— Мадам… — Перри Килкаллен нарушил молчание, решив, что Пола Деланд слишком долго рассматривает его визитную карточку. Глядишь, бумага пожелтеет от времени.

Пола раздумывала. Он определенно богат, говорит искренне. Был ли он на самом деле влюблен в Маги, хотя не обменялся с ней ни словом, это вопрос спорный, но сам американец, разумеется, в этом уверен. Желание, да, конечно, но любовь… Это совсем другое дело. Вероятнее всего, этот симпатичный банкир женат, но это не имеет значения. Маги нанесли слишком серьезную рану, и чем раньше благотворный бальзам прольется на нее, тем лучше. И господь свидетель, на этого Килкаллена приятно посмотреть. Кто лучше, чем добрый, богатый, красивый американец, поможет Маги быстрее прийти в себя после неудачного приключения с Жюльеном Мистралем? Пусть он слегка сумасшедший, но в жизни каждой французской женщины должен быть хотя бы один американец.

— Завтра вечером, месье Килкаллен, вы можете пригласить нас на ужин, — серьезно произнесла Пола, чувствуя себя в некотором смысле кормилицей Джульетты.

Перри вздохнул с огромным облегчением. Он уже приготовился отправиться к Авигдору, если мадам Деланд откажет ему в просьбе, но все же чувствовал себя менее смешным, когда разговаривал с женщиной.

— Мы встретимся в ресторанчике «У Мариуса и Жанетт», — продолжала Пола, — сейчас самое время есть устрицы. — А про себя подумала, что к «Максиму» Маги просто не в чем пойти. Наряды, сшитые мадам Пулар, годились до недавнего времени, но у «Максима» в них не появишься.

— Как мне отблагодарить вас? — с жаром воскликнул Перри.

— Просто не возражайте, когда я закажу вторую дюжину устриц, умоляйте меня, чтобы я попросила принести третью, но не позволяйте мне есть десерт. Мне легко угодить, я предпочитаю простые радости.

— Как жаль, что у меня нет брата, — с восхищением сказал Килкаллен.

— Мне тоже жаль…

Во время первого их совместного ужина, пока Пола наслаждалась устрицами, Перри Килкаллен сумел разглядеть под маской холодного равнодушия на лице Маги, насколько глубока ее душевная рана, как она отчаянно пытается скрыть свою боль. Перри понял, что он просто обязан ей помочь. Ее очарование было столь велико, что, по мере того, как ужин приближался к концу, Перри охватила буря эмоций, встревожившая его, но не напугавшая.

В последующие дни он ухаживал за Маги так, как джентльмены ухаживали за девушками во времена его молодости, то есть в начале века. В его манерах сказывались золотые времена правления короля Эдуарда, когда никто никуда не спешил.

В квартирке Маги стало не повернуться от корзин с цветами, которые доставляли каждый день из лучшего парижского цветочного магазина, но Перри не позволил себе дарить ей что-то более существенное. Проходя каждое утро мимо магазина Картье, он с вожделением смотрел на его парадную дверь. Как бы ему хотелось ворваться туда и скупить все, но он понимал, что так не положено. Перри водил Маги ужинать так часто, как она соглашалась. В те времена для ужина в ресторан полагалось надевать вечернее платье, и ему пришлось смириться с ее желанием посещать места попроще, где она не смущалась своих простых нарядов и черной накидки. Очень осторожно, как будто Маги была редкой, пугливой птичкой, Килкаллен наводил ее на разговоры о ее детстве, о ее бабушке, о ребе Тарадаше, о ватаге сорванцов, с которыми она носилась по улицам Тура всего два года назад. А он рассказывал ей о том, чем ирландцы отличались от всех остальных иммигрантов, приехавших в Соединенные Штаты.

— Они любят хорошую драку, Маги, и хорошую песню. Они непоследовательны и дьявольски горды, и они будут сражаться ради свободы и справедливости, какими они себе их представляют. Ирландцы всегда уверены, что правы, даже когда ошибаются. Но такова натура уроженцев Зеленого острова, такой огонь пылает в их душах.

— Мне кажется, ирландцы мне понравятся, — Маги улыбнулась его горячности.

И тут Перри вдруг увидел перед собой лицо жены, в которой ирландский огонь погас много лет назад. Мэри Джейн Килкаллен превратилась в сухую, деловитую даму-патронессу, заседавшую в нескольких благотворительных комитетах. Когда Перри думал о ней, он всегда как-то смутно вспоминал большой дом, обставленный антикварной мебелью, безупречно начищенное серебро и тонкие, свежеотглаженные льняные простыни, удачный удар на поле для гольфа, отлично смешанный коктейль. Но он не помнил, какими были на ощупь ее волосы, не помнил вкуса ее губ. Его реальностью стали округлые плечи Маги, сияние широко расставленных золотисто-зеленых глаз, необычность ее лица, без которой немыслима настоящая красота.

Прошло две недели такого изящного ухаживания, и Перри Килкаллен, который так прямо говорил с Полой, уже начал проклинать себя, потому что его чувства к Маги оказались такими сильными, что буквально парализовали его. Он понимал, что превратился в робкого подростка, который боится протянуть руку и коснуться девушки, в которую влюблен, из опасения быть отвергнутым. Он забывал отвечать на письма и звонки и спрашивал себя: как это вышло, что он ведет себя как заботливый, добрый дядюшка?

Еще одна неделя миновала.

Как-то вечером после обильного ужина Маги почувствовала, что не против потанцевать.

— Куда пойдем? — спросил обрадованный Перри.

— В «Жокей», — ответила Маги.

После вернисажа она не бывала в кафе, бистро и ночных клубах Монпарнаса. На Правом берегу вероятность наткнуться на Мистраля или на любящих чужие скандалы знакомых сводилась к нулю. Но этим вечером она выбрала «Жокей», потому что ей впервые было все равно, кого она могла там встретить. Этот ночной клуб любили посещать художники. Они чувствовали себя там настолько по-домашнему, что зачастую являлись туда в рабочем халате.

Очень скоро Перри и Маги оказались в толпе людей в узком темном зале, который был, вероятно, самым шумным местом в Париже. «Жокей» оформили как западный салун, облепили стены афишами и повесили на них грифельные черные доски с изящными лимериками на американском сленге. Ли Коуплэнд, бывший ковбой, играл на пианино, ему аккомпанировали два гавайских гитариста. Когда они уставали, им на смену приходил фонограф с последними записями в стиле джаз и блюз из США.

Примитивное, чувственное возбуждение пульсировало под крышей «Жокея» все четыре года его существования, и каждый вечер роскошные лимузины, подобные тому, в котором ездил Перри, останавливались перед его черными стенами, на которых яркими красками были нарисованы индейцы и ковбои. Сбежавшие с официальных балов пары быстро исчезали за дверями клуба, чтобы всю ночь напролет пить виски и танцевать. Маги и Перри устроились за столиком. На крошечной площадке для танцев в сумасшедшем ритме двигались пары.

— Черт побери, я так не умею! — в отчаянии воскликнул Перри.

— Я тоже, я не была здесь уже несколько месяцев, — ответила Маги и сделала глоток виски. — Так можно руку сломать.

Наконец Ли Коуплэнд заиграл медленный фокстрот, и Перри с облегчением улыбнулся.

— С этим я справлюсь. Потанцуем?

Маги встала и по привычке сбросила туфли. Впервые Перри держал ее в своих объятиях, и их тела заговорили друг с другом при первом прикосновении. Физическую совместимость так легко определить, если ваша кожа касается кожи партнера. И если это ощущение вам неприятно, то все остальное уже не имеет значения. Но если вы рады ему, то за первым танцем может последовать многое.

Жизнь стала намного проще, когда появилась возможность танцевать на балах или вечеринках. Ничего странного в том, что долгие годы дальновидные матроны не позволяли своим дочерям танцевать вальс. Стоит только разрешить мужчине обнять женщину и двигаться с ней в такт музыке, многое может произойти.

Из всех танцев, популярных в двадцатые годы, именно медленный фокстрот был наиболее опасным по сравнению с чувственным танго и взрывным веселым шимми. Медленный фокстрот предполагал объятия в сочетании с простым шагом под медленную музыку, но крохотный зал «Жокея» делал практически невозможными даже эти движения. Как только гавайские гитары принялись выводить вместе с пианино волшебную мелодию Гершвина, все чудесным образом изменилось. Узы нерешительности и робости, сковывавшие Перри последние три недели, просто растворились в мелодии.