Он вложил револьвер в кобуру при поясе и, скрестив руки, стал ожидать, что будет дальше. Владея оружием, он успокоился, и мысли его невольно летели к Корбо. Пьер понимал, что даже с револьвером в руках, при всем эффекте стрельбы, он не сможет справиться с целым народом. Единственно, что он мог бы сделать, это постараться отыскать хоть какую-нибудь лазейку из этой ужасной ямы. Лишь тогда револьвер мог помочь ему в защите от преследователей.
— Только бы, — шептал Пьер, — скорее они построили «Титан»!
Между тем около него продолжались религиозные церемонии. Произнося молитвы и гимны, жрецы обнесли вокруг статуи бога дымящуюся благовонную курильницу и, поставив у подножья каменного идола, сделали знак девушкам. Те поклонились божеству, потом Пьеру и жестами пригласили его в ту комнату, где он был раньше, лежа на мягких перинах. Эта комната была, очевидно, отведена ему и его четырем женам.
Широкий занавес медленно задернулся за ними, лишь только они переступили порог.
Когда они остались одни, Бириас подошла к Пьеру и, указав на окно, сказала:
— Лину Бакаб, зунна аушаор?
Пальцами она изобразила идущие ноги.
Поняв, что ему предлагают прогулку, Пьер радостно согласился. Ему нужно было ознакомиться с расположением храма и его окрестностями. Девушки, захватив корзины с бананами и смоквами, пошли к стене, где висела темная шкура буйвола. Здесь оказалась низкая дверь в темный коридор. Бириас, взяв за руку Пьера, повела его по ступеням куда-то вверх. Постепенно тьма рассеивалась, и скоро яркие косые лучи солнца облили радостным светом ступени и своды мрачного коридора.
Они вышли к главным дверям храма с бронзовой решеткой. Жрец-привратник выпустил их беспрепятственно, молча поклонясь Пьеру. Они быстро миновали ужасную площадку и спустились по ступеням. Вдоль каменной стены храма они подошли к холму со ступенями, где совершались недавно пляски и церемонии под трубные звуки. Пьер хотел подняться на холм, но девушки в страхе загородили ему дорогу, и Бириас, указывая сначала на храм, потом на небо, раздельно и внушительно сказала ему:
— Лину Бакаб! Пирруа пирра Парута.
Они подошли к узкой калитке в стене, где стояли два жреца с бронзовыми копьями, и пошли по измятой и истоптанной ногами траве. Было ясно, что это следы недавно бушевавшей здесь толпы и что жертвоприношения совершаются не очень часто, раз трава успела заткать зеленым ковром все пространство от холма до реки и серебрившегося вдали озера.
Он окинул взглядом горизонт — повсюду громоздились вершины и хребты гор, а позади храма, круто уходя ввысь, белела прекрасная снежная вершина горы Лунного духа. Казалось, какой-то гигантский циркуль прочертил эту линию по бокам столпившихся горных громад. Выбраться из этой каменной ямы не было никакой возможности.
Тоска защемила сердце Пьера, но он взял себя в руки и с удвоенной энергией начал обогащать свой словарь па-рутского языка, спрашивая названия всех встречающихся предметов. Так подошли они к озеру. Заросшее по краям тростниками, оно было очень глубоким, так как прозрачная чистая вода, покоившаяся на камнях около берега, дальше, к середине, темнела и делалась непроницаемой.
— Здесь, вероятно, было жерло потухшего вулкана, — невольно подумал Пьер.
Они отошли верст на пять от храма, когда пред ними круто поднялся зеленый холм, поросший акацией и орешником. На этот раз без возражений со стороны своих жен Пьер поднялся вместе с ними на вершину холма. Отсюда было видно всю страну Паруты, но еще круче и выше подымались по краям ее каменные стены цирка. Сбегая с отвесных склонов горы Лунного духа, вилась по зелени лугов среди возделанных нив, где работали люди, небольшая речка. Наделав раскидистых серебряных петель, прячась местами в пальмовых и оливковых рощах, она впадала в широкое озеро.
Вдоль ручейков, у отводного канала и вокруг болота густо росла серебристая ива, а там, на невысоких холмах, темнели пробковые дубы, смоковницы, и погребальными факелами стояли печальные кипарисы. Повсюду были разбросаны кусты тамаринда, орешника и розовели благоуханными цветами густые заросли олеандров.
Обильная почва, удобренная вулканическим пеплом, насыщенная влагой с гор и тропических дождей, буйно и пышно показывала свое плодородие. Пьер залюбовался картиной, развернувшейся вокруг него, но недоумевал, где же деревни и поселки людей. Только долго всматриваясь, он заметил то там, то здесь легкие дымки над группами конических тростниковых кучек. Он вспомнил южные степи Румынии и догадался, что это землянки. Память подсказала ему, что такие же землянки, ямы с крышей, делают и армяне Закавказья.
— Они несомненно иранцы, — сказал Пьер, подумав о жителях Паруты.
Он продолжал свои наблюдения — его очень удивило, что, кроме нескольких стад буйволов, он не видел никаких других животных. Крики петухов и кудахтанье кур невдалеке напомнили, что всю дорогу им встречались эти домашние птицы и что жаркое, каким его угостила Бириас, было тоже из курицы, как и перины в его помещении были из куриных перьев. Перья же петушиных хвостов украшали волосы девушек, отданных ему в жены.
— Куриное царство, — улыбнулся он, забыв на минуту о своем безвыходном положении.
— Лину Бакаб, — обратилась к нему Бириас, — коаляо ррунну?
Пьер машинально взял и стал есть поданные ему бананы и смоквы, но мысли его снова мрачными змеями обвили его сердце. Он догадался, что сегодня ничто не грозит ему, так как он не познал своих жен. Было ясно, что ритуал требовал, чтобы девушки имели от него потомство. Это значило, что он не будет умерщвлен скоро. Но какой ему дан срок и когда роковой час, он не знал. Только овладев языком, он сможет узнать это, и он возобновил сейчас же уроки с Бириас.
Эта девушка, должно быть, назначена старшей, так как она одна говорила с ним, а другие девушки повиновались ей.
Пьер внимательно осматривал их. Они все были черноволосы, большие миндалевидные глаза их веяли томностью и негой Востока. Тела их были стройные, но пышны, с широкими бедрами, упругие груди вздымались кверху. Они походили на еврейских девушек-караимок, особенно по смуглому цвету своей кожи.
Бириас была выше и стройнее других, но и в ней, как в остальных, будто кипело и клокотало сладострастие, наполняя все тело, разливаясь в гибких, скользящих движениях стана. Влажные карие глаза их то блестели в темных ресницах, то темнели расширенными зрачками, как бездонные пропасти…
Косые лучи опускавшегося солнца бросали уже темные длинные тени, и причудливые хребты и вершины гор непрерывно меняли окраски — на них появлялся то розовый, то лиловый, то голубой отсвет, будто прозрачные волны пробегали по ним. Но вот сразу в лазури неба выступил мягкий, темнеющий бархат, и небо сдвинулось нежным шатром, засветившись звездами, а слева, у горы Лунного духа, ясно обозначился золотисто-серебряный серп молодой луны.
Пьер указал на луну, желая узнать, как ее называют.
— Саинир, — ответила Бириас и, улыбнувшись, добавила, указывая на Пьера, себя и девушек, — Саинир, Саинир, Саинир.
Пьеру на мгновение представилось, что его и девушек ожидает та же участь, что и арабов-хартумцев. Очевидно, Бириас догадалась об этом. Она нежно, в первый раз, обняла его и поцеловала. Потом, показав три пальца, сказала:
— Са-и-нир.
Пьер начертил на земле три палочки и рядом серп луны.
— Три саинир, — проговорил он вслух.
Бириас обрадовалась и, указав на три палочки, радостно повторила:
— Три! — и потом, указав на луну, добавила, — саинир.
Теперь у Пьера не было сомнений, что ему дано жить со своими женами три саинир, три луны, то есть три недели. Очевидно, счет шел по фазам луны, и чтобы проверить это, Пьер стал изучать числительные. Это оказалось очень легко, так как корни названий чисел были иранские. Три луны, как выяснилось, было — 22 дня. Счет в Паруте был лунный. Неделя называлась малая саинир, месяц — большая саинир, год — круг солнца.
Этот день был днем откровений для Пьера, а возвращение оружия — его радостью.
