Черепа Дракона, известном всему Арнемвенду, шагает чуть впереди. Рот его упрямо сжат, на лбу пролегли тоненькие морщинки, в глазах стынет вселенская тоска. Огромная секира закинута за спину, но кажется, что он не замечает ее немалого веса. Второй торопится следом, чуть сильнее обычного размахивая левой рукой в такт ходьбе. Никто этому не удивляется – мир облетела весть, что грозный Бог Смерти стал одноруким. Впрочем, никто и не обольщается на этот счет. Желтоглазый по‑прежнему всемогущ.
– А куда это ты собрался, позволь тебя спросить? – Га‑Мавет догоняет Арескои и шагает по правую руку от него.
– Хочу узнать последние новости нашего мира.
– И что ты в таком случае собираешься делать в степях Урукура?
– А с чего ты взял, что я направляюсь именно туда?
Бог Смерти останавливается и ошеломленно смотрит на своего брата:
– Мы уже несколько часов прогуливаемся именно по степям Урукура. И не пытайся меня убедить, что ты об этом не подозреваешь. Отвратительное, кстати, место, – что ты в нем нашел?
– Откровенно говоря, – опускает голову Победитель Гандарвы, – я здесь некогда потерял что‑то очень важное. И теперь расплачиваюсь за ту свою потерю.
Вдруг в его зеленых глазах мелькает тень надежды, и он громко и отчетливо произносит вслух странные, казалось бы, слова. Его мощный голос разносится по всему пространству степи, ветер подхватывает, кружит их, вертит и несет дальше, оповещая всех в Урукуре о том, что сказал бог.