– Испуганный га‑Мавет более опасен, – возражает Ма‑гуа.

– Нет никакой разницы, – говорит Да‑гуа. Они еще некоторое время молча пьют чай, затем Да‑гуа достает из складок своего одеяния шкатулку изысканной работы и раскрывает ее. Оттуда сыплются на землю фигурки. Да‑гуа переворачивает шкатулку, и обнаруживается, что на ней изображена карта Варда, которая постоянно меняет свои очертания, цвета и размеры, то становясь подробным изображением крохотного участка суши, то давая более общее представление обо" всем континенте.

– Сыграем? – спрашивает Да‑гуа.

– Сыграем, – соглашается Ма‑гуа.

Ши‑гуа поднимает с земли фигурку воина, одетого в белые доспехи и опирающегося на огромный двуручный меч. Монах долго и пристально вглядывается в изображение, которое дает иллюзию абсолютно живого, только:, и крохотного существа, и говорит:

– А мальчик вырос красивым.

– Они все выросли красивыми, – говорит Ма‑гуа, держа в руках другую фигурку, – но не прекрасными. А божественное должно быть прекрасным, иначе оно становится обыкновенным.

– Они еще не выросли, – говорит Да‑гуа и отбирает у брата фигурку Джоу Лахатала.

– Ты думаешь, он больше не встанет у нее на пути? – интересуется Ма‑гуа, поворачивая в пальцах изображение А‑Лахатала.

– После истории в городе джатов и истории со статуей он еще не скоро осмелится выступить против нее в открытую, – объясняет Ши‑гуа то, что известно и двум другим монахам.

Они могли бы не говорить ничего вслух, но это ихг работа – говорить вслух для всего мира то, что им самим известно и понятно. Такими они были востребованы и появились на этот свет.

– Она ничего не помнит. – Да‑гуа держит на раскрытой ладони фигурку женщины с двумя мечами за, спиной. – Она не сможет воспользоваться своим преимуществом.

– Ей не нужно ничего помнить, – говорит Ши‑гуал

– Главное, что она есть, – говорит Ма‑гуа. – Если она все‑таки дойдет до Сонандана, то получит ответы на все вопросы.

– А что бы ты спросил? – неожиданно интересуется Да‑гуа.

Ма‑гуа молчит невыносимо долго. Потом неожиданно быстро отодвигается в сторону – с высокого дерева у него над головой шмякается на землю сочный плод – ничто в этом мире не может оказать влияние на трех монахов, но и они не вправе проявлять свое присутствие в нем. Мимо, играя, пробегают зверьки. Они не видят людей, сидящих у костра. Возможно, что и костра они не видят, хотя пламя в нем самое обычное и около него приятно греться прохладной ночью.

– Я бы спросил, – наконец говорит Ма‑гуа, – я бы спросил, знает ли она о нашем существовании.

– И я бы спросил. а. – И я, – шепчет Ши‑гуа.

– Даже если не помнит...

– Даже если не видит...

– Даже если никогда не вспомнит...

В лесу воцаряется тишина.

Три монаха играют в странную игру. Они двигают по блестящей поверхности шкатулки маленькие фигурки, снимают их с доски или переставляют в самые неожиданные места.

– Ты умеешь сожалеть? – спрашивает неожиданно Ши‑гуа, и неясно, к кому он обращается.

– Нет, – отвечают двое других. к – И я нет, – говорит Ши‑гуа, – но я сожалею. – В его руке крепко зажата самая большая фигурка – воин в черных доспехах и с секирой в руке.

– А я сожалею, но не знаю, нужно ли, – говорит Ма‑гуа.

– Они ведут себя непредсказуемо, – говорит Да‑гуа.

– Все можно предсказать...

– Испуганный га‑Мавет все‑таки очень опасен, – соглашается Ма‑гуа с тем, что известно пока только им. Ранним утром три монаха бредут по оживленному тракту. Мимо следуют повозки, скачут верховые, едут экипажи. Три монаха путешествуют в самом центре Варда, где множество людей заняты своими человеческими проблемами. Они идут, тяжело опираясь на посохи; этот мир никак не влияет на них самих и на сам факт их существования, но иногда им кажется, что он страшным грузом лежит на их плечах, и от этого монахам трудно :идти по пыльной людной дороге, где на них никто не .обращает внимания. Потому что не видит.

– Знаешь, Да‑гуа, – говорит оборачиваясь тот, что идет впереди – Я бы хотелнемного изменить ход событий.

– Ты же знаешь, что это почти невозможно, – откликается тот

– Я бы тоже хотел, – говорит Ма‑гуа.;

– Мы не можем...

– Нет, не можем...

– И никогда не сможем...

Они идут до тех пор, пока солнце не начинает клониться к закату. Они идут, потому что могут не останавливаться на ночь, потому что не устают, не стареют, не умирают.

– Ма‑гуа, – зовет тот, кто идет последним. Монах поворачивает голову.

– Ма‑гуа, если она дойдет, если у нее получится не совсем так, как мы предсказываем, если мы ошибемся...

– Тогда мы тоже отправимся в Сонандан, – отвечает за всех Да‑гуа, – может, там нам расскажут, как хоть иногда влиять на ход событий...

– Вот что я хочу сказать тебе, брат. – Га‑Мавет стоит широко расставив ноги перед высоким резным троном, на котором восседает его повелитель. Верховный бог Арнемвенда Джоу Лахатал. На мраморном полу перед троном мозаика с изображением Змея Земли – Авраги Могоя, бесчисленные кольца которого охватывают хрупкий шарик планеты.

– Я хотел сказать тебе, что мне кажется – не мы затеяли всю эту возню.

– Что ты имеешь в виду? – Надменный тон Лаха‑тала заставляет Бога Смерти досадливо передернуть плечами.

– Мы одни в этом зале, брат. Перестань изображать владыку. Сейчас важно решить, что делать дальше, а не устанавливать главенство.

– Однако об этом никогда не следует и забывать, – наставительно произносит Верховный бог.

– Послушай, брат! – в отчаянии кричит желтоглазый. – Когда я пришел за Тешубом, он сказал мне, что обнаружил в нашем мире еще одну фигуру. Этот некто находится всюду, понимаешь?! Всюду, где не успели мы. Недодуманные мысли, незавершенные дела, невыполненные планы – все это питает его силу. И он может исподволь управлять нами! ...

Лахатал делает нетерпеливый жест рукой, и га‑Мавет начинает злиться.

– Послушай, всемогущий. Когда однажды выяснится, что твоему всемогуществу есть предел и ты всего лишь пешка в чужой игре, будет поздно. Оставь в покое девочку, займись более важными делами, пока не потеряно все.

– Мне никто не смеет указывать, что нужно делать, – цедит сквозь зубы длинноволосый красавец в белых доспехах, небрежно развалившийся на троне. – Если же ты хочешь отправиться к нашему безглазому брату, я с сожалением и скорбью предоставлю тебе эту возможность.

– В нашем мире нет любви! – в отчаянии кричит га‑Мавет. – В нашем мире нет истины, в нашем мире нет слишком многого, и эти места не пустуют, слышишь? Слышишь ты?!

– А‑Лахатал, – негромко, но резко произносит Змеебог, и из‑за трона выступает второй брат – Повелитель Водной Стихии. – А‑Лахатал, ты ничего не хочешь сказать младшему?

– Не ершись, – примирительно говорит тот, обращаясь к га‑Мавету, – не спорь. Мы действительно переживаем не самые легкие времена. Но увидишь, если мы выкинем ее прочь из этого мира, уже навсегда, нам сразу станет легче.

И га‑Мавет понимает, что проиграл. Проиграл больше чем просто партию. Опустив плечи, он медленно выходит из тронного зала. Минута, когда он чувствовал себя свободным и достойным, прошла; он опять охвачен сомнениями, страхом, гневом. Он завидует Тиермесу и с ужасом вспоминает прозрачную тень Древнего бога, отражающуюся в зеркалах.

– Ты уничтожишь ее! – Резкий оклик Джоу Лахатала пригвождает его к месту.

– Уничтожу, – соглашается он.

– Ты уничтожишь всех ее спутников.

– Уничтожу, – шепчет Смерть одними губами.

– Ты сотрешь самую память о ней с лица земли.

– Да, владыка.

– А затем мы пойдем в Земли детей Интагей и Сангасой и уничтожим их.

– Да, повелитель.

– И смертные больше никогда не посмеют лезть в тайны бессмертных.

– Да, Великий Лахатал.

– И мир будет нашим.

Га‑Мавет собирается с последними силами и кричит:

– Ты ли это говоришь, брат?! Или кто‑то иной вещает твоими устами? – Он бьется в отчаянном крике, пока не замечает, что вслух не произнес ни звука.