– Не думаю, что вы вполне правильно уяснили себе мораль, – сказал патер Браун.
Хотя в последующие дни маленький священник будто растворился среди многомиллионного населения Нью-Йорка и не стремился быть кем-либо иным, кроме как человеком, проживающим на улице номер такой-то, но на самом деле он в течение двух недель был всецело поглощен возложенным на него поручением, потому что сильно боялся ошибки правосудия. Он пользовался всяким удобным случаем, чтобы переговорить с двумя-тремя своими новыми знакомыми, причастными к этому таинственному делу. Разумеется, не подавая вида, будто он в чем-либо их подозревает.
Особенно любопытный разговор у священника состоялся со старым Гикори Крейком. Дело происходило на скамейке в Центральном парке, где сидел ветеран, опершись костлявыми руками и заостренным подбородком на странной формы набалдашник своей трости красного дерева – набалдашник, чем-то напоминающий томагавк.
– Да, расстояние большое, – говорил он, покачивая головой, – но я советовал бы вам не быть чересчур категоричным насчет того, с какого расстояния может попасть в цель стрела индейца. Помню несколько случаев, когда стрела летела так же прямо, как пуля, и попадала в цель удивительно метко, принимая во внимание дальность расстояния. Конечно, сейчас ничего не слышно ни о каких краснокожих с луками и стрелами, тем более не слышно, чтобы краснокожие бродили поблизости. Но если предположить, что кто-нибудь из славных индейских стрелков со старинным луком в руках скрывался в перелеске, в нескольких сотнях ярдов от стен, окружающих дом Мертона… Одним словом, я не поручусь, что доблестный дикарь не сумел бы послать стрелу через стену в самое верхнее окно дома Мертона, даже в самого Мертона. В былые времена я видел и не такие чудеса.
– И не только видели, но и совершали, вероятно? – непринужденно осведомился патер Браун.
Крейк поперхнулся и угрюмо проворчал:
– О, это старая история!
– Люди не прочь иногда покопаться в прошлом, – продолжал патер Браун. – Я полагаю, в вашем послужном списке нет ничего такого, что могло бы дать им повод для неприятных разговоров?
– Что вы хотите этим сказать? – спросил Крейк, и глаза его забегали на красном, словно деревянном лице, чем-то тоже напоминающем томагавк.
– Ну, раз вам так хорошо знакомы уловки и приемы краснокожих… – медленно начал патер Браун.
Крейк только что сидел, скорчившись и тяжело опираясь на свою трость с диковинным набалдашником, но при этих словах он вскочил и выпрямился во весь рост, с воинственным видом потрясая зажатой в руке тростью.
– Что такое? – сиплым голосом закричал он. – Какого черта? Вы смеете подозревать меня в том, что я убил своего шурина?
Люди, сидевшие на соседних скамейках и на расставленных вдоль дорожки стульях, повернулись и уставились на споривших: на лысого, энергичного старика, который размахивал своей тростью, как дубинкой, и на кругленького человечка в черном, который смотрел на него, не шевеля ни единым мускулом. В первый момент казалось, что человечек будет уложен с чисто индейской быстротой, и на горизонте уже появилась массивная фигура полицейского-ирландца, который направлялся к группе. Но священник сказал самым мирным тоном, будто отвечая на простой вопрос:
– Я сделал кое-какие выводы, но не собираюсь говорить о них, пока не найду им подтверждения.
Трудно сказать, что повлияло на Гикори – взгляд ли патера Брауна или звук шагов полицейского, но старик, ворча, сунул трость под мышку и нахлобучил шляпу. Патер Браун кротко простился с ним, не спеша вышел из парка и направился в холл того отеля, где рассчитывал найти молодого Уэйна.
Молодой человек вскочил с места, здороваясь с ним; вид у него был еще более усталый и измученный – казалось, его снедает тревога. Патер Браун заподозрил, кроме того, что его юный друг только что нарушал последнюю поправку к американской конституции[7]. Однако при первом упоминании о занимавшем их обоих трагическом случае Уэйн оживился и весь превратился во внимание. А патер Браун начал с того, что как бы невзначай спросил, часто ли летают аэропланы в тех местах, где находится дом Мертона, и упомянул, что в первый момент принял его обиталище за аэродром.
– Удивительно, что вы не видели там ни одного аэроплана, – ответил капитан Уэйн. – Иной раз они так и носятся, как мухи. Эта долина – самое подходящее для них место. И впоследствии, возможно, она станет излюбленным, так сказать, гнездом для этого рода птиц. Я и сам не раз летал в тех краях и знаю почти всех, кто летал еще до войны. Но сейчас авиацией начали заниматься люди, с которыми я совершенно не знаком. Скоро, верно, с аэропланами будет то же, что с автомобилями: каждый гражданин Соединенных Штатов решит обзавестись своим…
– Потому как каждому Создатель даровал право на жизнь, свободу и… на вождение автомобиля… не говоря уже об аэроплане, – с улыбкой сказал патер Браун. – Надо думать, следовательно, что, если бы над домом пролетел чужой аэроплан, никто не обратил бы на него внимания?
– Да, – подтвердил молодой человек.
– С другой стороны, – продолжал его собеседник, – даже хорошо знакомый вам летчик мог воспользоваться чужим аэропланом. Вот вас, например, мистер Мертон и его друзья могли бы узнать, но стоило бы вам переменить машину, или как это там называется, и вы имели бы полную возможность пролететь настолько близко от окна, насколько это потребовалось бы из практических соображений…
– Да… – начал молодой человек почти машинально и вдруг замолчал и уставился на священника, разинув рот и выпучив глаза. – Боже! – вырвалось у него. – Боже!
Он поднялся, дрожа всем телом и не сводя глаз с патера Брауна.
– Да вы с ума сошли! – воскликнул он. – Вы бредите?
И после паузы заговорил снова, захлебываясь от волнения:
– Вы осмелились явиться сюда, чтобы намекать…
– Нет, всего лишь для того, чтобы озвучить некоторые предположения, – сказал патер Браун, поднимаясь. – Я, кажется, сделал кое-какие предварительные заключения, но предпочитаю пока держать их при себе.
И, раскланявшись со своим собеседником с чопорной учтивостью, он ушел из отеля, с тем чтобы продолжить свои странствия.
Вечером того же дня они привели его в самую старую и запустелую часть города, где мрачные улочки и лесенки спускались к реке. Под разноцветным фонарем, у входа в довольно низкопробный китайский ресторанчик, патер Браун увидел знакомую фигуру. Он уже встречал этого человека, но тот прежде выглядел совсем иначе.
Мистер Норман Дрейдж по-прежнему сурово смотрел на мир через большие очки. Но, если не считать очков, во всей его внешности за истекший после убийства месяц произошла разительная перемена. Тогда он был одет с иголочки – патер Браун обратил на это внимание, – одет с той изысканностью, при которой почти стирается грань между денди и манекеном в витрине портного. Теперь его цилиндр потрепался, а платье износилось. Цепочка для часов и другие украшения исчезли. Тем не менее патер Браун обратился к нему так, будто они расстались лишь вчера, и, не задумываясь, уселся рядом с ним на скамье в дешевой харчевне, куда тот направлялся.
Однако Дрейдж заговорил первым:
– Что ж, удалось вам отомстить за святого и канонизированного миллионера? Известно ведь, что всех миллионеров причисляют к лику святых. Стоит заглянуть в газету на другой день после их смерти. Там все сказано: как они росли, просвещались, читали семейную Библию, сидя на коленях у матери. А ведь эта древняя книга переполнена жестокими историями, которые сейчас уже отошли в область предания, – мудростью каменного века, погребенного под пирамидами. Что, если бы кто-нибудь сбросил старика Мертона с этой его башни и отдал на съедение псам? А с Иезавелью поступили не лучше. Разве Агага не изрубили на куски, когда он «подошел дрожа»? Мертон – будь он проклят – тоже все время дрожал. И стрела божья настигла его точь-в-точь как в древней книге. И поразила его насмерть в его башне, народам на удивление!..
